Книга: Фольклор - как главный фактор отражения культуры казачества

Книга: Фольклор - как главный фактор отражения культуры казачества

Секция 1.

ФОЛЬКЛОР- КАК ГЛАВНЫЙ ФАКТОР ОТРАЖЕНИЯ КУЛЬТУРЫ КАЗАЧЕСТВА

Лысенко Ю.М.

(г. Махачкала)

ФОЛЬКЛОРНЫЕ ЭКСПЕДИЦИИ И СОБИРАНИЕ КАЗАЧЬИХ ПЕСЕН, ВАЖНЫЙ ФАКТОР СОХРАНЕНИЯ КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ ТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА

Кизлярский край славен народной музыкой: “Песня душа народа”, не зря так говорят. Это лирическое выражение, с помощью мелодии и слов, того внутреннего настроения, что овладевает в данный момент одним или группой поющих. Одним из любимых жанров фольклора на Тереке были исторические, военные и бытовые песни. Это хоровые, плясовые песни. Наибольшей популярностью пользовались военно-бытовые лирические песни, отражавшие тяжелую казацкую судьбу, безвременную смерть где-нибудь на чужбине, трудную долю казацких вдов. Сюда же можно отнести так называемую пейзажную лирику о Тереке, отражавшую любовь казаков к родному краю и верность ему. В качестве примера можно привести песню «Между серыми камнями», ставшую гимном терского казачества. Песенный фольклор Терека в целом несет на себе сильной отпечаток своеобразного казачьего образа жизни. В ней отражаются события, происходящие с человеком, или народом, а на события приграничный Терский край был всегда богат. А потому богат этот край и песнями. Невозможно представить казачество без песен. Как отмечала в своих работах преподаватель Чечено-Ингушского университета, литературовед и фольклорист Е.М.Белецкая — древнейшие домонгольского периода былины сохранялись только на Русском Севере и у терских и гребенских казаков. [1]. Сразу следует оговорить, что речь в статье идет и о терских и о гребенских казаках без разделения, так как и в имеющийся исторической литературе часто идет подмена или смешивание понятий, а фольклор у этих групп казаков во многом схож.

Все фольклористы отмечают своеобразие и уникальность, даже в сравнении с Доном и Кубанью, терской песенной традиции, так же берущей начало в древнейших русских фольклорных пластах.

Любое произведение фольклора — сказка, песня, былина — живет в конкретных местных формах. Например, классические былины, составляющие гордость русского национального искусства, представлены главным образом северорусскими вариантами. Говорить о них как об общерусских можно и нужно в том смысле, что они в наиболее полной и совершенной форме дают тип русского народного героического эпоса. О многих народных песнях можно говорить как общерусских, поскольку они распространены повсеместно, их знают в самых различных областях. Но при этом в каждой области они живут в своих местных вариантах, имеют свою поэтическую и музыкальную специфику. Фольклор есть сложное диалектическое единство общенационального и местного. Местные варианты, стили, традиции — это специфическая форма выражения общенационального в фольклоре. Кроме того, существуют действительно местные песни, которые по разным причинам не получают более широкого распространения. Вопрос о специфике местного фольклора поэтому весьма интересен, но и сложен. Это в полной мере относится к песенному фольклору Терека. Имеется большое количество терских вариантов «общерусских» песен. Не вызывает сомнения, что песенный фольклор Терека в целом несет на себе сильнейший отпечаток традиционного, складывавшегося многими десятилетиями, во многом своеобразного казачьего образа жизни — способов хозяйствования, бытовых основ, социальных и семейных взаимоотношений, общего характера культуры [2; С.8-9].

Понимание того, что песни это культурная ценность приходит в Х1Х веке. Впервые терские казачьи песни стали известны русскому обществу в середине XIX века. Заканчивалась тяжелая кавказская война. В жизни казачества назревали большие перемены, но станицы жили еще недавним прошлым; в быту, в социальных и семейных отношениях было немало патриархального. Это состояние превосходно отразил в своей повести «Казаки» Л.Н. Толстой, который был и первым собирателем терского фольклора. В пореформенный период и, главным образом, в конце ХIХ - начале ХХ века, в роли исследователей выступают военные и гражданские служащие, учителя, хорошо знакомые с жизнью и бытом казаков Терского левобережья. Они ставят и пытаются решить вопросы о времени их появления в крае, особенностях управления, хозяйственных занятий, религиозных верований и другого. Важнейшей заслугой дореволюционной историографии следует признать создание первых обобщающих трудов.

В конце XIX — начале XX века на Тереке, собирателям удалось зафиксировать значительную часть классического песенного репертуара, в частности, записать превосходные образцы казачьей былины и сделать массу записей исторических песен. В этот период был издан целый ряд работ о казачьих песнях [3].

По инициативе бывшего члена войскового хозяйственного правления, и наказного атамана Терского казачьего войска С.И. Писарева Терский сборник на 1891 год опубликовал песни терских казаков, собранные в восьмидесятые годы Х1Х века “из уст самих казаков”, учителями местных станичных училищ: Борисовым, Баскаковым, Яицким, Требужиным и другими. Публиковались они и в последующих сборниках.[4]

Фольклорные экспедиции фиксируют живой репертуар, отражают динамику живого процесса, возрождают память об известных певцах и знакомят с новыми. Необходимость в такого рода экспедициях «по следам прежних собирателей» возникает всякий раз, когда проходит определенное время и главное — когда изменяются исторические и культурно-бытовые условия самой жизни.

После Октябрьской революции в изучении региона наступил длительный перерыв. Это было связано, прежде всего, с тем, что в административном отношении Терско-Кумское междуречье оказалось разделенным между автономными республиками Северного Кавказа. Ситуация изменилась с созданием Грозненской области в 1944 году. В послевоенный период кафедра литературы Грозненского пединститута и редакция газеты "Грозненский рабочий" организовали фольклорную экспедицию в гребенские станицы. Результатом стал выход в 1946 году сборника «Песни гребенских казаков». В дальнейшем исследователи, главным образом фольклористы и литературоведы, внесли большой вклад в изучение духовной культуры казаков. Эстафета была продолжена историками.

Таким образом, спустя несколько десятилетий, после довольно значительного перерыва, и главное — после пережитых казачеством величайших социально-исторических сдвигов, экспедиция фольклористов направилась в казачьи станицы Терека летом 1945 года, после окончания Великой Отечественной войны.

Экспедиция 1945 года собрала значительный материал, освещающий состояние казачьей фольклорной традиции на рубеже исторических эпох. Годы революции, гражданской войны, социалистического строительства, Великой Отечественной войны произвели в жизни, сознании, культуре казачества, а вместе с тем — в структуре их фольклора значительные перемены. В то же время классическое фольклорное наследие обнаружило свою жизненность, оказалось близким и нужным казачеству на всех этапах его истории. В нем поэтически закрепилась память о героическом прошлом, в нем широко и полно отразился духовный мир людей труда, светлые и драматические стороны их быта. [2; С.6.]

Русская песня — один из ценнейших элементов русской национальной культуры, а терские казаки и казачки, сберегшие ее, тем самым внесли свой вклад в сохранение богатства культуры нашей страны.

Вторичное «открытие» казачьей песни в послевоенные годы явилось событием немалого значения. Не случайно газета «Грозненский рабочий» подробно освещала результаты работы экспедиции, а сборник ее материалов увидел свет уже на следующий год. Всесоюзный дом народного творчества пригласил певцов из с. Старые Щедрины Никиту Михайловича Литвина, Наталью Георгиевну Бадину и Матрену Григорьевну Павлову — в Москву, где они с успехом выступали на эстраде, в консерватории. На обратном пути они выступили перед жителями Грозного, в том числе в музыкальном училище и в пединституте.

К сожалению, в 40-е годы научным экспедициям удалось сделать очень немногое для того, чтобы зафиксировать музыкальную сторону казачьих песен. Магнитофонов тогда еще не было. Специальная бригада записала песни на мягкие пластинки, но они не были размножены и остались в архивах. В сборниках, вышедших в 1946 и 1948 годах, нот не было. Это было значительным упущением, так как в музыкальном отношении терские песни исключительно интересны и богаты, казачье многоголосие с его разновидностями по отдельным районам представляет собой особенное явление.

Тем не менее, экспедиции 40-х годов сыграли большую роль в сборе и классификации песен терских, гребенских казаков. Особо следует выделить деятельность доктора филологических наук Б.Н. Путилова, именно он был организатором вдохновителем сбора казачьих песен в послевоенные годы, им были подготовлены и изданы уже упоминавшиеся выше сборники песен и статьи [5]. Им также была защищена диссертация «Исторические песни XVI-ХIХ вв. на Тереке». Также следует отметить статьи литературоведа, кандидата филологических наук Б.С. Виноградова и В.Г. Чеботаревой.[6]

Следующим этапом изучения песенного творчества казаков стало издание сборника «Песни Терека» [7], в котором были опубликованы песни гребенских и сунженских казаков, и хотя в оглавлении не называется «терское» казачество, тем не менее, большая часть песен, входящих в этот сборник бытовала среди собственно терских казаков, что еще раз говорит об их общности. Сборник был опубликован в г. Грозном в 1974 году, под грифом Чечено-Ингушского научно-исследовательского института истории, языка и литературы, ответственным редактором сборника был вышеупомянутый Б.Н. Путилов, на тот момент уже работавший в г. Ленинграде, им же была подготовлена вступительная статья, повествующая о сборе песен в послевоенный период. Сборник «Песни Терека» являлся результатом многолетней собирательской работы Ю.Г. Агаджанова, плодом длительных наблюдений за жизнью фольклора в терских станицах. Сборник включает в себя 199 песен, подробные примечания и ноты нескольких песен. Песни были записаны циклами: песни каледарных обрядов, свадебные песни, исторические, лирические песни, песни советского времени. Часть песен была перепечатана из Записок Терского общества любителей казачьей старины, Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа, которые были изданы в конце Х1Х - начале ХХ века, и которые упомянуты нами выше, они уже не были доступны широкому читателю и поэтому их перепечатка была весьма уместна. Большая же часть песен была собрана Ю.Г. Агаджановым, тщательному обследованию подверглись два притеречных района ЧИАССР: Шелковской и Сунженский. Работа эта выполнялась в соответствии с планом работы Чечено-Ингушского научно-исследовательского института истории, языка и литературы.

 Собирая фольклор в этих двух районах, исследователь поставил перед собой задачу сравнить, сопоставить их песенный репертуар с тем, чтобы определить общее и особенное, отличительное. Изучение фольклора проводилось экспедиционным способом. Сплошная запись была произведена в станицах Старые Щедрины, Гребенская, Старогладковская, Червленная, Шелковская, Орджоникидзевская, Троицкая, Серноводская, Ассиновская и Карабулакская. Кроме того, были проведены экспедиционные разведки в станицы соседних районов — Кизлярского и Наурского.

Ю.Г. Агаджанов отмечает, что, «собирая песни, подолгу работая в станицах, мы воочию убеждались в глубокой заинтересованности местного населения в нашем деле. Всюду мы встречали радушие и гостеприимство. Как и у всякого фольклориста-собирателя, у меня было много добровольных помощников, самоотверженности и бескорыстию которых не раз приходилось удивляться» [7; C.11]. Исследования, проведенные в 70-е годы ХХ века выявили связь песенного фольклора Терека с политической историей, с событиями, которые имели свое влияние на судьбу этого края.

В Кизлярском и Тарумовских райнах ДАССР примерно в эти же годы (1964-1969 г.) также были проведены фольклорные экспедиции, в ходе которых было записано 1390 текстов. Экспедициями 1964-1966 гг. руководил В.Д. Лебедев, а затем научный сотрудник Института истории, языка и литературы Даг. ФАН СССР (с 1991 г. Институт языка, литературы и искусств ДНЦ РАН) Валерий Сергеевич Кирюхин. На основе собранных материалов в 1975 году был издан сборник песен «Русская песня в Дагестане»[8], ответственным редактором которой также был Б.Н. Путилов. В этот сборник вошло 349 текстов песен, правда в него и вошли и песни рыбаков Астрахани. Песни были записаны в следующих населенных пунктах Дагестана: х. Аверьяновский, ст. Александрия, ст. Александра Невская, с. Бабаюрт, п. Бирюзяк, с. Большая Арешевка, х. Б. Бредихин, Богатыревка, с. Брянск, с. Каякент, х. Калиновский, г. Кизляр, п. Коктюбей, с. Кардоновка, с. Кочубей, с. Кохановка, п. Крайновка, с. Малая Арешевка,с. Малый Бредихин, с. Некрасовка, с. Ново-Георгиевка, х. Новониколаевский, х. Новый Бирюзяк, с. Покровское, с. Раздолье, п. Старый Терек, с. Таловка, с. Тарумовка, с. Тушиловка, с. Татаюрт, п. Чаканный, с. Черняевка, п. Чечень, с. Юрковка. В.С. Кирюхин также делит песни на циклы: любовные, семейно-бытовые, шуточные, плясовые, свадебные, календарно-аграрные, духовные, исторические песни.

В.С. Кирюхин за период своей работы не раз еще приезжал с фольклорными экспедициями в вышеуказанные районы, им подготовлено большое число сборников песен и частушек, отражающие различные периоды истории нашей страны во всем и разнообразии и их отражение в русском, и в первую очередь казацком фольклоре.[9]

 И если в 80-е годы ХХ века изучение казачьего фольклора продолжалось: на летних каникулах студенты филологических факультетов ВУЗов Чечни и Дагестана собирали тексты казацких песен, частушек, сказаний и пр., в качестве учебных заданий, то в 90-е годы в связи с осложнением экономической и политической ситуации в регионе, оттоком русского населения из Наурского, Сунженского, Шелковского, Кизлярского, Тарумовского, Хасавюртовского районов эта деятельность была практически прекращена. На сегодняшний момент, на наш взгляд, важно сохранить имеющиеся данные и популяризировать их.

Литература:

[1]. Сошин Ю. Предисловие// Михаил Караулов. Терское казачество. М.:"Вече", 2007.

[2]. Путилов Б.Н. Предисловие//Песни Терека. Грозный, 1974.

[3] Гранадчиков П. Сборник сунженских военных песен. СПб., 1876; Бутова Е. Песни поющиеся в станице Бороздинской // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа (Далее - СМОМПК). Вып. 15. - Тифлис, 1893; Бутова Е. Песни поющиеся в станице Ищерской // СМОМПК. Вып. 15.- Тифлис, 1893.; Пятирублев В. Песни поющиеся в станице Наурской // СМОМПК. Вып. 15.- Тифлис, 1893.; Стефановский П.Ф. О песнях терского казачества. 1891; Панкратов Ф. Гребенцы в песнях. Владикавказ, 1895; Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. (Памятка терского казака). Владикавказ, 1912; Записки Терского общества любителей старины. Владикавказ, 1914.

[4]. Терский сборник. Приложение к Терскому календарю на 1891 год. Вып. 1. Под ред. Стефановского П. Владикавказ, 1890. Терский сборник. Приложение к Терскому календарю на 1898 год. Вып. 4. Владикавказ, 1897.

[5].Песни гребенских казаков (Публикация текстов, вступительная статья и комментарии Б.Н.Путилова). / Под ред. Н.И. Пруцкова. - Грозный, 1946; Путилов Б.Н. Исторические песни на Тереке. / Под ред. Б.Н. Двинянинова. Грозный, 1948; Путилов Б.Н. Кавказская война в песнях терского казачества. // Известия Грозненского областного краеведческого музея. Вып.5. - Грозный: Грозн. кн. изд-во, 1953;

[6]. Виноградов Б.С. Повесть Л.Н.Толстого "Казаки" и народное творчество гребенского казачества // Известия Грозненского областного научно-исследовательского института и музея краеведения. Вып.2-3. - Грозный: Грозн. кн. изд-во, 1950.

[7]. Песни Терека: Песни гребенских и сунженских казаков. (Публикация текстов, вступительная статья и примечания Ю.Г. Агаджанова)/ Под ред. Б.Н.Путилова.Грозный,1974.

[8].Русская песня в Дагестане (В записях 1964-69 гг.). (Публикация, вступительная статья и комментарии В.С. Кирюхина). / Под ред. Б.Н.Путилова. Махачкала, 1975.

 [9]. Русская народная проза Дона и Северного Кавказа о гражданской войне и социалистическом строительстве. (Публикация, вступительная статья и комментарии В.С. Кирюхина). Махачкала, 1991; Русский фольклор о Великой Отечественной войне на Северном Кавказе. (Публикация, вступительная статья и комментарии В.С. Кирюхина). Махачкала, 1995; Кирюхин В.С. Отражение современной истории, этнических связей и национальных отношений в русском фольклоре на Северном Кавказе, а также на Дону, Прикаспии, Яике во взаимодействии. Саратов, 2000; Русский фольклор на Северном Кавказе, периода демократических преобразований общества. (Публикация, вступительная статья и комментарии В.С. Кирюхина).Саратов,2005; Современные русские частушки Северного Кавказа. (Публикация, вступительная статья и комментарии В.С.Кирюхина). Саратов, 2007.

В.П. Ермаков, Ю.Ю. Клычников

(г. Пятигорск)

«Я пожалую вас,

Гребенские казаченьки,

Вой, быстрым Тереком

Со протоками…»

КАЗАЧИЙ ФОЛЬКЛОР О РАННЕМ ЭТАПЕ СБЛИЖЕНИЯ НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА С МОСКОВСКИМ ЦАРСТВОМ

В результате организованного Иваном IV в 1552 г. похода против Казанского ханства, оно было разгромлено и присоединено к Московскому царству. Через четыре года настал черед Астраханского ханства, с ликвидацией которого Волга полностью перешла под контроль Российского государства [17, 508]. Это давало возможность напрямую установить связь с политическими объединениями Северного Кавказа, заинтересованными в покровительстве могущественного северного соседа, контакты с которым не прерывались даже в тяжелейшие годы золотоордынского ига [12, 55-58; 14, 163-164; 6].

Еще в ноябре 1552 г. в Москву прибыли послы от западноадыгских племен, среди которых были бесленеевский князь Маашук Кануков, абазинский Татарук Езбозлуев, жанеевский Сибок Кансауков, с просьбой защитить их от крымских татар [1, 39].

В Никоновской летописи об этом событии говорилось следующее: «Того же месяца приехали к государю царю и великому князю черкасские государи князи Машук-князь да князь Иван Езбозлуков да Танашук-князь бити челом, чтобы их государь пожаловал, вступился в них, а их с землями взял к себе в холопи, а от крымского царя оборонил» [11, 3].

Это предложение вызвало живой интерес у российских властей, видевших всю выгоду совместной борьбы с крымцами, от которых страдали и окраины русского государства. В 1553 г. черкесские князья в составе войск Ивана IV ходили в поход на южные окраины России, но, узнав о нашествии крымцев на «землю Черкасскую», просили царя отпустить их обратно, а перед отъездом еще раз подтвердили свою готовность верно служить русскому государю [12, 69]. Как отмечал летописец, «крест государю целовали на том, что им со всею землею Черкасскою служити государю до своего живота: куды их государь пошлет на службу, туды им ходити» [11, 3].

За верность своему новому покровителю черкесы заплатили дорогую цену. В поздравлении польского короля Сигизмунда-Августа крымскому хану Девлет-Гирею говорилось, что «з великим войском вашим тягнули есте из замку цесаря турецкого Озова до земли пятигорских черкас на княже Албуздуя, которий лихий умысл на паньство ваше взял был, змовившися с княжем великим московским, и вы его землю за то воевали, а с помочью божею и самого его достали есте, и жону и з детьми, и теперь у везенью своем маете» [11, 6]. На следующий год крымцы вновь повторили свой поход на черкесов, сея смерть и разрушения [13, 203].

Для сбора дополнительной информации на Кавказ был отправлен посол Андрей Щепотьев. Он должен был на месте разобраться в ситуации и при подтверждении приверженности местных владельцев обещанию стать подданными русского государя принять их присягу. Возвратившись в августе 1555 г. В Москву, А Щепотьев привез известие о подданстве черкесов «всей землей» [7, 22]. По мнению Е.Н. Кушевой, речь в данном случае шла о том, что «в принесении присяги участвовали не только князья и уздени, но и народ, крестьяне-общинники» [13, 204]. Это позволяет говорить о наличии предпосылок для складывания долгосрочного стратегического объединения, отвечавшего задачам превращения Московского царства в ключевую силу для народов важного приграничного региона.

Вместе с А. Щепотьевым прибыла и представительная делегация, состоящая из 150 человек во главе с князем Сибоком. Он бил челом великому государю и предлагал организовать совместный поход против турок. Но Иван IV, не желая ссориться с могущественной державой, в этой просьбе отказал, хотя и заявил, что в борьбе с крымскими татарами готов их защищать и поддерживать [16, 14].

Царь в 1555 г. поспешил уведомить сопредельные государства о своих новых подданных, для чего отправил в Литву Савлука Турпева. Это свидетельствует о том немаловажном значении, которое Иван IV придавал установлению прочных связей с черкесами. Для оказания им реальной поддержки летом 1555 г. царь послал боярина И. В. Шереметева с войском против крымских владений, что должно было сорвать татарский поход на пятигорских черкас [13, 207-208]. В 1556 г. набег крымцев не состоялся благодаря действиям отряда Дьяка Ржевского [13, 208-209].

В декабре 1556 г. в Москве стало известно об успехах черкесов в борьбе с крымским ханством. Сообщалось, что «черкасы пятигорские взяли два города, Темрюк да Томан, а приходил черкасской Таздруй-князь да Сибок-князь с братьею, которые были у царя и великого князя» [11, 4].

Летом следующего 1557 г. «приехали князи черкаскые служити государю и о устрое бити челом в прокы собе, Машук-князь Кануков да Себок-князь Кансауков... И царь и государь их пожаловал и устроил их» [11, 5].

Союз с западными адыгами продлился до 1560 г., когда под воздействием польской дипломатии и расчета получить большие выгоды от сближения с Турцией, феодалы Западной Черкесии прервали связи с Россией. Сказалось, видимо, и сближение Москвы с политическим конкурентом западноадыгских владельцев - кабардинским старшим князем Темрюком [12, 71, 75-76; 5, 70].

Знаменательным в русско-кабардинских отношениях стал 1557 г., когда в Москву от его имени приехало посольство, выразившее готовность служить Ивану Грозному верой и правдой. Очевидно, зная о том, что Темрюк пользуется несомненным авторитетом среди соплеменников, со стороны русского правительства к нему был проявлен значительный интерес [1, 35-36]. Принято считать, что в состав посольства Темрюка входили и представители от гребенского казачества [10, 145].

Вопрос о появлении первых локальных групп казаков на Тереке уже давно обсуждается в исторической науке. Чаще всего звучат предположения о том, что казаки приходили на Терек сразу из многих мест, преимущественно с Дона и Волги. Пути их передвижения были различны, через Маныч и Куму, по Волге и Каспийскому морю и происходило это примерно в середине XVI столетия [15]. В настоящее время существует достаточно аргументированная «новгородская» или средне-севернорусская версия происхождения этнического ядра гребенских казаков. Новгородские ушкуйники еще в XIV в. доплывали до Астрахани и почти наверняка знали дорогу на Терек [4]. Они-то и подготовили массовое переселение славянского компонента в регион [2, 34-39].

На новых местах казаки облюбовали себе территорию на восточных и северных склонах и подножьях Терского хребта, заселив пространство между правым берегом Терека и нижней Сунжей [3; 8, 178-227]. Тогда эти земли назывались Гребнями, а отсюда и возник этноним гребенские казаки или гребенцы.

Эти места были выбраны первопоселенцами не случайно. Здесь они легко могли скрыться в случае угрозы их вольности от любого неприятеля. Климат позволял заниматься земледелием и скотоводством, в лесах в изобилии водилась дичь, а реки давали рыбу. Кроме того, Терек обеспечивал сообщение с Каспийским морем, с Астраханью и Волгой. Через Куму и Маныч шла проторенная дорога на Дон.

Подмечено, что «информацию о местах первоначального проживания гребенцов одни исследователи просто сообщали, другие – выбирали что-то одно, третьи – пытались расширить ареал обитания.

Если суммировать сведения из преданий, то мы получим чрезвычайно большой регион (предгорные и горные районы нынешних Северной Осетии, Ингушетии, Чечни, Дагестана). Однако, во второй половине XVI в. (к этому времени относятся первые упоминания письменных источников о казаках в Притеречье) эта территория не пустовала, а с той или иной степенью полноты была заселена горскими народами. С другой стороны известно о немногочисленности ранних казачьих социоров, которые просто не могли прочно освоить указанный регион. Но все становится на свои места, если учесть указания источников о «кочующих» в гребнях казаках. …Он… является показателем большой мобильности казачьих групп, ориентирующихся в тот период, согласно преданиям, на присваивающиеся отрасли хозяйства (охоту, рыболовство). При таком образе жизни казачьи поселения просто не могли оставить сколько-нибудь заметного «культурного слоя» и призывы археологически изучать гребенцов, раздававшиеся как в дореволюционной, так и в советский периоды так и останутся, по-видимому, благими пожеланиями, тем более что материальная культура горцев и казаков трудноразличимы» [2, 41-42].

Казаки занимали пустующие земли, а потому повода для конфликтов с горскими народами у них не было. Более того, борьба с общей внешней угрозой способствовала объединению усилий казаков с местными народами для противостояния враждебному окружению. Видится закономерным тот факт, что казаки также приняли участие в переговорах с московским государем.

В гребенской песне «Не из тучушки ветерочки они дуют» поется о встрече казаков с Иваном Грозным. Они обращаются к нему с речью и напоминают, что раньше «царь-надежа» дарил жалованье своим верным слугам. Нынче же «ничем ты нас, гребенских казаченьков, не пожалуешь», а все достается только князьям да боярам. После этого царь жалует их рекой Тереком [9, 23].

То, что это событие нашло отражение в самых ранних образцах терско-гребенского фольклора, наглядно свидетельствует о том, какое значение придавали казаки самому факту служения русскому государству. Находясь на неспокойном порубежье, они считали себя защитниками Отечества, верными слугами государя, и это стало доминирующей основой казачьего менталитета в ходе его дальнейшего развития.

Литература

1.         Бушуев С.К. Из истории русско-кабардинских отношений / С.К. Бушуев. - Нальчик, 1956.

2.         Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII-XIX вв. / Н.Н. Великая - Ростов-на-Дону, 2001.

3.         Виноградов В.Б. О месте первоначального расселения гребенских казаков / В.Б. Виногорадов, Т.С. Магомадова // Советская этнография. – 1973. - №3.

4.         Виноградов В.Б. О ранних этапах формирования терско-гребенского казачества / В.Б. Виноградов, Е.И. Нарожный // Первая общероссийская научно-практическая конференция «Казачество как фактор исторического развития России». – СПб., 1999.

5.         Виноградов В.Б. Кабардинцы и вайнахи на берегах Сунжи (черты взаимной истории XVI - середины XVIII в.) / Под ред. Н.Н. Великой. / В.Б. Виноградов, С.Д. Шаова (Кайтмесова). - Армавир-Майкоп, 2003.

6.         Голованова С.А. Русско-северокавказские связи IX - первой половины XVI века (историко-археологические исследования по материалам Центрального Предкавказья.) / С.А. Голованова. Автореф. дис. канд. ист. наук. - Ростов-на-Дону, 1993.

7.         Документальная история образования многонационального государства Российского. В четырех книгах. Книга первая. Россия и Северный Кавказ в XVI-XIX веках. / Под ред. Г.Л. Бондаревского, Г.Н. Колбая. - М., 1998.

8.         Заседателева Л.Б. Терские казаки / Л.Б. Заседателева. – М., 1974.

9.         Исторические песни на Тереке / Подгот. текстов, статья и примеч. Б.Н. Путилова. – Грозный, 1948. - №1.

10.      История Дона и Северного Кавказа с древнейших времен до 1917 года. - Ростов н/Д, 2001.

11.      Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. Документы и материалы в 2-х томах. - М., 1957. - T.I.

12.      Карданов Ч.Э. У истоков дружбы / Ч.Э. Карданов. - Нальчик, 1982.

13.      Кушева Е.П. Народы Северного Кавказа и их связь с Россией (вторая половина XVI - 30-е годы XVII века) / Е.П. Кушева. - М., 1963.

14.      Мамаев Х.М. Освещение русско-северокавказских связей XIII-XV вв. в отечественной исторической литературе / Х.М. Мамаев, С.А. Голованова // Вопросы истории исторической науки Северного Кавказа и Дона. Материалы Всероссийской научной конференции. - Грозный, 1985. - Вып.3.

15.      Ржевусский А. Терцы / А. Ржевусский. – Владикавказ, 1883.

16.      Смирнов Н.А. Кабардинский вопрос в русско-турецких отношениях XVI-XVIII вв. / Н.А. Смирнов. - Нальчик, 1948.

17.      Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. - М., 1962.

Гарунова Н.Н

( г. Кизляр).

ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ ФОЛЬКЛОРА НИЖНЕТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА В XVIII-XIX ВВ.

Самобытным, живым памятником истории и культуры Нижнетерского казачества является народный фольклор, песни, сказания. Наиболее ярко отражается процесс исторического самосознания роли казачества именно в их песнях. Любили песню в казачьих станицах. Были хоры мужские и женские, стариков и молодежи. Песни военно-маршевые, бытовые и промысловые считались мужскими, песни любовные, шуточные, плясовые – женскими. “Ядром терской исторической песни являлась песня гребенская, оказавшая большое влияние на поэзию других казачьих групп. На Тереке не только создавались свои произведения, сюда постоянно попадали песни с Дона, Волги, Урала Новые песни приносили солдаты, приносили их из России и сами терцы, которым приходилось бывать в многочисленных походах. В результате на Тереке сложился богатый и разнообразный репертуар исторической песни, насчитывающий до 150 сюжетов, что, конечно, не исчерпывает существовавшего репертуара[1]

Богатейший фольклор у казаков терско-гребенских станиц. В нем отразились и “дела давно минувших лет, преданья старины глубокой”, замечательные былины, которые в XVIII-XIX вв. были распространены среди народных сказителей, казаков-старообрядцев. И, как отмечают исследователи, Лермонтов, создавая свою “Песню о купце Калашникове”, использовал темы и сюжеты этих былин. Л.Семенов установил, что “мотив любви Кирибеевича к жене Калашникова имеет некоторую аналогию в былине терских казаков о князе Владимире и Настасье Микулишне”, а описание пира сходно с описанием в былине гребенских казаков о Ставре-Лавре Тимофеевиче (ее записал М.Карпинский).[2]

Но былины, этот героический эпос, в котором народ представляет и героев и свою историю как нечто идеальное и недостижимое, как славное прошлое, – не самый распространенный жанр в творчестве казаков. Ведущую роль играют исторические и военно-бытовые лирические песни. В рассматриваемый период эти жанры получают особенное распространение и развитие. В песнях казаки чаще воспевали не прошлое, а осмысливали живой исторический процесс, участниками которого они сами и являлись. Казачья песня XVIII-XIX вв., и в частности казаков Терека, это не только отражение народной истории, но и свидетельство развитой самобытной культуры, не потерявшей значения и популярности вплоть до нашего времени. Песни казаков с тех времен любимы всеми, даже не смотря на процессы расказачивания и противоречивого отношению к казачеству в XX в[3]

Если ранние циклы исторических песен – об Иване Грозном и Ермаке (кстати, Б. Путилов в названном сборнике приводит одну из песен “Ермак зовет казаков в Кизляр” – еще одно подтверждение, что Кизлярское поселение существовало в XVI веке), то более современные к рассматриваемому периоду – это песни Разинского цикла (из них, к примеру, известная всем “Мне малым мало спалось” о тяжелом сне Разина), песни петровской эпохи (более ни о ком из царей казачество не сложило столько песен, как о Петре I) и песни, посвященные войнам с турками и Кавказской войне. Терские песни не романтизируют войны, в них безыскусственно и правдиво передаются и тяжести, и жестокие потери, и состояние человека на войне. Это вовсе не “Гром победы раздавайся, веселись, храбрый росс!”. Казачья традиция воспевания военных подвигов более близка стилю и духу “Слово о полку Игореве”; казачьи песни всегда задушевны, несут в себе и горечь, и печаль, и острый юмор, и жизненную силу, внутренний оптимизм. [4]

Кизляр в XVIII – первой половине XIX века – важный культурный и духовный центр для народов Северо-Восточного Кавказа. Здесь,в едином экономическом пространстве под мощным воздействием русской культуры в этнически неоднородной среде Кизляра складывались многообразные формы сотрудничества и добрососедства, формировались различные самобытные культуры.

Литература:

1. Гарунова Н.Н.Российские города крепости в контексте политики России на Северо-Восточном Кавказе. Махачкала, 2007.- С. 189

2.Путилов Б.Н. Исторические песни на Тереке. – Грозный, 1948. С. 3.

3. Русские писатели в нашем крае: сборник статей. – Грозный, 1958. С. 46-47.

4.. См.: Русская песня в Дагестане / Сост., вступ. статья и коммент. В.С. Кирюхина. Махачкала, 1975. С. 4.

Селина О.В.

(г. Махачкала)

СВАДЕБНАЯ ОБРЯДНОСТЬ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ

Терское казачество – старейшая группа русского населения Дагестана. Культура этой группы представляет двоякий интерес – как один из вариантов восточнославянской культуры и как культура одной из этнических общностей Северного Кавказа. Однако многие компоненты культуры казачества изучены далеко не достаточно. К ним относится и свадебная обрядность.

Свадебные обряды терского казачества, состав которого отличался еще в ранних периодах формирования терцев определенной этнической пестротой, отразили эту пестроту и многовековые наслоения. Даже в разных районах Терека заметны значительные отличия как в отдельных деталях, так и в составе и порядке свадебного цикла. Так, много общего свадебная обрядность терских казаков имела с великорусской и украинской свадебной обрядностью, но в тоже время выделялась своими своеобразными чертами, развивавшимися и под влиянием специфических условий жизни казачества и местного кавказского населения. Видимо, у первых поселенцев-гребенцов на Тереке свадебные обряды отличались определенной простотой. Акт заключения брака, как и у донских казаков, состоял в объявлении на кругу о желании стать мужем и желанной в знак защиты и покровительства казак прикрывал женщину полом своего кафтана [2; 145].

Выбор невесты... Женились терские казаки с 17-19 лет. Такая ранняя женитьба казаков объяснялась стремлением их семей как можно скорее приобрести даровых работниц, особенно если невеста была на 5-10 лет старше жениха.

О качествах невесты судили, по ее родителям Важно, чтобы она была из порядочной, хозяйственной семьи и приучена к рачительному ведению хозяйства. Прежде выбором невесты полностью занимались родители жениха, но с середины XIX в. главная роль все более и более отводится самому жениху. Парни сами присматривали себе невест, встречаясь с девушками в хороводах, состоящих из 10 – 12 девушек, живущих поблизости – на одной улице или конце станицы. Устраивали хороводы, как правило, по воскресеньям и другим праздничным дням [1;94-98].

Свадьбы у терских казаков как у земледельческих народов, устраивали по большей части осенью и зимой. Эти времена года были особенно традиционны для свадеб у земледельцев, согласованными с сельскохозяйственным календарем, удобны и по чисто экономическим причинам: после напряженных сельскохозяйственных работ и уборки урожая в семьях были и средства и досуг, чтобы справить свадьбу.

Сватовство. Свадьбе предшествовала длительная и сложная процедура сватовства. Обыкновенно в сваты (старосты, ходаты) приглашали кого-либо из наиболее уважаемых и почтенных родственников или родственниц. В свахи не брали только женщину у которой не было детей, так как существовало поверие что и у молодых тогда тоже не будет детей. Подобные свадебные правила и традиции относительно «вредоносной силы» бездетной женщины (особенно) или мужчины хорошо известны у многих кавказских и среднеазиатских (иранских и тюркских) народов. Сваты, как правило, люди расторопные, речистые, находчивые, балагуры и весельчаки. Они шли в дом невесты вечером со специально испеченным но этому случаю пирогом - хлебиной. Процедура сватовства одинакова во всех терских станицах и имеет аналогии с восточнославянским обычаем сватовства на Руси, Украине, Дону, Кубани и др. Порядок сватовства носил чисто обрядовое значение. Сваты под видом странников или купцов, прослышавших о «товаре», входили в дом и заводили иносказательную беседу. Разговоры, которые вел сват, доводы, которыми он старался убедить родителей невесты, зависели, как и везде, в большой мере от его искусства, находчивости, умения побалагурить.

Если жених был совсем не по душе хозяевам дома, то они не предлагали даже сесть, а это уже было знаком отказа. Но если родители невесты и были рады сватам, то они все равно не давали сразу согласия на брак. Обычай требует, чтобы сваты приходили 3 раза. Всякий раз их встречали, сажали за стол, подносили по 3 чарки вина и, ссылаясь на различные причины, говорили, что пока не могут дать ответа. Когда родители невесты, наконец, давали согласие на брак, вечером в их доме собирались родственники. Сваты, получив согласие, шли за женихом, его отцом и матерью. Те несли с собой «хлеб-соль» (узел закуски и бутылку водки). Войдя в дом, женихова родня останавливалась у порога, учтиво здоровалась и кланялась. Мать вводила в комнату дочь, а отец невесты спрашивал сначала парня, потом девушку согласны ли они стать мужем и женой. Этот традиционный обряд, конечно, не выявлял действительного отношения молодых к предстоящему союзу, о котором могла быть уже предварительная договоренность родителей. Невеста скромно отвечала, что из родительской воли не выйдет; жених, хотя и говорил «да», но за этим «да» мог скрываться тот же смысл, что и в словах девушки.

Невесту и жениха отводили в другую комнату на первое свидание, па котором жених дарил невесте сладости. Родители жениха меж тем просили у хозяев разрешения поставить на стол свою «хлеб-соль». Во всех Притеречных станицах родне невесты в период сватовства и свадьбы семья жениха оказывала особый почет и уважение.

Рукобитие. В доме жениха, куда шли на розглядины родители невесты, их сажали в передний угол, рядом устраивались ближайшие родственники. В это время хозяева им прислуживали и усердно потчевали. Здесь же совершался еще один акт обряда – рукобитие: родители брачащихся клали заклад, то есть договаривались, какую неустойку должна будет заплатить в случае расстройства свадьбы виновная сторона (от 40 до 200 рублей). Заклад скреплялся собственно рукобитием: родители жениха и невесты «били по рукам», то есть клали руки на стол, а сверху клали руки и все присутствующие.

После рукобития несколько дней гуляют.

Своды. Обряд сводов и пропоек во многом повторяет сватовство. Здесь присутствуют все родственники жениха и невесты. Значение его – чисто юридическое, желание коллективного свидетельства, серьезности намерений двух больших семейных коллективов оформить и доказать свое родство друг другу.

В дни сводов-пропоек стороны окончательно договаривались об условиях и дне свадьбы, определяли с мельчайшими подробностями весь ее ход, церемониал, оговаривали число приглашенных, расходы, подарки, приданое, ладку, которую делал жених (подвенечное платье и ботинки), то есть решали экономические вопросы свадьбы. Изменение этих условий после сводов не допускалось.

В день сводов на невесту надевали косник – повязку на голову из разноцветных лент; ее невеста носила до самой свадьбы. Своды были, таким образом, своего рода помолвкой, после которой девушка считалась невестой.

От рукобития до свадьбы. Как только проходили пропойки, засватанная девушка официально объявлялась невестой. Теперь у нее часто устраивали вечерки, куда собирались и парни и девушки. На вечерах девушки, занимались рукоделием, помогая невесте доделывать приданое к свадьбе. На подобных вечерках пели разные песни – грустные и веселые, исторические и лирические.

Период между сводами-пропойками и свадьбой – 4 – 6 недель.

Канун свадьбы. За день до свадьбы в домах молодых пекли из пшеничной муки вытушкы (калачи), каравай, лежень и шиши (маленькие круглые хлебцы); разливали вино, затыкая бутылки колосьями пшеницы, ржи, ячменя, овса, проса (чтобы нечистая сила не забралась) и перевязывали их розовыми лентами.

Все эти приготовления назывались «липыть шишки». Собственно шишек пекли очень много, так как их подносили каждому, кого приглашали на свадьбу, и во время одаривания молодых, и в знак благодарности за подарки. Особое значение имело изготовление свадебного каравая. Для этого в доме невесты собирались замужние женщины; старались позвать таких, у которых была дружная хорошая семья и работящий муж. Женщины работали и пели каравайные песни.

Каравай богато украшали шишками из теста (наподобие еловых и сосновых шишек), птичками-жаворонками, солнцем, месяцем; на нем ставили гильце-вильце (ветку дерева или пучок травы, перевязанные красной лентой).

Удачный и красивый каравай предвещал хорошую жизнь молодым. Он считался символом счастья и плодородия в новой семье. Готовый каравай ставили в красный угол, откуда подруги невесты накануне венчания торжественно переносили его в дом жениха.

Девичник. В канун свадьбы у молодых устраивались вечеринки. В доме невесты и в доме жениха собирались подруги, товарищи. Невеста, повязав 2 – 3 подружкам платочками, отправляла их с подарками (кисеты, шитые бисером, платки, рубашки) для жениха и его родни. Жених угощал девушек вином, одаривал платочками и посылал невесте свадебный подарок: платье для венчания, туфли, украшения. Девушки с песнями возвращались назад. Жених между тем просил у родителей совета, кого выбрать дружкой, свахой и прочими свадебными чинами. Дружку назначали из холостых родственников жениха. Обычно это был веселый, разбитной парень.

Утро в день свадьбы. Рано утром мать будила невесту, а она – своих подружек. Все вставали, одевались, завтракали, точнее, завтракали подруги, а невеста их угощала. Если невеста была сиротой, она шла на кладбище «прощаться» с родителями. На кладбище невеста ложилась на могилу и долго плакала, прося у родителей-покойников благословения. После обряда «прощания», или «благословения», все возвращались в станицу.

Часам к 10 утра от жениха к невесте приходила сваха и вместе с девушками под их песни начинала «убирать к венцу». У гребенцев и староверов других станиц невеста надевала алую шелковую, длинную, до самой земли, юбку, алую рубашку с длинными узкими рукавами, отделанными кружевами, черный или синий длинный шелковый кафтан с заковрашами (отворотами на рукавах) и серебряный поясок. Обязательно были серьги (серебряные или золотые), бусы, мониста, чеченские браслеты. Брови и ресницы «сурьмили», лицо белили и румянили специально приготовленными косметическими средствами (казачки были весьма искусны в косметике), волосы подвивали, наводили локоны. Девушки особым способом крепко-накрепко заплетали невесте косу, чтобы свахе, которая должна расплетать косу в церкви перед венчанием, пришлось бы немало повозиться. При этом они пели:

На море утушка там купалась.

На синем серая полоскалась... и т. д.

Невеста разбирала свой косник и давала подружкам по ленте. Когда невеста была убрана, в соседней комнате расстилали войлок и вводили ее на него (обычай ставить и поднимать на войлоке широко известен у степных ираноязычных, тюркских м монгольских народов).

Невеста становилась на войлок и, кланяясь родителям в ноги, просила благословения сначала у отца, потом у матери. Она причитала:

 Ох, да ты родимый, ты мой батюшка,

Не прошу я у вас ни злата, ни серебра.

А прошу я у вас от мира благословения.

Ох, благословите вы меня, родимый батюшка,

До божей церкви пойти.

Ох, до божей церкви пойти.

Злат венец надеть [3; 88].

Родители, держа в руках икону, благословляли невесту.

А в это время в доме жениха шли последние приготовления к поездке за невестой. Сходились товарищи-бояре: вместе с дружкой и свахой они составляли свадебный поезд жениха. Жених наряжался в полную парадную казачью форму: брюки-галифе темно-синие с кантами, легкие сапоги, белая рубашка с высоким стоячим воротом, парадный бешмет – тоже с высоким воротом с застежками-крючками до пояса и длинными узкими рукавами. Цвет канта бешмета, башлыка, верха шапки зависел от того, к какому полку принадлежал казак: к Кизляро-Гребенскому – красный, к Терскому – синий и т.д. Поверх бешмета он надевал черную черкеску с газырями, в которые были вложены пустые гильзы – для украшения. Из рукавов черкески, широких с отворотами, выглядывали рукава бешмета. Подпоясав ее наборным кавказским серебряным пояском, жених привешивал посередине на пряжку (рукояткой вправо) кинжал в ножнах, по правому бедру – наган в кобуре или просто пустую кобуру. На черкеску с левой стороны прикалывал красный восковой цветок (костюм жениха, заимствованный у соседних горских народов Северного Кавказа, был и утвержденной военной формой терских казаков).

Приезд жениха. Свадебный кортеж сопровождали песнями, стрельбой в воздух, джигитовкой. Поезд жениха останавливался у ворот дома невесты; ворота были закрыты и тщательно охранялись родственниками и соседями невесты. Начиналась веселая перебранка, пока дружка не покупал ворота (выставлял собравшимся водку). Наконец, поезд жениха въезжал во двор. Жених с товарищами останавливался перед домом, где, как и во время девичника, в который уж раз устраивались веселые пляски – лезгинка, казачок.

Покупка невесты. В дом входили дружка, сваха. Около невесты сидела подсвашка (одна из родственниц невесты) и это место дружке предстояло выкупить для жениха. Справа от невесты сидели 2 – 3 мальчика, каждый из них держал в руках плеть или палку – охранять подступы к невесте. Дружка и сваха просили у родителей позволения выкупить место около невесты. Сваха торговалась с подсвашкой и, сговорившись копейках на 10, они менялись местами.

Когда сговаривались, и дети, получив по серебряной монете, освобождали место около невесты. Дружка в это время вводил жениха и сажал на место, освобожденное детьми. Дружка, не теряя времени, обносил присутствующих вином. Потом родители благословляли детей, все молились, а жених с невестой, взявшись за концы носового платка, выходили из дома, садились в тачанку и отправлялись в церковь. С ними ехали сваха (свашка), подсвашка, дружка, подружки и все остальные.

Священник начинал читать молитву, потом дружкам венцы и они держали их над головами жениха и невесты. Священник спрашивал у молодых, согласны ли они вступить в брак (бывали случаи, когда невеста заявляла о своем несогласии). Молодые 3 раза обменивались кольцами и целовались а потом священник брал невесту и жениха за руки и обводил их трижды вокруг аналоя.

Отвоз приданого. Мать и отец невесты оставались дома. Они выдавали рабочим приданое невесты, все ее вещи, а рабочие торжественно переносили (в конце XIX в. перевозили) их в дом жениха. Приданое невесты: сундук, постель, б – 15 подушек, одеяло, тюфяки, а у гребенцов-старожилов еще обязательно тазик и зеркало (по-видимому, это горское влияние, так как в русской и малорусской свадьбах ни тазика ни зеркала никогда в свадебной обрядности не употребляли; на Кавказе у ингушей, чеченцев, осетин, черкесов в приданое невесты обязательно входили зеркало в оправе, медный таз, медный кувшин для воды и прочая металлическая утварь) [5; 45].

Приезд от венца и свадьба. Жених с невестой возвращались на той же тачанке, бричке, фургоне и т.п. Их сопровождали товарищи жениха верхом на конях и девушки в телегах и тачанках. Парни джигитовали, стреляли в воздух из ружей, девушки пели песни. Родители жениха встречали новобрачных, стоя в дверях своего дома и держа высоко над их головами надрезанный посредине хлеб. Как только жених и невеста переступали порог дома, родители сообща переламывали хлеб – одна половина оставалась в руках матери, другая – в руках отца. Родственники еще во дворе усыпали новобрачных хмелем, мелкими деньгами, конфетами. А мать с отцом после преломления хлеба благословляли жениха и невесту, вели их и сажали в передний угол, подавали легкую «закуску и чай жених и невеста с утра ничего не ели!» Всем гостям мать невесты повязывала на руку платки, а дружку и сваху крест-накрест через плечо перепоясывала рушниками. На столе без конца меняли закуски. Г. Малявкин писал: «Хотя... мало ели, но перемены были постоянные; таков обычай, иначе, если перемены не будет, то плохая слава может распространиться относительно хозяев. Главное угощение: куры, утки, поросята, мясо; из хлебного – «лепешки», которые также постоянно переменялись, а гости большей частью только вскрывали их и смотрели начинку, которая в каждой перемене бывает иная.

В конце XIX – начале XX в. у терских казаков существовал в общем-то единый тип свадебной обрядности с характерными общеславянскими чертами. Оттенки, различия в порядке свадебного цикла по отдельным станицам, колебавшиеся в пределах увеличения – уменьшения великорусских и малорусских черт, были следствием неодинакового численного соотношения двух этнических компонентов (украинского и русского), составивших терское казачество [4;35-156].

Литература

1. Ризаханова М.Ш. Дагестанские русские XIX нач. ХХ в. Махачкала, 2001.

2. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI – нач. ХХ в.). Историко-этнографические очерки. Изд. Моск.универс. М., 1974.

3. См. Русские: Семейный и общественный быт. М., Наука, 1989.

4. Культура и быт народов Северного Кавказа. М., 1968.

5. Терещенко А. Быт русского народа. Свадьба. СПб, 1948. Ч. 2.

Атаева Л.Н.

(г.Махачкала)

ПЕСЕННАЯ ТРАДИЦИЯ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ В ДАГЕСТАНЕ

В Дагестане в силу многих объективных причин сложилась неоднородная многослойная фольклорная культура, которая представляет собой «мозайку» локальных традиций. Среди них, наиболее крупные и яркие фольклорные традиции, которые определяют лицо регионально–народной русской культуры в Дагестане. Это песенный фольклор терских казаков с богатым репертуаром народной лирики и своеобразной манерой исполнения и песни русского населения городов и сел Дагестана.

В XVI в. в Дагестане появились первые поселения терских казаков. Терское казачество, представлено двумя группами: терскими низовыми и гребенскими казаками, и являет собой сложное социальное и этническое образование, в формировании которого приняли участие казачьи группы других регионов (донцы, волжцы), крестьяне из глубинки России, представители различных кавказских народов и другие [1].

Историческая наука и этнография располагает в настоящее время материалами необходимыми для рассмотрения комплекса казачьей культуры в Дагестане. Изучением истории, этнографии и культуры терского казачества в Дагестане занимались М.Ш.Ризаханова, И.А Суздальцева., Л.Б Гмыря., А.Г Аскеров., О.С Мутиева., М.-Р.А. Ибрагимов, В.Ф. Алиева, Ф.С. Гребенец. Что же касается изучения песенного фольклора терских казаков, исследования и публикации их носили непостоянный характер. Первые записи песенного фольклора терских казаков были опубликованы в “Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа” (СМОМК), выходивших в Тифлисе. В выпусках 7, 15, 22, 28, 44 (СМОМК) опубликованы былины, исторические и лирические песни, записанные М.Н.Карпинским и Ф.С.Панкратовым. В 1895г. вышел труд Ф.С.Панкратова “Гребенцы в песнях”. Исследованием исторической песни занимался Б.Н.Путилов, который в 1945-47 гг. организовал экспедицию по Тереку. Результатом экспедиции стали сборники “Песни гребенских казаков”(1946) и “Исторические песни на Тереке”(1948). Исследованием казачьего фольклора занимались Ю.Г.Агаджанов, Л.С.Киреева, В.Г.Чеботарева, статьи которых публиковались в "Ученых записках Грозненского пединститута". В 1974 г. вышла книга Ю.Г.Агаджанова “Песни Терека”. С 60-х годов русским и казачьим фольклором в Дагестане и на Тереке занимался В.С.Кирюхин. Его издания “Русская песня в Дагестане”(1975), “Современные русские частушки Северного Кавказа”(2007) содержат тексты казачьих песен любовной, семейно-бытовой, военно-бытовой, шуточной, плясовой тематики и тексты частушек терской традиции.

Самый обширный раздел песенного репертуара терских казаков составляет традиционная песенная лирика, которая включает произведения различные по содержанию и бытовому назначению. В сборнике В.С.Кирюхина «Русская песня в Дагестане» опубликовано 349 текстов песен, которые были записаны от потомственных казаков в селах и хуторах Кизлярского и Тарумовского районов Дагестана: Александрия, Александро-Невская, Бирюзак, Калиновская, Кохановский, Некрасовка, Новогладковка, Новокахановский, Новый Бирюзак, Старый Терек, Чаканый и другие [2;249]. Опубликованный материал отражает песенную традицию конца XIX середины ХХв.

Специфический образ жизни терских казаков, связанный с военной службой ощутимо повлиял на их музыкально-поэтическое искусство. Песенный фольклор терского казачества был насыщен картинами освоения Северо–Восточного Кавказа и отражает историю защиты южных рубежей России. Многие песни, строевые, маршевые, воинские составляли наиболее стабильную часть традиционного репертуара не одного поколения, были выучены от дедов и отцов и бережно сохранялись. Мужская традиция исполнения протяжных песен была связана с охраной поселений и защитных линий, а также с многолетней службой, которую вынуждены были нести мужчины данного сословия. Военные походы, привалы обычно сопровождались пением. Благодаря стабильному составу казачьих войск, складывалась благоприятная среда для формирования устойчивого фольклорного репертуара терских казаков.

Казаки – это, прежде всего русские, которым дорога родная земля. Ради победы над врагом они не жалели своей жизни, мужественно переносили все тяготы войн. В тревожные для России дни казаки служили верой и правдой, оберегая страну от иноземных врагов. Их песни были полны оптимизма, воспевая силу русского человека, его веру в победу над врагом:

Из – под горки все туман, все туман,

Из тумана серый конь, серый конь,

На коне-то командир наш боевой, боевой.

Он скомандовал: «Казаки, все за мной, все за мной!»

Ведет сотню казаков за собой, за собой:

«За мной, братцы, не робей, не робей,

Опрокинем всех врагов поскорей, поскорей!»[3; 94].

Сама служба в песнях изображается с большой реалистичностью. Военные тяготы казака– один из главных мотивов песен. Встречаются песни, повествующие о “веселой службе” казака с некоторой иронией. Особая тема военных песен – печальные думы казаков, заброшенных на “чужу-дальню сторонушку”, о гибели на чужбине,о доме, о родной стороне:

Сторона ты моя, вот моя сторонушка,

Сторона моя чужая, все чужая.

Я не сам-то зашел на тебя, сторонушка,

Не сам я зашел, заехал.

Занесла-то меня, раздоброго молодца,

Занесла меня неволя, все неволя… [3; 92]

Особо эмоциональны и очень популярны у терских казаков песни «Как гулял да казак», «Под ракитою зеленой», «Проводы», «Ночи темные, тучи грозные», «Когда мы были на войне», «Казачки вы казачки».

Несмотря на специфичность традиционного казачьего песенного репертуара, который характеризуется военной тематикой, немалое место в нем занимают и лирические протяжные песни, являющиеся неотъемлемой частью музыкально-поэтической культуры казачьих сел, особенно те, в которых пелось о разлуке с любимым человеком. Такие песни занимают большое место в лирической поэзии казаков. Эта особенность объяснима тем, что продолжительная военная служба отрывала казаков от гражданской жизни, от родных мест и близких им людей. Все это не могло не отразиться на репертуаре лирических песен. Названия каждой лирической песни ярко характеризует ее содержание: «Хуторские казаки», « Молодая казачка», «Когда мы были на войне», «За Терском огонь горит», «Ехали солдаты со службы домой», «По бережку крутому» и другие. Лирическая песня выразила бесконечный в своей самоуглубленности и торжествующей красоте мир чувствований человека. Она показала устойчивость духовных ценностей, выработанных народом [4; 10].

В песне казаки находили наиболее полное и точное поэтическое выражение своих чувств и переживаний, душевных эмоций, радостей, горестей, которыми живет человек. Песня эмоционально и поэтически обогащает взгляд казака на жизнь, облекает в слова и мелодию мысли и переживания, которые казак выразить иногда не в состоянии. В песне закрепился определенный жизненный опыт казачества, народная мудрость, в которой мы находим выражение народных идеалов, а терские казаки, основав свои поселения на Тереке, развивали свои песенные традиции и создавали на местах поселения свой богатый репертуар.

Наиболее обширна и популярна группа плясовых, шуточных и игровых песен терских казаков, составляющая яркий жанрово-стилистический пласт бытового фольклора терских казаков. Многие игровые песни в селах было принято петь в пору зимних святок, на вечеринках в период между Рождеством и Крещением. Шуточные и плясовые песни казаков состоят преимущественно из песен, в которых чаще всего поется об удалом добром молодце. Эти песенные жанры насыщены социальными мотивами, в них много неподдельного юмора и сатиры, острых замечаний: «Как заставил меня муж», « Мой муж рыболов, он поехал на речку», «Офицерик, офицерик» и др. Исполнительская манера певческой традиции в речитативном характере произнесения зачинов, использовании твердости звуков, придает особую лихость исполнения. Песни, исполняемые женщинами, основная тема которых неудачная любовь, разлука, измена милого, популярны и по сей день: «Обломилась доска», «Туман, туман», «Комарики», «Молодая казачка».

В 2008 году Государственный Терский ансамбль казачьей песни записал у ансамбля «Рыбачки» в с.Коктюбей, тексты свадебных песен в исполнении песельниц, известных не только в Дагестане, но и в России: Н.З.Редькиной, М.В.Редькиной, М.А.Сячиной, А.А.Рокко, В.Е. Коваленко. Песни исполненные участницами ансамбля «Рыбачки» из с.Коктюбей: «Наша млада», «Не вставала я рано зарей», «Ой раненько во дворе», «Спасибо хозяину», «Здравствуй хозяин», «Молодка» и другие активно бытуют в песенном репертуаре и в настоящее время, что еще раз подтверждает мнение о сохранности песен.

Необрядовые лирические песни составляют основной слой песенного репертуара людей преимущественно старшего и среднего возрастов, прочно усвоивших их в своей молодости. Сохранность этих песен объясняется тем, что многие из них соответствуют переживаниям исполнителей, многие тексты исполняются без изменений, а некоторые переосмыслены и звучат по новому.

Самые распространенные среди них – песни о любви, которые проникнуты чувством тоски по милому, разлуки, свидания или измены: «За рекой за Тереком», «Судьба», «Комарики».

Наряду с историей заселения края, на судьбу фольклора в новых условиях существенное влияние оказывает этническая принадлежность переселенцев. Как считает Н.А. Криничная «осознание значимости своей традиции в иноязычном окружении, признак живучести данной этнической группы, и чем больше опасность нивелировки, исчезновения этнокультурной традиции, тем заметнее тенденция, связанная с ее сохранением» [5; 33].

Частушки занимают заметное место в культурной жизни сел, являясь неотъемлемой частью быта русского населения Дагестана и терского казачества. Тема любви в частушках наиболее разработанная, любовные отношения молодых людей, всевозможные «сюжеты» этих отношений (встречи, гуляния, размолвки, разлуки), разнообразные оттенки чувств и настроений, связанные с этой темой, получили в частушках разностороннее выражение.

Частушка связана с современностью и создается, исполняется на современные темы и события. В настоящее время частушка бытует и развивается, обогащаясь новыми темами. В сборнике В.С.Кирюхина “Современные русские частушки Северного Кавказа”(2007) представлены тексты терской, кубанской и ставропольской традиций импровизационного содержания. Среди них, тексты обусловленные велением времени о предпринимателях, артистах, героях сериалов, депутатах, которые пользуются особой популярностью:

Раньше милого ругали:

Спекулянт, да спекулянт,

А теперь зауважали;

Он теперя коммерсант [6; 101].

Наиболее известными исполнительницами русских частушек в Дагестане являются Редькина Татьяна Георгиевна (1946 г.р. с.Тарумовка) и Бычкова Галина Алексеевна (1956 г.р. г.Кизляр). В их репертуаре большое количество любовных, шуточных, плясовых частушек и частушек на современные темы.

Государственный Терский ансамбль казачьей песни (г.Кизляр, руководитель С.С.Черевкова) сохраняет быт и культуру казачества Терского края.

Руководством ансамбля проводятся этнографические изыскания в Нижне-терском регионе, в местах исторического проживания русских. Песни, найденные в казачьих станицах, входят в репертуар коллектива. Выезжая и встречаясь с фольклорными коллективами, ансамбль стремится перенять все самое интересное, что может понравиться слушателю.

Выступлениям казачьего ансамбля присущи оптимизм, искренность, выражение грусти и в то же время юмор, острота, энергия и жизнелюбие – все это есть в характере терских казаков.

Восстанавливаются произведения из старого репертуара казачьего хора: старинные бытовые, обрядовые постановки, строевые песни и причитания. При подборе репертуара большое внимание уделяется терским народным казачьим песням и песням местных авторов и композиторов казачьей тематики. В репертуаре Терского ансамбля более сорока произведений. Ко многим разработаны хореографические и театрализованные постановки: «Сватовство», «Терская свадьба».

Коллектив ансамбля ежегодно принимает участие в республиканских мероприятиях и праздниках.

Творчество казачьего коллектива отмечено многочисленными наградами и поощрениями, среди которых почетные грамоты атамана Терского казачьего войска В. Бондаренко за участие в возрождении и государственном становлении казачества, а также 10-летия Кизлярского особого округа ТКВ; диплом за участие в шестом Республиканском фестивале «Салют Победа» в мае 2003 года от Министерства культуры РД. Дипломом лауреата историко-этнографического фестиваля казачьей песни «Сполох-2003» в г. Москве был награжден художественный руководитель Государственного ансамбля Н. Квитко, атаманская грамота вручена директору ансамбля С.С. Черевковой. За участие в этом фестивале коллектив получил четыре награды, в том числе икону Андрея Первозванного.

За участие в гала-концерте «Дагестан - наш общий дом» республиканского фестиваля народного творчества в честь 60-летия Победы ансамбль награжден дипломом Министерства культуры РД и Республиканского Дома народного творчества (2005 год). На республиканском празднике национальной песни «Наследие» коллектив получил диплом (2005 год), за участие в конкурсе экспозиций, посвященных «Истории развития Терского казачества на Кизлярщине», проводимого в честь 271-й годовщины города Кизляра, ансамбль получил диплом МО «Городской округ Кизляр» В.С. Паламарчука (2006 год). Участие в республиканском празднике «Дагестанская масленица» пополнило копилку наград ансамбля дипломом Правительственной комиссии РД по проблемам русскоязычного населения, Министерства культуры Дагестана и Республиканского Дома народного творчества, а за участие в фестивале народной песни «Родной земли многоголосье», посвященной 271-й годовщине со дня основания Кизляра, награжден дипломом главы МО «Городской округ Кизляр» В.С. Паламарчука.

Таким образом, к моменту миграции в Дагестан, терское казачество владело довольно значительным и своеобразным фольклорным богатством, которое можно рассматривать как источник, в котором нашли свое отражение, как конкретные исторические факты, так и семейные коллизии. Однако кавказские природные условия, а также повсеместное проживание в окружении коренного населения наложили отпечаток на песенную культуру терского казачества. Кроме того, русские переселенцы и терское казачество контактировало с другими этносами переселенных из различных регионов Европейской части России, что привело к трансформации песенной традиции русских и терских казаков в Дагестане. Несмотря на сложную обстановку в регионе, быстро меняющиеся процессы экономического, политического и технического развития общества, в Дагестане продолжает бытовать традиционный фольклор русского населения и терского казачества, не утратив значения в социально-бытовом контексте и по-прежнему включаясь в различные звенья жизнедеятельности.

Литература

1.         Аскеров А.Г. Социально–экономическое развитие Нижнетерского казачества во второй половине XIX –начале XX века. – Кизляр, 2009. – 167 с.

2.      Кирюхин В.С. Русская песня в Дагестане.– Махачкала, 1975.– 220 с.

3.      Агаджанов Ю.Г. Песни Терека.–Грозный, 1974.– С.94 .

4.      Русская народная поэзия. Лирическая поэзия: Сб./ Сост., подгот. текста, коммент. А.Горелова. – Л. 1984. 584 с.

5.         Криничная Н.А. О взаимодействии этнокультурных традиций: к методике полевых и теоретических исследований // Сохранение и возрождение фольклорных традиций: Сб.тр. Вып.6: Русский фольклор в инокультурном окружении.– М., 1995.– С.33.

6.         Кирюхин В.С. Современные русские частушки Северного Кавказа.– Саратов, 2007.– 220 с.

Емельянов О.Б. (г. Георгиевск)

КАЗАЧЬИ ПЕСНИ КАК ОТРАЖЕНИЕ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ НА ТЕРСКОМ ЛЕВОБЕРЕЖЬЕ В ПЕРИОД “КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ”

В 2007 г. в Екатеринбурге увидела свет замечательная работа «Терек вспышный. Песни гребенских казаков». Составитель кандидат филологических наук Е.М.Белецкая и художник С.В.Наймушина подготовили к печати подборку собранных в течение двадцати лет казачьих песен с яркими иллюстрациями к ним еще к 1991 г. На момент составления сборника Е.М.Белецкая являлась доцентом Чечено-Ингушского государственного университета имени Л.Н.Толстого, а С.В.Наймушкина - студенткой-дипломницей ленинградского института имени И.Е.Репина.

Вступительную статью написал доктор филологических наук, ныне покойный Б.Н.Путилов, который еще в 40-х годах одним из первых обратился к изучению казачьей тематики на Северном Кавказе (См.: Песни гребенских. - Грозный, 1946 и др.). Академик Д.С.Лихачев дал положительный отзыв, в котором подчеркивалось, что «…сборник песен гребенских казаков представляет собой подборку подлинных фольклорных текстов. Все они привлечены из живой исполнительской среды, собраны и записаны в ряде экспедиций» (с. 4).

Местные власти, «как ни странно» оказывали помощь, в Госкомиздате нашлась даже мелованная бумага и книга должна была выйти «в Ленинграде, в самой лучшей типографии». Однако жизнь распорядилась иначе. В предисловии к екатеринбургскому изданию член Союза художников России Светлана Васильевна Наймушина отмечает: «Кто бы мог подумать, что 1991 год, год в котором было запланировано издание нашей книги, перевернет всё. Все мы теперь живем в совсем другой стране, не поменяв гражданства. Ну, а во что превратился мой родной город Грозный, я думаю писать излишне. От казачьих станиц, в которые мы ездили “за песнями”, остались теперь только русские названия. Потомки гребенских казаков превратились в беженцев. Эта война помогла выбить то последнее, что сопротивлялось более четырехсот лет и выстояло, что не удалось истребить ни революцией, ни расказачиванием» (с. 7).

Книга состоит из трех частей, первая из которых озаглавлена – “Былинные, исторические, военно-бытовые песни” (с. 30-111). Вслед за песней, посвященной Илье Муромцу, встречаем следующие строки: «Престарелая старушка / Пашню пахивала; / Она пашенку пахала, / Пшёнку сеяла». И здесь же в поле встретила двух «премогучих сильных богатырей», которые поведали ей о смерти сына на Шалинской поляне (с. 33-34). В данном случае со всей очевидностью, в первую очередь мы видим, как порубежное казачество ассоциирует себя с былинными древними героями, стоявшими на защите русских земель, но уже с переложением на местные кавказские условия первой половины XIX в., происходившие в предгорных районах Чечни.

В кровопролитных столкновениях казачьи сотни несли невосполнимые потери. О напряженности боевых действий красноречиво свидетельствует тот факт, что за короткое время погибли четыре командира левобережных казачьих подразделений. Первым в 1832 г., во время сражения под Гудермесом, был застрелен командир гребенцов полковник Волженский. В память о нем народная молва сложила песню «Пыль клубится по дороге» [См.: 1], еще совсем недавно звучавшую в левобережных станицах Терека. В 1839 г. при штурме укрепленного каменного замка Ахульго в Дагестане смертельное ранение получил командир Моздокского полка майор Власов, о котором также сложили поминальную песню, впервые опубликованную в “Терских ведомостях” еще в 1868 г. [2]. В этом же году, 14 августа [3], в перестрелке погиб командир Кизлярского полка и в память о нем терский остров получил название “Ульяновский” [4]. В январе 1842 г. во время отражения очередной массированной вылазки горцев на Терское левобережье, смертельное ранение получил командир Гребенского полка подполковник Л.А.Венеровский [5].

В 50-е годы позапрошлого столетия военные действия в Восточном Предкавказье достигли своего апогея. В непрекращающихся боях с северокавказскими горцами сложили головы и многие генералы российской армии [6]. В песенной народной памяти сохранились уважительные воспоминания о командире сунженских казаков Н.П.Слепцове (с. 64-68). Не забыли гребенцы и Наказного атамана Кавказского Линейного казачьего войска Ф.А.Ккруковского, погибшего в предгорьях Чечни летом 1852 г. [6,с. 62-64].

Вторая часть озаглавлена Песни колыбельные, календарные, лирические, баллады” (с. 112-175), которые сопровождали станичников от рождения до смерти. Из этого ряда наиболее известна колыбельная песня, подслушанная М.Ю.Лермонтовым в станице Червлённой в 1837 г. и записанная им на клочке бумаги. Она в различных вариантах до сих пор звучит в казачьих семьях. Переработав на поэтический слог слова, поразившие его, Михаил Юрьевич сумел сохранить и донести до нас весь глубокий смысл, заложенный в повседневной жизни левобережного казачества в условиях многолетнего военного противостояния с соседними враждебными народами.

Профессор Н.Н.Великая в одной из своих монографий, исследуя процессы социализации у казаков Восточного Предкавказья, подробно рассмотрела “Казачью колыбельную песню”. В первую очередь было обращено внимание на воспитание с юных лет мужчины-воина, "который может отличиться, завоевать почет и уважение своими делами на поле брани. Идеал женщины-казачки – мать, верная жена-труженица, которая ждет домой мужа и сына» [7].

Третья часть озаглавлена Песни свадебные, скоморошины, частушки” (с. 176-256), которые никогда не звучали вместе, а отличались не только по тематике, но и различались по порядку исполнения, даже в соседних казачьих общинах. В этих песнях главным образом представлены основные праздничные мероприятия, часто сохраняющие общеславянские корни. В редкие минуты затишья, но под охраной кордонных казаков на заставах и в пикетах на Тереке, станичники веселились, стараясь хотя бы немного забыть о трудностях повседневной жизни на передовой черте с горскими народами Кавказа.

Таким образом, рассмотрев совсем небольшое количество известных песен гребенских казаков, можно заключить, что героико-историческая тема присутствует в них. Причем, старинные варианты переработаны и приурочены к более поздним событиям, участниками которых становились жители гребенских станиц. Отражены в них и наиболее значимые события, происходившие на полях сражений в XIX в., главным образом, связанные с гибелью казачьих вождей. В целом же, несмотря на специфику жизни порубежного казачества, и особого военизированного населения Северного Кавказа, “военная” тематика ни коем образом не доминирует над повседневными бытовыми песнями, предназначенными для всевозможных сторон человеческой жизни.

Примечания

1. Белецкая Е.М. Казачество в народном творчестве и в русской литературе XIX в. - Тверь, 2004. – С.66, 207.

2. Там же, с. 208.

3. Центральный государственный архив республики Северная Осетия-Алания (ЦГА РСО-А). Ф.3. Оп.1. Д.402. Л.22.

4. Бутова Е. Станица Бороздинская, Терской области, Кизлярского округа // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып.7. - Тифлис, 1889. – С.4.

5. Ктиторов С.Н. «Известный на Кавказе по отличной храбрости…» (штрихи биографии Льва Антоновича Венеровского) // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы четвертой международной Кубанско-Терской научно-просветительской конференции. - Краснодар - Армавир, 2002. – С.67.

6. Белецкая Е.М. Указ. соч. с. 207-208.

7. Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII-XIX вв. - Ростов-на-Дону, 2001. – С.195-196.

Сефербеков Р.И.

(г. Махачкала)

ОБ ОДНОМ МИФОЛОГИЧЕСКОМ ПЕРСОНАЖЕ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ

Заметное место в духовной культуре терских казаков занимали их традиционные религиозные верования. Будучи составной частью великорусского народа, в мифологии терских казаков сохранились представления о домовых, леших, водяных, русалках, ведьмах и т.п. [1] Проживая с давних времен на Северном Кавказе, терские казаки испытали определенное влияние мифологии местных народов. Наиболее наглядно это можно проиллюстрировать на примере мифологического персонажа Лобаста. Первое упоминание о нем встречается в сообщении Т. Рогожина. В соответствии с его описанием, «это нагая женщина, большого роста, весьма полная и обрюзгшая до безобразия и отвращения, с громадными, приблизительно в аршин, отвислыми грудями, закинутыми иногда чрез плечи на спину, и с косами, достигающими до земли; в общем, наружный вид ее крайне и невыносимо безобразный, отталкивающий и наводящий страх. Она живет в больших болотах, озерах и омутах. Своим видом она наводит страх на людей, и, кроме того, часто захватывает людей, проходящих мимо ее жилища, затаскивает в болото и щекочет сосками своих грудей, щекочет иногда до смерти» [2].

Анализируя данное описание, следует обратить внимание на название, внешний облик, гендерную принадлежность, локус обитания, функции и предикаты этого демонологического персонажа. Относительно названия этого персонажа – Лобаста, не встречающегося в демонологии других русских, то, на наш взгляд, оно возникло не без влияния Албасты – злого демона, связанного с водной стихией, у тюркских народов Северного Кавказа. [3]

У кумыков демон Албаслы къатын являлся олицетворением злого, враждебного человеку начала. По поверьям, это женщина огромного роста, с густыми распущенными волосами и с большой отвислой грудью. Живет Албаслы къатын в лесу, в пещере, а по ночам бродит в окрестностях селений и даже посещает дома жителей. Она очень зла, жестока и душит свои жертвы.[4] Ногайцы представляли Албаслы в образе женщины с длинными волосами, обвислыми грудями, которая она, убегая, закидывала за спину. Ступни ног у нее широкие, повернуты пятками вперед. Ходит вразвалку, обитает преимущественно в лесу, где ее можно увидеть сидящей под деревом, расчесывающей серебристого цвета волосы длинными ногтями. Напав на человека, Албаслы уносит его в лес и умерщвляет щекоткой.[5]

 В пользу нашего предположения свидетельствует и внешний облик Лобасты, который во многом аналогичен тюркскому персонажу и мало соответствует облику других, связанных с водной стихией мифологических персонажей русских, например, русалок.[6] «Русалки бледнолицые, с зелеными распущенными волосами женщины, живущие в реках и озерах. В русалок, по народному мнению, обращаются обыкновенно души утопленниц, а также души детей, умерших некрещеными. Русалки по ночам выходят из рек и расчесывают свои длинные зеленые волосы, с которых струится вода. Если встретится с ними человек, то они или топят его, или же защекочивают до смерти». [7] «По народным представлениям, обычно русалки – похотливые женщины, которые проводят время чаще всего в любовных играх с юношами и по отношению к человеку ведут себя враждебно без всякой на то причины…Русалки живут не там, где умершие предки, не на том свете, а близ людей, в лесах, в воде и в полях, т.е. очевидно, там, где они умерли или похоронены и где находятся все другие заложные покойники» [8]. «Русалки, по поверьям, наносят людям вред: пугают, гоняются, топят, убивают, замучивают щекоткой, они прельщают мужчин и ненавидят женщин, портят скотину, воруют детей» [9]. Образ русалки связан как с лесом, так и с водой.[10] Близки к русалкам в мифологии восточных славян существа также женского пола – берегини.[11]

Следует указать, что Лобасту и русалок роднят некоторые внешние черты (длинные волосы), локус обитания и злокозненные по отношению к человеку действия. Наличие у Лобасты огромных грудей свидетельствует о первоначально позитивном образе, который, вероятно, восходит к образу Великой Богини-матери [12] и связан с плодородием, покровительством женщине, семье и деторождению. Подтверждением нашего тезиса о связи описываемого персонажа с образом Великой Богини-матери является и мнение В.М. Котович, которая считала, что «сама иконография образа женщины с большими грудями – довольно прямолинейно подчеркивает традиционные черты образа Прародительницы, сложившиеся в самых архаических ее воплощениях в обликах палеолитических Венер», и что в облике Албасты перед нами предстает «прошедший долгую эволюцию и значительно трансформированный образ Великой Матери». [13]

Таким образом, исходя из представленного материала можно сделать вывод, что мифологический персонаж терских казаков Лобаста испытал определенное влияние тюркской мифологии, наложившейся на первоначальную восточнославянскую основу. С течением времени, в связи с переоценкой роли божеств и перехода некоторых из них в разряд демонов, позитивные характеристики этого мифологического персонажа приобрели негативный оттенок.

Мифологические персонажи, аналогичные описываемым, имелись и в фольклоре народов Западной Европы, у которых водяные духи представлялись в образе ундины. Выходя из воды, ундины принимали облик прекрасных девушек; сидя на камнях, они расчесывали свои чудесные волосы и всячески соблазняли мужчин. Считалось, что ундины духи молодых женщин, покончивших с собой из-за несчастной любви.[14]

Литература

1.         См.: Ризаханова М.Ш. Дагестанские русские. XIX – начало ХХ в.: Историко-этнографическое исследование. Махачкала, 2001. С. 159-167.

2.         Рогожин Т. Нечто из верований, поверий и обычаев жителей ст. Червленой Кизлярского отдела Терской области // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1893. Вып. 16. С. 63.

3.         См.: Басилов В.Н. Албасты // Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2-х т. 2-е изд. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Российская энциклопедия, 1994. Т. 1. С. 58.

4.         См.: Гаджиева С.Ш. Кумыки: Историко-этнографическое исследование. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 325.

5.         См.: Керейтов Р.Х. Мифологические персонажи традиционных верований ногайцев // Советская этнография. 1980. № 2. С. 122.

6.         См.: Иванов В.В. Русалки // Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2-х т. 2-е изд. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Российская энциклопедия, 1994. Т. 2. С. 390.

7.         Балов А.В. Очерки Пошехонья // Этнографическое обозрение. 1901. № 4. С. 89.

8.         Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография / Пер. с нем. К.Д. Цивиной. М.: Наука, 1991. С. 419.

9.         Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М.: Наука, 1975. С. 75.

10.       Там же. С. 69.

11.       См.: Энциклопедия сверхъестественных существ/Сост. К. Королев. М.: Локид: Миф, 1997. С. 57.

12.       См.: Рабинович Е.Г. Богиня-мать // Мифы народов мира. Т. 1. С. 178-180.

13.       Котович В.М. Пантеон атропо- и зооморфных образов в идеологических представлениях древних земледельцев горного Дагестана. 1977 г. // Рук. фонд Института ИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 3. Д. 469. Л. 38.

14.       Энциклопедия сверхъестественных существ. С. 437.

Цыбульникова А.А.

(г. Армавир)

МОТИВЫ ПЛЕНОПРОДАВСТВА В ЮЖНОРОССИЙСКИХ КАЗАЧЬИХ ПЕСНЯХ

В XVIII - первой половине XIX века пленопродавство играло значимую роль в жизни Османской империи (в этот период контролирующей частично Северное Причерноморье), крымских татар, и северокавказских горцев, все больше включая в сферу своего охвата население южных территорий Российской империи, особенно жившее по рекам Дон, Терек, Кубань, Лаба и т.п.

Упрочению работорговли в регионе способствовал тот факт, что после того, как в 1475 году итальянские колонии на Черном и Азовском морях захватили турки, Крымское ханство попало в зависимость от Османской империи. С этого момента главными поставщиками живого товара на Восток стали крымские татары. Рабов вывозили преимущественно в Османскую Империю и Египет. Иногда в походах крымских татар за живым товаром участвовали ногайцы, являвшиеся, как и крымчаки, потомками татаро-монгольской Золотой Орды. Иногда им удавалось захватывать такое большое количество рабов (как российского, так и кавказского происхождения), что цена за пленников становилось просто смехотворной. Так, в 1730-х годах малые ногаи хвастливо заявляли, что они отдавали пленного за чашку проса [1].

В Турции большим спросом пользовались женщины-рабыни. Большая часть продававшихся крымчаками невольниц была русского, украинского и горского происхождения. Таким образом, пленопродавство было традиционной составляющей южнороссийской повседневности, что отразилось и в песенном творчестве казачества данного региона. Так, интереснейший сюжет имеет песня «Как за речкою да за великою». В этой песне очень красочно показаны варианты судеб россиянок, попавших в рабство к татарам. К сожалению, трудно сказать крымские или ногайские татары имеются в виду в данном сюжете.

1. Как за речкою да за великою

Да доставалася да теща вот зятю.

2. Да доставалася да теща вот зятю.

Как повез зять тещу да во глухую степь.

3. Как повез зять тещу да во глухую степь,

Да во глухую степь, да й во темнай лес.

4. Да во глухую степь, да й во темнай лес,

Да й во темнай лес, да к молодой жене.

5. Да й во темнай лес, да к молодой жене.

«Да вот тебе, жена, да полоняночка.

6. Да вот тебе, жена, да полоняночка,

 Да полоняночка, да всерусяночка.

7. Да полоняночка, да всерусяночка,

Ты заставь ее да три дела делать.

8. Ты заставь ее да три дела делать,

Первая дела: все ей видеть, стеречь.

9. Первая дела: все ей видеть, стеречь,

А вторая дела: все куделицу прясть.

10. А вторая дела: все куделицу прясть,

А вот третья дела: все калабель качать.

11. А вот третья дела: все калабель качать».

Она глазушками лебедей стерегла.

12. Она глазушками лебедей стерегла,

Белой рученькою йна кудельку пряла.

13. Белою рученькою йна кудельку пряла,

Левой ножанькою калабель качала.

14. Левой ножанькою калабель качала,

йна качала его, приговаривала.

15. Йна качала его, приговаривала:

«Ох ты, баю, баю, да все боярский сын.

16. Ох ты, баю, баю, да все боярский сын,

Ты по батюшке золотатареночек.

17. Ты по батюшке золотатареночек,

А по матушке да всерусеночек.

18. А по матушке да всерусеночек,

А по роду есть ты мне внученочек.

19. А по роду есть ты мне внученочек,

В твоей матушки есть приметушка.

20. В твоей матушки есть приметушка:

Да на белой груди да вот есть родинка.

21. Да на белой груди да вот есть родинка,

А у правой ноги нет .мизинчика.

22. А у правой ноги нет мизинчика».

Да услыхала ее да все служанка.

23. Да услыхала ее да все служанка,

Побежала йна к своей барыне.

24. Побежала йна к своей барыне,

Рассказала ей все, что слышала.

25. Рассказала ей все, что слышала.

Вот стучит-гремит, по сеням бежит.

26. Вот стучит-гремит, по сеням бежит,

 Прибежала дочь к своей матери.

27. Прибежала дочь к своей матери,

Упала она в резвые ножаньки.

28. Упала она в резвые ножаньки:

«Бери, мать, ключи, ключи золоты.

29. Бери, мать, ключи, ключи золоты,

Отмыкай жа ты конюшни новы.

30. Отмыкай жа ты конюшни новы,

Бери ты коня самого лучшего.

31. Бери ты коня самого лучшего,

Езжай же ты, мать, на свою родину.

32. Езжай же ты, мать, на свою родину».

«Да не надо и мне твого ничего.

33. Да не надо и мне твого ничего,

Да не расстанусь я, да дите, с тобою» [2].

Интересно, что подобные судьбы были и у многих российских женщин, попадавших в горский плен – среди северокавказских племен пленопродавство так же было традиционным явлением. Так, плененные россиянки в горах действительно могли стать женами свободных горцев [3], хотя горцы очень редко женились на своих пленницах, чаще хозяева их выдавали замуж за попавших в неволю казаков или крестьян[4], или за рабов-мусульман.

Довольно часто «кавказскими пленницами» становились кубанские и терские казачки, так как большинство казачьих станиц основывалось прямо по кордонным линиям и их население являлись лакомым объектом для горских наездников. Попавшие в плен женщины чаще всего возвращались домой благодаря выкупу либо обмену на горских пленников, но иногда они с большим риском решались на побег. Эти реалии не могли не отразиться в казачьих песнях. Так, в конце ХIX века в терской станице Бороздинской была записана песня о побеге девушки-казачки из горского плена:

Как воздалече, ей, воздалече,

Во чистом-то поле,

Было во синем море, -

Что не белая лебедушка,

Она во пролет летит,

Что не красная-то девушка,

Она из плена бежит;

За ней гонят, за красной девушкой,

За ней в гоне гонят;

Выбегает она, красна девушка,

На быстрый Терек – на крутой берег;

Что кричит-то она громким голосом:

- «Перевозчики мои, перевозчики,

Вы, гребенские казаки,

Перевезите меня, красную девушку,

Перевезите на свою сторонушку [5].

На самом деле побеги действительно были более редкими способами освобождения из плена, чем выкуп или вымен, так как были связаны с риском для жизни и здоровья пытающихся сбежать. На беглых пленниц горцы устраивали настоящую охоту. Например, по адату шапсугов и натухайцев тот из горцев, кто поймал беглого раба получает от его хозяина плату в размере одного быка [6]. В таких условиях похищенные россиянки в случае попытки побега становились объектом ловли не только хозяина, но и всех желающих получить вознаграждение. Невольниц, уличенных в попытке побега, жестоко наказывали и помещали в еще более худшие условия. Тем не менее многие пленницы не оставляли попыток сбежать, если знали, что находятся недалеко от российской территории. Причем сбежать пытались вместе с детьми, зная, что рано или поздно их разлучат. В ряде случаев попытки побегов оказывались удачными [7]. Так, в мае 1820 г. из плена сбежали две казачки полтавского куреня, одна из них с малолетней дочерью [8].

Особой темой через фольклор проходит турецкий плен, хотя этнографическая специфика песен такова, что сейчас трудно уже понять идет ли речь о работорговцах турецкой национальности, или же под этим образом подразумеваются крымчаки, ногайцы, либо вообще кавказские горцы, которых часто в обиходе казаки называли «татарами», что вполне могло трансформироваться в народной памяти в определение «турок». Такова, например, кубанская казачья песня «Ой, он спал – не спал»:

Таким образом, в казачьих песнях как в зеркале отразились процессы крымско-турецкого и северокавказского пленопродавства, в сферу которых попало в указанный период население Юга России.

Примечания:

1.         Сень Д.В. Кубанские земли в XIII - конце XVIII в.: от монголо-татарского нашествия до присоединения к России //История Кубани /Под общей редакцией В.В.Касьянова, Н.С.Короткого. Краснодар, 2004. – С.81.

2.         Римский-Корсаков Н.А. Сто русских народных песен. – СПб., 1877. - № 8,9,10. – С. 17-22. Данная песня входит в репертуар Кубанского казачьего хора.

3.         Подобный случай описывается И.Капаевым в его повести «Хота и Мария». (Капаев И.С. Хота и Мария. //Уплывающие тени. – Ставрополь, 1999. – С. 69-98.)

4.         РГВИА, ф.15264 «Штаб начальника Кубанской Линии», оп.1, д.6, Лл. 1-2.

5.         Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа (СМОМПК). Вып.7. Отдел I. – Тифлис, 1889. – С.97.

6.         Люлье Л.Я. Черкессия: историко-этнографические статьи. - Нальчик, 1990. - С.45.

7.         ГАКК, ф.252, оп.1, д.2355 «О бежавшей из горского плена казачке Васюринского куреня»; д.2452 «О водворении на жительство в войско вышедшей из плена казачки Гусевой с двум детьми»; ГАКК, ф.264, оп.1, д.13 «Переписка о бежавших из плена от горцев русских людей».

8.         Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска: Репринтное воспроизведение в 2-х томах. Т.2. - Краснодар, 1992. (Репр. воспр.: Екатеринодар, 1910-1913.) – С.525.

9.         Захарченко В.Г. Народные песни Кубани (из репертуара государственного кубанского казачьего хора). Вып.1. Краснодар, 1987. – С. 61.

Скорик А.П. (г. Новочеркасск)

Фольклорные традиции казачества

Юга России в 1930-е гг

В период сплошной коллективизации, когда среди партийно-советского руководства окрепло убеждение в неизбежности растворения казачьих сообществ в массе колхозного крестьянства, старинные (во всяком случае, досоветские) песни донских, кубанских, терских казаков нередко рассматривались как пережиток прошлого, ненужный и лишний в колхозных станицах. Источники не позволяют говорить о том, что в данное время осуществлялись какие-либо последовательные гонения на традиционную казачью песенную культуру Юга России; скорее, она медленно вытеснялась советским героико-пафосным и квазинародным репертуаром. Тем не менее, окончательного исчезновения традиционной казачьей песни (как ее текста, так и манеры исполнения) ожидать никак не приходилось. Она еще обладала огромным социокультурным потенциалом, необходимым для казачьего возрождения, поскольку глубоко укоренилась в самой массе казачества (ведь, по обоснованному суждению К.Н. Хохульникова, «в дореволюционный период нигде в России не было столь популярным и распространенным хоровое пение, как в казачьих краях и казачьих частях»[19;345]). Кстати, на Дону принято говорить, что песню не поют, а играют. Добавим, что хоровое пение в казачьих районах и воинских частях до революции являлось весьма широко распространенным культурным феноменом. Например, есаул (впоследствии – атаман) Терского казачьего войска М.А. Караулов в своей работе об истории и устройстве войска, описывая войсковое устройство, в числе непременных компонентов назвал войсковой музыкантский хор, при котором состояли музыканты, певчие, капельмейстер и регент [10;288]. Тем самым, для казаков песня выступала как будоражащая культурная эстафета, как важнейший индикатор казачьей самоидентификации. Это доказали события времен кампании «за советское казачество».

По инициативе М.А. Шолохова в Вешенском районе Азово-Черноморского края уже летом 1935 г. из казаков-колхозников создали районный казачий хор, члены которого осенью того же года ездили в Москву и дали там на протяжении месяца более 60 концертов. Донцы выступали даже в Академическом Большом театре СССР на концерте, посвященном 18-й годовщине Октябрьской революции, и пели старинные казачьи и русские песни: «Взвеселитесь, донцы – храбрые казаки», «Пчелочка златая», «Из-за леса, леса копий и мечей», и др. [7;521-522] После этой поездки хор продолжил свою творческую деятельность, выступая на различных и многочисленных мероприятиях районного масштаба. Например, в январе 1936 г. в станице Вешенской состоялась конференция «активных читателей» «Поднятой целины», куда съехалось 150 человек. На конференции выступил сам писатель М.А. Шолохов, а перед ее открытием «казачий хор пел свои песни» [4].

Возникновение казачьего хора в Вешенском районе не стоит считать явлением уникальным. В ходе кампании «за советское казачество» фольклорные коллективы казаков сформировались во многих районах Азово-Черноморского и Северо-Кавказского краев. Так, в начале 1936 г. казачий хор в составе 10 человек организовали в Базковском районе Северо-Донского округа Азово-Черноморского края [2]. В то же время в селениях Ардон и Архонка Северо-Кавказского края возникли два «больших казачьих хора». [8] Весной 1936 г. Боковский райком ВКП(б) постановил создать в районе 22 хора, из них – 16 казачьих [20; ф. 31, оп. 1, д. 7, л. 69]. В марте 1936 г. северокавказские журналисты утверждали, что в крае «нет станицы, где сейчас не было хотя бы небольшого хора, где все колхозники, начиная от пионеров и кончая седобородыми стариками, не пели, не плясали бы, готовясь к первомайским торжествам. Песня, танец прочно входят в быт станичников» [14].

Органы власти занялись формированием казачьих ансамблей и более высокого уровня, – окружных и краевых. 25 февраля 1936 г. при Северо-Донском окрисполкоме решили организовать окружной казачий хор в составе 60 человек, включая 2-3 плясунов [т.е. танцоров] и 2-х гармонистов. Окружные руководители предписывали: «состав хора подобрать из казаков колхозников [–] певцов сложившихся районных хоров, главным образом из районов Придонья (Вешенский, Базковский, Обливский, В-Донской). При чем, установить, чтобы участниками хора, по возможности, были представлены колхозники от казачьих станиц и хуторов других районов округа». Предполагалось, что «в задачу окружного хора должно войти сбор и исполнение старых казачьих народных песен, исполнение современных советских песен, особенно песен о Красной армии, сбор былин и т.д.». Кроме того, на участников хора возлагалась организация «при колхозах по месту нахождения кружков певцов самодеятельности учеба молодых колхозников пению и т.д.» [20; ф. 76, оп. 1, д. 59, л. 75–75об.]. Как уже отмечалось, в октябре 1936 г., согласно совместному постановлению бюро Северо-Донского окружкома ВКП(б) и президиума окружного исполкома, Северо-Донской окружной казачий хор отправился в Москву. К этому моменту в его составе насчитывалось не 60 человек, а уже 392 участника: 305 хористов, 6[5]3 танцора, 27 гармонистов, 3 бубенщика, 2 тра[е]нзелиста, 2 бунчука[жных]. В организационном плане хор делился на 4 сотни и 16 групп «для лучшего и более четкого управления» [20; ф. 76, оп. 1, д. 62, л. 42об, 43].

Внесем некоторые пояснения по характеру исполнения. Бубенщики играли на бубнах, т.е. на ударном одномембранном музыкальном инструменте (в виде обода с натянутой на него кожей), часто с металлическими тарелочками в прорезях обечайки (цилиндрического обода). Трензелисты исполняли мелодии на своеобразном ударном музыкальном инструменте – трензеле, представляющем собою металлический прут, изогнутый в виде треугольника. Бунчужные носили бунчук (казачий символ, знак нахождения атамана), т.е. древко с привязанным к нему белым конским хвостом.

Еще раньше, – в марте того же года, – Азово-Черноморская краевая филармония «приступила к организации большого объединенного хора донских и кубанских казаков» из «лучших запевал колхозных станиц»; в хор планировалось принять свыше 50 человек [5]. В том же месяце Северо-Кавказский крайком ВКП(б) и крайисполком постановили создать хор терских казаков во главе с директором зрелищных предприятий Северного Кавказа Пищиком [17].

После того, как в 1937 г. Дон и Кубань оформились в качестве самостоятельных административно-территориальных образований (Ростовской области и Краснодарского края), а Терек вошел в состав Орджоникидзевского края, казачьи ансамбли продолжали активно выступать. Так, в декабре 1939 г. на бюро обкома ВКП(б) Ростовской области рассматривался вопрос «О поездке Ростовского ансамбля песни и пляски донских казаков в Западную Украину». Обком констатировал, что ансамбль с успехом выполнил свою культурно-просветительную миссию, дал за месяц (с 20 ноября по 20 декабря) 36 концертов и оказал большую помощь в развитии красноармейской самодеятельности. Бюро обкома решило: премировать участников ансамбля (для чего постановило просить Управление по делам искусств при СНК СССР выделить 30 тыс. рублей), предоставить ансамблю постоянную сценическую площадку и создать условия для творческой деятельности, организовать систематическую учебу хора и балета, принять меры по сбору и использованию в репертуаре казачьего фольклора [20; ф. 9, оп. 1, д. 178, л. 14, 14об].

Репертуар донских, кубанских, терских казачьих фольклорных коллективов состоял в значительной мере из старинных песен, чей «возраст» измерялся зачастую многими десятками лет. В частности, Вешенский районный казачий хор осенью 1935 г. в Москве «играл песни», которые звучали в казачьих станицах задолго до наступления советской эпохи: «Взвеселитесь, донцы – храбрые казаки», «Из-за леса, леса копий и мечей», и др.[7;522] Весной 1936 г. Базковский районный казачий хор выступал на Всесоюзном радиофестивале в г. Ростове-на-Дону с такими песнями, как «Стоял казак на пикете», «Соловейко», «Рыболов», «Послала меня мать за белою глиной» [2]. Названия песен и их содержание позволяют отчасти согласиться с Т.С. Рудиченко, отмечающей, что в XX веке «в донской песенной традиции в активной форме бытовал преимущественно армейский репертуар рубежа XIX начала XX вв., состоящий в основной части из песен литературного происхождения» [15;129].

В то же время, эпоха «великого перелома» оказала существенное влияние на казачий фольклор, дополнив его песнями, в которых прославлялись колхозная система, советское устройство и «любимый вождь товарищ И.В. Сталин». Такое дополнение можно считать неизбежным, ибо органы власти сознательно и целенаправленно стремились к осовремениванию казачьего фольклора, указывая, что «нужно дать молодежи новые песни» [20; ф. 55, оп. 1, д. 60, л. 10]. Как отмечалось в это время в региональной южно-российской прессе, «зажиточная, культурная жизнь порождает множество новых песен. Эти песни говорят о незыблемости колхозного строя, о дружбе и единстве народов Северного Кавказа, о готовности его (терского казачества – А.С.) в любую минуту стать грудью на защиту своей родины» [9]. Первый секретарь Северо-Донского окружкома ВКП(б), подчеркивая специфику привнесенных в советский период элементов казачьего фольклора, утверждал в ноябре 1936 г.: «в песнях, в плясках и музыке казаки и казачки колхозного Дона демонстрируют укрепление своих колхозов и быстрый подъем своего культурного уровня» [20; ф. 76, оп. 1, д. 72, л. 54].

В 1936 г. терский казак Белигуров сочинил песню с характерными строками: «Шагай вперед, казачье племя, // Крепи колхозы! В добрый путь!».[1] «Любимой казачьей песней»[21] в 1930-х гг., как утверждали советские журналисты, являлась «Дума о Сталине», в которой идеологически настойчиво проводилась мысль о неизбежном укреплении колхозной системы и ее положительном воздействии на жизнь казаков. Начало песни в полной мере соответствовало ее названию: «Собралися казаченьки // Вешним утром на заре. // Думу думали большую // На колхозном на дворе. // Если б нам теперь, ребята, // В гости Сталина позвать, // Что бы Сталину родному // Все богатства показать» [20; ф. 12, оп. 2, д. 230, л. 23].

Тем самым, в репертуаре казачьих фольклорных коллективов в 1930-х гг. сочетались (причем, зачастую достаточно органично) как традиционные, так и советские песни. Например, 8 апреля 1936 г. в Новороссийске состоялся радиоконцерт хора кубанских казаков станицы Раевской Азово-Черноморского края. Как отмечалось в газетной публикации, «хор выступил со своим вновь разученным репертуаром», в который вошли «Песнь о Ворошилове» и старинные произведения, – «Косари», «Ой на зори жинцы жнуть» и др. [16] Репертуар Северо-Донского окружного казачьего хора во время его выступлений в Москве в октябре 1936 г. включал в себя как новые («Интернационал», «Песня о тов. Сталине»), так и старые («На заре было, на зореньке», «Ковыль – травушка», «Орелик», «Веселитесь, храбрые казаки», «Конница лихая») песни [20; ф. 76, оп. 1, д. 62, л. 42об, 43].

Сочетание в казачьем фольклоре традиционных элементов и советских новаций хорошо заметно и в собрании старинных и советских песен, пословиц, поговорок донских казаков, подготовленном в 1938 г. Обществом изучения Ростовской области при Президиуме облисполкома [20; ф. 12, оп. 2, д. 230, л. 1–26]. Эти материалы, опубликованные в том же году,[18] свидетельствуют о компоновке с обязательным подчеркиванием «проклятого» дореволюционного казачьего прошлого и «счастливого» советского настоящего. Содержание досоветского фольклора отражало исключительно негативные стороны казачьей жизни (тяготы военной службы, зависимость от войсковой администрации, и пр.), в то время как советские песни, сказы, поговорки отличались, по меткому выражению В.С. Сидорова, «оголтелой советскостью» [12;482], повествуя о великой любви казаков к советской власти, колхозной системе и «товарищу Сталину».

Надо сказать, что, несмотря на четко выраженную идеологическую, агитационно-пропагандистскую мотивацию, сам факт собирания досоветского казачьего фольклора оказал положительное воздействие на устойчивость песен, сказов, пословиц и поговорок казаков. Думается, в определенной мере внимание к казачьему фольклору во второй половине 1930-х гг. способствовало закреплению в народной памяти тех или иных фольклорных элементов. Так, послевоенная, совершенная в 1945 г., экспедиция в гребенские казачьи станицы «показала, что казачья песня сохранилась, она жива. Это не только остатки былевого эпоса, баллад, исторических песен, но и военно-бытовая лирика, мужская и женская, любовные песни, протяжные и частые» [3;33].

Специфическим элементом казачьего фольклора 1930-х гг. являлись частушки. Специфика частушек заключается в том, что по отношению к ним приходится говорить не о сочетании традиционных элементов и новаций, а о коллизионности содержания. Частушки живо отражали действительность колхозной казачьей станицы Юга России, но при этом характер отражения разнился в зависимости от того, кто являлся автором частушек. Немало частушек, авторство которых принадлежало либо просоветски настроенным казакам-активистам, либо же штатным пропагандистам властных структур, воспевали неопровержимые (скорее, якобы) достоинства колхозной системы: «Старый месяц на исходе, // Новый нарождается. // Кто работает в колхозе, // В хлебе не нуждается»; «Богатеем год от года, // Горы хлеба в закромах. // У колхозных счетоводов // Аж мозоли на руках»;[6] «Зерно сыпется в чувалы [т.е. большие мешки], // Из чувалов через край. // Ой, чувалы дюже малы // На колхозный урожай»,[13] и т.д.

Неофициальные же частушки в своей вербальной форме выражения четко фиксировали гораздо более суровое отношение вполне определенной части южно-российского казачества к колхозам и советской власти. Особенно жестко оценивались в этом народном фольклоре события 1932 – 1933 гг. в пострадавших от голода регионах, как о том свидетельствуют материалы полевых исследований, опубликованные в солидной монографии В.В. Кондрашина [11;507-514]. Неофициальные частушки, естественно, распространялись из уст в уста в казачьих регионах, хотя, конечно же, их исполняли только в узком домашнем кругу. В частности, на Дону пели: «Как Ленин умирал, // Сталину наказывал, // Чтобы хлеба не давал, // Сала не показывал»; «Едет Ленин на телеге, // А телега на боку. // Ты куда, плешивый, едешь? // Ликвидировать муку». В данном случае казачий фольклор 1930-х гг. ярко и эмоционально отражал негативные черты советской действительности, которыми изобиловала эпоха «великого перелома».

Итак, в отношении культуры казачьих сообществ Юга России третье десятилетие XX в. отличается некоей двойственностью, обусловленной колебаниями аграрной политики сталинского режима и особенностями «колхозного строительства». Степень трансформации казачьей культуры в 1930-х гг. оказалась весьма значительна, но, вместе с тем, целый ряд традиционных ее элементов большевикам устранить не удалось. Поэтому в ходе кампании «за советское казачество» возникло своеобразное сочетание культурных традиций и новаций. Сочетание это, в частности, очень хорошо заметно в казачьем фольклоре. Фольклор донских, кубанских, терских казаков, временно позабытый в условиях сплошной коллективизации конца 1920-х – начала 1930-х гг., вновь возвращается в казачью повседневность. Самодеятельные фольклорные коллективы казаков, возникшие во второй половине 1930-х гг. во многих районах и станицах Дона, Кубани, Терека с одобрения (нередко – по инициативе) партийно-советского руководства, возрождали и пропагандировали старинные и досоветские казачьи песни (любопытно, что в данном случае ситуация в казачьих районах Советской России очень походила на культурную жизнь российского зарубежья, в которой казачьи ансамбли песни и пляски, коллективы казаков-джигитов играли заметную роль[19;327-390]). Вместе с тем, под влиянием реалий эпохи «великого перелома», заметную часть казачьего репертуара составляли идеологически мотивированные песни, прославлявшие советскую власть, колхозную систему и лично И.В. Сталина. Тем самым, казачий фольклор, с одной стороны, бережно сохранял старинные песни, сказы, пословицы и т.д., а с другой, – он нес на себе четкий отпечаток эпохи «колхозного строительства».

Примечания

1. Андреев С. Из-за Терека буйного // Северо-Кавказский большевик. 1936. 11 декабря.

2. Базковский казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

3. Белецкая Е.М. Фольклор станицы Червленной: память поколений (1890–1990‑е гг.) // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Шестой Междунар. Кубанско-Терской конф. / Под ред. Н.Н. Великой, С.Н. Лукаша. Краснодар – Армавир, 2008. С. 29–35.

4. Вышеград. Выступление М.А. Шолохова на читательской конференции // Молот. 1936. 10 января.

5. Государственный казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

6. Дон волною серебрится. Частушки, пословицы и поговорки Дона // Сост. П.И. Ковешников. Ростов н/Д., 1979. 191 с.

7. Ерохин А. Вешенские казаки в Москве // Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. В 2-х кн. Кн. 1.

8. Казачьи хоры разучивают песни // Северо-Кавказский большевик. 1936. 28 марта.

9. Капиев Эффенди. Терская казачья песня // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 ноября.

10. Караулов М.А. Терское казачество. М., 2007. 320 с.

11. Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. 519 с.

12. Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как научить собаку есть горчицу. 1924–1934 / Сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д.: «Гефест», 1994. 511 с.

13. Мекенские припевки // // Орджоникидзевская правда. 1937. 24 октября.

14. Песни казацкие. Создадим краевой театр народного творчества // Северо-Кавказский большевик. 1936. 21 марта.

15. Рудиченко Т.С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д., 2004. 512 с.

16. Соколов Ал. Радиоконцерт казачьего хора // Молот. 1936. 10 апреля.

17. Тов. Пищик руководит казачьим хором // Северо-Кавказский большевик. 1936. 30 марта.

18. Фольклор Дона и Кубани. Сб. 1-й. Ростов н/Д., 1938. 168 с.

19. Хохульников К.Н. Казачью славу приумножив!.. (Казачье зарубежье XX столетия. История. Культурно-историческое, духовное наследие). Ростов н/Д., 2009. 496 с.

20. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО).

21. Чекалин Ю. Красное знамя // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 октября.

Абдулаева И.А.

(г. Кизляр)

ПЕСНИ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ КАК ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК В РАБОТАХ КАВКАЗОВЕДА С.А. ЧЕКМЕНЕВА

Песни терских казаков опубликованные в дореволюционный период Д.Борисовым, Ф.Гребенцом, А.Баскаковым и др. (СМОМПК, ЗТОЛКС) недостаточно востребованы как этнографический источник. А между тем в них содержится ценный материал о многих сторонах жизни терцев.

Здесь встречаются описания жилища, одежды, конского снаряжения, оружия (начиная с лука и стрел и заканчивая ружьями и пушками). В песнях нашли отражение особенности самосознания казаков: отношение к службе, жизни и смерти, царской власти, родной стороне. Последней противопоставляется чужбина ("Вырастала деревушка"):

"Что же ты, братец,

Ты не пьешь, не ешь,

Не весел сидишь?

Или тебе, братец мой,

Гульба не мила?

- Все-то мне мило,

Все-то хорошо:

Одна мне не мила

Чужая сторона".

В песне "Что не белая заря занималася" так сформулирована идея военных действий:

"Уж вы други мои, вы казаченьки,

Вы на славные мои станичники,

Вы постойте-ка братцы, животом своим

За Царицу ли за Матушку, за Гудовича за князюшку,

За родимую за сторонушку, что за буйные головушки".

Песни казаков отразили и непростые отношения молодой невестки с родственниками мужа (свекром, свекровью, деверьями и золовками) ("Ой, на улице воробышек попрядывает"). Муж изображен единственным защитником жены:

"А мой миленький дружок-он на лавочке лежит,

Он на лавочке лежит, одну речь говорит:

Ой, и полно вам, собаки, на мою жену рычать,

На мою жену рычать, и крутить, и мутить,

И крутить, и мутить, и наговаривати".

В песне о Стеньке Разине ("Уж вы горы, мои горы") запечатлены представления казаков о магической силе воды:

"Посадили потом Стеньку

Во железную во клетку,

Три дня в городе возили,

Столько ж голодом морили.

Попросил однако-ж Стенька,

Хоть один стакан напиться,

И во клетке окатиться,

Он во клетке окатился

И на воле очутился".

Перечисленные сюжеты отнюдь не исчерпывают "этнографический потенциал" песенного казачьего фольклора, который нуждается в специальном изучении.

КАЗАЧЬЯ ПЕСНЯ

Здесь края чужие, лживые,

Смерть за каждым валуном,

Собрались друзья-служивые

Над убитым казаком.

Кто его в разведке выследил,

Не узнать в краю чужом –

Кто из чащи в спину выстрелил,

Кто по горлу вел ножом.

Принимал он смерть суровую,

Повстречал врагов один.

Верил он в Россию новую,

Крест да меткий карабин.

Свет зари – вином по скатерти.

Виден дом среди ракит.

Никогда не скажем матери

То, что сын ее убит.

Чтоб не плакала потерянно,

Не лила горючих слез,

Скажем – сын сейчас у Терека,

Где стоит казачий пост.

Как лихой боец он славится,

Шлет ей радостную весть,

Там в станице есть красавица,

Там враги в аулах есть.

Сердце горестно сжимается,

Мы утраты не простим.

Потеряли мы товарища

И жестоко отомстим.

Где теряли мы товарища,

И песок от крови ал,

Там цветок огня-пожарища

Над Кавказом расцветал.

Шамсулвараева З.А. (г. Кизляр)

КАЗАЧЬЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ НА ТЕРЕКЕ В XIX ВЕКЕ

Исторические песни в жанровом отношении можно определить, как песни эпические и лиро-эпические, восходящие по содержанию к конкретным историческим событиям и имеющие своими героями определённых исторических лиц.

Самые ранние казачьи исторические песни относятся к XIII-XV векам - эпохи татаро-монгольских нашествий. Известные песни о походах Ивана Грозного, Петра I, о вождях народных восстаний Степане Разине, Емельяне Пугачеве, об Отечественной войне 1812 года, о героической обороне Севастополя в Крымской войне, о мужестве простого солдата в русско-японской войне 1904-1905 года, о Великой Отечественной войне 1941-1945 года.

Жанр исторических песен возникает в связи с созданием и развитием русского национального государства. Совершенно отчётливо он складывается во второй половине XVI века. Исторические песни и их долгая жизнь свидетельствуют о горячем интересе русского народа к своему прошлому и настоящему. Такие песни следует отличать от некоторых песен былевых, балладных и лирических, связанных с историей лишь внешним образом. По характеру мелодий исторические песни разнообразны: есть среди них протяжные, напевные, похожие на былины, есть бодрые, маршевые.

«Этот новый жанр приходит в казачий исторический фольклор на смену былевого эпоса на Терек в период формирования и расцвета Киевского государства и эпохе борьбы с татарским нашествием» ( 12, С. 203-205).

Терская историческая песня возникает в XVI веке, когда терское казачество складывается как вполне определённое социальное и культурно-историческое явление русского государства. Историческая песня рождается у терских казаков тогда, когда они сами осознают себя нераздельной частью Руси. Об этом совершенно ясно свидетельствует, напр., песня «Терские казаки и Иван Грозный».

Ядром терской исторической песни явилась песня гребенская, оказавшая большое влияние на поэзию других казачьих групп. На Тереке не только создавались свои произведения; сюда постоянно попадали песни с Дона, Волги, Урала, так как донские, астраханские, уральские казаки часто бывали на Кавказе в составе специальных отрядов. Новые песни приносили солдаты из России, а также и сами терцы, которым приходилось бывать в многочисленных походах. В результате на Тереке сложился богатый и разнообразный репертуар исторической песни, насчитывающий по записям до 150 сюжетов.

 Терский фольклор стали собирать только с 60-70 гг. прошлого столетия. Тематически терские исторические песни чётко объединяются в несколько основных циклов, которые располагаются вокруг некоторых исторических событий и лиц. Песни XVI века состоят из циклов, в которые входят песни об Иване Грозном и Ермаке.

XVII век представлен разинским циклом и песнями, посвященными войнам с турками. В XVIII веке мы имеем ряд песен, содержание которых сосредоточено вокруг событий петровской эпохи; затем следует цикл песен, которые отражают события войны с турками на Кавказском участке и начало Кавказской войны. Основные циклы песен XIX века сложились в связи с русско-турецкими войнами и Кавказской войной.

Тематический обзор терской песни позволяет сделать следующие выводы:

-        первые темы военно-героические;

-        вторая тема - бытовая, которая связана с местными интересами, участием казаков в изображаемых событиях.

Жанр исторической песни теснейшим образом связан с повседневными интересами казачества. В станичном поэтическом обиходе это — массовый жанр. Исторические песни широко известны, их поют мужчины, и женщины, поют на праздниках, в «беседах», за работой, в походе. Создаётся и запоминается то, что интересует всех, а интересно в песне то, что касается близкого, общеизвестного.)

Война для терских казаков была обычным явлением, она составляла важную часть их повседневного быта. Стычки казаков с горцами происходили постоянно, тогда по кордонной линии зажигали маяки, объявлялась тревога и из всех ближайших станиц солдаты и казаки на лошадях спешили к месту нападения. Приходилось отбивать женщин, детей, лошадей.

Терская песня стремятся к правдивому описанию войны и человека на войне. Главное в песнях не сами события: походы, штурмы, сражения, а чувства, настроения героев, их взгляд на происходящее.

Героев военно-исторических песен можно разделить на три группы.

Первая составляют обобщенные образы полководцев и командиров, от которых зависит успех дела. Герой песни идёт всегда впереди, он воодушевляет казаков геройскими речами, он прямодушен и смел и понимает смысл происходящего как смысл государственный. Герою-командиру присуще чувство национального достоинства и патриотизма. В этих песнях неоднократно говорится, что речь идёт не просто о военном столкновении, а о защите и о победе духа, о торжестве русской силы.

Вторая группа представляет собирательный образ героев: рядовых казаков, урядников, хорунжиев. В этом образе - воплощение казачьих раздумий над войной. Герой таких песен чаще всего гибнет в бою, его смертью куплена победа, о нём вспоминают возвращающиеся из похода, его хоронят товарищи в чужом краю.

Третью группу составляет образ казачьей массы, выступающей в песне как решающая сила. Наиболее всесторонне этот образ развёрнут в песнях из эпохи Кавказской войны.

Таким образом, смысл терских исторических песен обычно выходит за пределы изображения и оценки конкретных событий. В этих песнях заключён обобщенный смысл, сосредоточены взгляды народа на определённые явления жизни.

Для исторических терских песен устойчивые сюжетные мотивы, переходящие из одной песни в другую. Отметим некоторые из них:

1) Герои песен собираются в круг, думают, куда идти (или что делать), герой держит речь. На этой схеме построены песни о Ермаке «Ермак зовет казаков в Кизляр». В этой песне социальная тема притушена. Мотив - поиск зимовки и спасение для казаков Ермак видит в пребывании казаков в Кизляре.

ЕРМАК ЗОВЁТ КАЗАКОВ В КИЗЛЯР

Как на речке, на реке, было на Камышинке, — Собирались казаки-друзья, они вс охотнички: Кизлярские, Гребенские, они всё со Семейными. Командиром у них был, братцы, Что Ермак Тимофеевич. Уж речи он говорил, братцы, На Урал, братцы, пойдём — Переход велик; На круты горы пойдём — Нам живым не быть; Во Кизляр город пойдём — Мы домой зайдём.(14, свр. 109)

А теперь казнить велить Казнить-вешати

Как пятого и десятого Попроси царя, атаманушка,

Как и третьего и четвертого Чтоб простил

Кнутом сечь, стрельцов

 Эта песня относится к 16 веку. К терским историческим песням относятся песни о стрельцах, «Петр хочет казнить стрельцов». Первая их них записана в «Терских ведомостях» 1868, № 51.

Песни отражают события связанные со стрелецким бунтом 1698 года и жестоким подавлением его Петром. Все тексты этого цикла связаны между собой тематически и композиционно, но они различны по тематике. Этот песенный цикл можно разделить на несколько групп: в первой группе главное внимание сосредоточено на мотиве царского гнева, причины которого не выясняются; мотив просьбы о помиловании только намечен. Характерны заключительные слова атамана: «Если нас простит, так бояр казнит!» Значит, песня считает основным конфликтом стрельцов и бояр, между которыми царь должен сделать выбор. Из истории известно, что одной из целей бунта была расправа с ненавистными боярами, правившими во время отсутствия Петра. Тем не менее, реально-исторический, антипетровский характер бунта в песне не раскрывается, стрельцы здесь несколько «оказачены».

Ко второй группе относятся песни «Стрельцы собираются идти к царю с повинной», записана П. Семёновым в ст. Слепцовской, (14, стр. 84). Их несколько вариантов они развивают мотив просьбы стрельцов о помиловании. Этот мотив чётко раскрывается в словах атамана:

Уж я сам пойду к самому царю        А вели мне слово молвити:

И с повинною и с покорною;            Прикажи нам любой город взять

- Не вели нас, православный царь,   Без свинцу твово и без пороху.

Казнить вешати,

В вариантах волжского цикла о стрельцах у Киреевского (5, стр. 16, вып. VIII) за этим следует гневный отказ царя и его приказ стрельцам собираться на казнь. Терские варианты такого продолжения не знают, тем самым снижают силу конфликта и смягчают образ царя.

К третьей группе относится песня «Стрелецкий атаман убегает на Терек», спасаясь от наказания, атаман убегает на Терек.

СТРЕЛЕЦКИЙ АТАМАН УБЕГАЕТ НА ТЕРЕК

.. .Он вошёл во крут, низко кланялся,

Со младыми со бойцами он прощался;

И простившись с ними, он покинул град,

Град великий, Москву каменну.

Убежал-то он на быстрый Терек,

На Терек реку во Червлённый град,

 Ко казаченькам гребёнскиим.

На Терек, действительно, бежали участники стрелецкого восстания. В песнях о стрельцах хотя и отражаются действительные события, но через народное понимание истории.

2) В XVIII в. большую популярность имели военно-исторические песни. Героем многих исторических песен этого периода является Краснощеков И. М. Русская история знает двух Краснощековых - Ивана Матвеевича, бригадира Донского войска и его сына Федора Ивановича, атамана Донских казаков. Краснощеков-отец участник кавказских войн, герой русско-шведской войны 1741-1743 гг

Для композиции терских песен характерны эмоциональные зачины и обилие прямой речи, что усиливает лиризм песен.

В песне все подчинено главному - выявлению идейного смысла произведения. Здесь отчётливо проявляется единство формы и содержания. Песня разработала ряд приёмов для характеристики героев. Один из популярных приёмов — речь, монолог. Другой приём — описание внешности.

О герое, в котором подчёркивается его независимость, некоторый вызов окружающей среде, говорится, что он «нараспашечку кафтан носил». «Герой, переживающий несчастье, одет в чёрное платье и т. д. Настроение героя изображается часто через внешние моменты: он «повесил буйную голову», он «не радостен сидит» и т. д.»(8, стр. 109-110) Все это взято из былевого эпоса на Тереке. Напевы былин величавы и спокойны, близки к разговорной речи-декламации. Обычно они основаны на короткой повторяющейся попевке, которая соответствует одному стиху. «Следует сказать, что на Тереке пелись многие былины позднейшего происхождения, которых обыкновенно называют историческими песнями», - говорил в «Сборнике» Ф. Панкратов.

Традиции старой песни не умирают совершенно, но они видоизменяются в потоке нового. В таких формах доживает терская историческая песня до начала XX столетия.

В современном поэтическом обиходе терских казаков старинная историческая песня занимает по сравнению с XIX в меньшее место, т. к. значительное количество сюжетов забылось. «Явление это, - говорит Михаил Карпинский, - объясняется, во-первых, тем, что те старинные песни, которые он лишь изредка поет, интересуют других людей (старое поколение), а во-вторых, в виду пренебрежения молодежи к старинным песням, мне думается, что те остатки былевого эпоса, которые, сохранились еще у гребенских казаков до последнего времени через два три десятка лет совершенно исчезнут, так как с проведением железнодорожных путей в терскую область проникает все больше и больше песен фабричных, арестанских» (4, стр. 42). Перелом этот связан с тем несомненным фактом, что в фольклоре начинает торжествовать личное начало, приходящее на смену началу коллективному.

Интерес к казачьей исторической песне, в которой воплотились героические идеалы народа, патриотизм, ожил в годы Великой Отечественной войны. Новое звучание получили сюжеты о хвастливом и незадачливом прусском короле, о взятии Берлина, о Краснощёкове и многие другие. Можно было наблюдать повышенный интерес к исторической песне, некоторое возрождение жанра. И этот факт — лучшее доказательство жизненности и высокой ценности старинных казачьих исторических песен.

«Краснощёкое жалеет казаков». «Терские ведомости», 1868, № 52.

Содержание песни относится к 20 годам XVIII века. Армия идёт в поход, впереди полководец; ему грозит враг, он отвечает, держит речь к войскам. В 1722 г. Пётр Первый взял Дербент. В походе на Дербент принимали участие донские и терские казаки, которыми командовал И. М. Краснощёков. Песня отражает какие-то конфликты между казачьими отрядами и регулярной армией. В песне отразилось недовольство казаков, вызванное тяжестью условий жизни в крепости и намерением правительства поселить казаков в Дагестане. Краснощекое И. М. вступился за казаков, отражение этого находим в исторической песне «Краснощекое жалеет казаков». В ней говорится:

Говорил атаманушка Иван Матвеич:     Какая наша казачья верная служба

Глупые, неразумные мои старшинушки!        Что последний солдат казаков  старшина,Как мне, Ивану Матвеичу, не тужить, Нас в глаза ругает...

Как же мне, Краснощёкову, не плакать Напишу я самому царю донесение...

Известно, что гребенские казаки решительно воспротивились переселению, и Пётр вынужден был оставить их на Тереке.

В более поздний период в композициях песен отражалось само событие, что характерно, в частности, для поздних песен, типа «Дело Волженского». Волженский был командиром Гребенского войска в 1830-1832 гг. Кази-Мулла - руководитель движения горцев в 20-30 гг. Событие, описываемое в песне, произошло 19 августа 1832 года. После очередного набега на Терек Кази-Мулла возвращался в горы. Волженскому, давно и безуспешно искавшему с ним встречи, на этот раз удалось напасть на его след. Отряд казаков погнался за горцами по направлению к Гудермесу, но в лесу за Тереком попал в засаду. Волженский был убит сразу, а казаки начали отступать. Сражение продолжалось всю ночь, гребенцам с большим трудом удалось пробиться к Тереку.

Здесь забыли матерей,                              Справа, слева обходили

Сестер, братьев и отцов, -                         Храбрый полк наш Только

 Гребенской;

помнили одно -                                          Тут Волжанского убили,

Славу дедов-Гребенцов.                           Тут-то кровь прошла рекой.

Рассказы об этом событии до сих пор можно услышать в станицах. Это наглядно видно в исторической песне «Дело полковника Волженского». Эта песня представляет типичный образец новой военно-исторической казачьей песни XIX века, строящейся на новых художественных и музыкальных принципах.

В исторических терских песнях, выделяется тип станичной песни в которой рассказывается о быте казаков, где нет, по существу, временного или пространственного перемещения, а даётся экспозиция, расстановка действующих лиц, а идея песни выявляется в

Исторические, военно-бытовые, походные казачьи песни. Полевой материал, записанный ученицей 8а класса Алиевой Изабеллой. Из архива Таисии Ефимовны Шляпцевой. Ст. Новопавловская.

Как во чистом поле...

Как во чистом поле,

Во степи широкой,

Ехали казаки волю защищать.

И кружил над ними

Поднебесный сокол,

Камнем падал к низу и взлетал опять.

Умный сокол птица,

Сокол быстрокрылый,

Не кружись на месте,

Не взлетай на свет.

Припев: Отнеси ты, сокол,

Отнеси ты милай,

Селам и станицам

От сынов привет.

А к сраженью сокол,

Будь всегда готовым.

Родину святую нам оберегать.

И за мир народа,

За свою свободу

Может из нас каждый

 Жизнь свою отдать.

Припев:

 Отнеси ты, сокол,

 Отнеси ты милай,

 Селам и станицам

 От сынов привет.

 Бывало кончу я работу...

Бывало кончу я работу

Спешу на улицу гулять.

Теперь военна дисциплина

Спешу я коника седлать

 Седлайте мне коня гнедова,

 Черкеску с бархатным седлом,

А я сяду да поеду

В чужие дальние края

 Быть может, я ещё вернуся

Быть может, больше никогда.

Быть может, меткая винтовка

Из-за куста сразит меня.

 Прольется кровь моя младая

На труп мой птицы налетят

 Тогда ты, мать, моя родная,

Приедешь косточки сбирать

Сберешь ты косточки младые

И обольешься ты слезой.

Меж Тереком и Сулаком

Меж Тереком и Сулаком

Поле распахано:

Не плугами -

Конскими копытами.

Не всхожими семенами

Поле засеяно,

Засеяно оно –

Казачьими головами,

Заволочено оно –

Конскими хвостами.

Никто по этому полю

Не проезживал:

Там шел-то, прошел

Волконский князь.

Литература

1.   Алмазова Б.А. Казаки. Санкт-Петербург. 1999. с.28-29.

2.   Аспидова О. «Родная песня». // «Кубанский казачий лист» 19 мая 1913 года .

3.   Васильев Д.С. Очерки истории Низовьев Терека. Махачкала, 1986. с. 18.

4.   Карпинский М. Русский былевой эпос на Тереке.- Ставрополь. 1896, с.42.

5.   Кирюхина В.С. Русская песня в Дагестане. 1975. с. 19.

6.   Концевич Г.М. Народные песни казаков. Краснодар, 2001. с. 12.

7.   Олейник В.В. Никишин И.И. Культура и традиции терских казаков.- Минеральные воды. 1997. с.48

8.   Олейник В.В. Никишин И.И. Казачьему роду нет переводу. Минеральные воды. 1997. с.40.

9.   Панкеев И. Обычаи и традиции русского народа. М., 1998. с.267.

10.Потто В.А. Два века терского казачества .-Ставрополь, Кавказская библиотека, 1991. с.26.

11.Ризаханова М.Ш. Дагестанские русские XIX нач. XX вв. С.136-143.

12.Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск V, С.203-205.-М., 1988.

13.Терские ведомости, 1888.

14.Сборник материалов, вып. XV, с.84, вып. VII, с. 109.

15.Гребенцы в песнях. С.34

Секция - 2

КАЗАЧЕСТВО СЕВЕРО-ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА: СПЕЦИФИЧЕСКИЙ ЭТНОС ИЛИ СОСЛОВИЕ

С.А. Голованова

(г. Армавир)

ЭТНИЧЕСКИЕ И СОСЛОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЮЖНОРОССИЙСКОГО КАЗАЧЕСТВА

В научной литературе, беллетристике, в официальных документах мы сталкиваемся с терминологическим многообразием определения статуса казачества: субэтнос (Л.Н. Гумилев, А.И. Агафонов, Р.А. Агеева, В.Н. Сергеев и др.) этнографическая группа (И.А. Аверин), этносоциальная общность (О.В. Матвеев, В.П. Трут), метаэтническая общность (А.П. Сопов), социоры (Н.Н. Великая), сословие (А.В. Венков, Р.А. Нелепин), этносословие (М.Ю. Унарокова) и т.д.

Стремление решить проблемы этнической и сословной истории - характерная черта современной историографии, в которой можно выделить три направления: первое определяет казачество как субэтнос (вариативно); второе – как сословие; третье пытается найти разумный компромисс. Например, историки Кубанской казачьей академии дали многомерное определение казачества. Во-первых, как культурно-исторической общности, народа; во-вторых, служилого сословия, формируемого тем или иным правительством для своих целей; в-третьих, административно-территориального образования, экономической общности всех народов и сословий, проживающих на казачьих землях [См.: 12;33]. Определить казачество по этническим и социальным признакам столь сложно, что Н.Ю. Селищев, например, относительно России XVIII – начала XX в., говорит о казачестве, как о военном сословии, признавая его как отдельный народ, и одновременно характеризуя как своего рода религиозное братство[19;5].

П.Н. Лукичев и А.П. Скорик считают, что донское казачество, как и казачество ряда областей России, «шло по пути этнического становления, превращаясь в самостоятельный этнос, но эта тенденция была прервана государственным вмешательством и фиксированным юридически сословным состоянием» [10;48]. В результате казачество можно рассматривать как субэтнос, «имевший тенденцию превращения в некоторую этническую целостность, тенденцию, которая была прервана попыткой закрепления в виде сословия» [10;49]. Однако однозначно фиксировать сословное состояние казачества, по мнению авторов, нельзя и они предлагают использовать по отношению к казачеству термин квазисословие, «так как его территориальное распыление и сосуществование с другими сословиями, развитие сложной социальной структуры было остановлено Октябрьской революцией 1917 года и последующей политикой «расказачивания» [10;49].

Происхождение понятия о казаках как о сословии восходит к российской историографии, преимущественно XIX в. Все официальные документы именовали казаков исключительно как военно-служилое сословие и в таком состоянии их воспринимала отечественная наука. О.В. Матвеев отмечает, что с точки зрения формально-юридического отношения государства к казачеству, «здесь все ясно, и если вопрос рассматривать только в этом плане, то сословная характеристика не вызывает сомнений» [12;33].

Б.М. Боук справедливо писал, что «многочисленные споры о том, является ли казачество этносом или сословием, по своей постановке неудачно, потому что исключает то, что казачество было и этносом и сословием» [5;41], а многие исследователи указывают на то, что сословные и этнические черты казачества нельзя противопоставлять друг другу.

А.И. Козлов выделил характерную для многих исследований закономерность, заключающуюся в том, что, «когда речь идет о сословии, преимущественно подразумевается казачество конца XIX – начала XX века». Отрицание и опровержение этого тезиса строится «на фактах, почерпнутых из далекой истории казачества, когда оно действительно еще не было сословием и существовало самостоятельно как субъект. Происходит, таким образом, явная подмена понятий, ибо факты, обосновывающие отрицание казачества как сословия, - суть измерители совершенно других порядков и отношений досословного времени» [8;14].

Если признать за рабочую гипотезу, что этничность и сословность универсальные категории, характеризующие казачество как систему, то необходимо учитывать их историчность и соподчиненность. Мера этничности определяет степень консолидации, которая может колебаться в очень широких пределах. На практике этничность определяется той степенью культурного единства данного социума, которая не зависит от характера социальной стратификации [3;68].Этничность является определяющей характеристикой у казачества, образовавшегося естественно-историческим путем в геополитически активных зонах (донское, запорожское, гребенское, волжское, яицкое). Сословное преобладало у Азовского, Астраханского, Забайкальского и других казачьих войск, созданных по инициативе правительства, но их формирование происходило с привлечением казаков других регионов с уже сложившимся этническим сознанием.

В решении указанного вопроса переплетаются два момента: терминологический и содержательный (казак – и его содержание, казачество – как этнос или сословие). Первое, что необходимо признать, казак казачество это первоначально не самоназвание групп, расселившихся, прежде всего в районе Днепра, Дона и Терека, а название, перенесенное на них по аналогии с подобного рода явления в татарской среде. Во всяком случае, единственными источниками являются официальные документа Русского государства, тогда как «казачьи источники» никак не проясняют историю происхождения своего имени. Следовательно, для российского казачества правомернее говорить не об этнониме-самоназвании (эндоэтнониме), а об экзоэтнониме или этниконе – имени, данном этнической группе извне[3;45], и затем ею усвоенном.

Нелишне заметить, что вопрос о том, является ли казачество этносом или сословием решается в двух научных плоскостях: проблемами этноса занимается этнология, а проблемами сословности история. Историками за основу берутся определение этноса, предложенное Ю.В. Бромлеем[4;14] и выделенные им уровни этнической иерархии. Как мы видим, большинство исследователей рассматривают казачество как субэтническое подразделение, у которого свойства выражены с меньшей интенсивностью, чем у основной этнической единицы, составной частью которой оно является[3;82]. Сам Ю.В. Бромлей отнес донских казаков к третьей группе субэтнических подразделений, названную им «социальной общностью, обладающей специфическими чертами культуры» [3;83].

Теоретическая этнология ведет научные дискуссии по методологическим проблемам в изучении этнических феноменов, тогда как историки казачества опираются на устоявшиеся положения «теории этноса». Анализ исследований Ю.В. Бромлея и В.И. Козлова показывали, что по формальным признакам казачество подпадает под характеристику субэтноса.

Без внимания историков осталось проведенное Ю.В. Бромлеем разграничение между разными проявлениями существования этноса, а именно между этникосом и этносоциальным организмом. Именно последний в различных интерпретациях используется при характеристике казачества. В избранном нами системном анализе, казачество более соответствует определению этникоса, хотя само понятие так и не утвердилось в этнологии.

Этникос предстает как результат совместной исторической практики ряда поколений людей, воплощенной в специфических материальных и духовных атрибутах этой общности и фиксированной в сознании ее членов. Именно поэтому для существования этникоса важнейшее значение имеют межпоколенные (диахронные) связи, а также самосознание составляющих его людей, включающее в той или иной форме представление об общности исторических судеб их предков[3;15]. Этникос рассматривается как явление, основанное всецело на совокупности диахронных связей, то есть этникос обнимает и индивидов, вообще лишенных синхронных связей с какими-либо группами своих соотечественников[2;34].

Механизм образования ранних вольных казачьих общин был всецело основан на включение в их состав представителей, разорвавших связи с основным «ядром» этноса, а впоследствии пополнение их осуществлялось также за счет представителей, лишенных синхронных связей.

Для этникоса территориальная общность не обязательна и он нередко наряду с основной своей частью (материнским этносом) включает в себя сравнительно небольшие обособленные от нее в пространственном отношении ячейки этнические группы [3;15]. Казачество как система также не представляло территориальной целостности. Историческая локализация, однако, не привела к абсолютной территориальной «изоляции», и расчленение территорий, населенных казаками, не сыграло роль дезинтегрирующего фактора. Единые механизмы образования ранних казачьих сообществ, единый хозяйственно-культурный тип, а также специфика миграционных процессов, формировали осознание единства, то есть групповое сознание, а территориальная локализации определяла самосознание отдельных региональных групп.

Необходимо также иметь в виду, что этникос может и не представлять собой полностью однородную в этническом отношении целостность. Особенно это относится к тем случаям, когда он состоит из территориально разобщенных частей. Здесь отдельные части этникоса нередко приобретают черты, характерные для окружающих их этнических образований. В результате возникают так называемые пограничные группы, у представителей которых прежняя этническая принадлежность утрачивается или уже утрачена, а новая еще не укрепилась[3;15].

Российское казачество, формировавшееся, как правило, в пограничных районах (или контактных зонах), при доминировании славяно-русского ядра, было этнически неоднородно. Это особенно характерно для восточных районов страны. В Уральском казачьем войске свыше 6 % составляли татары и калмыки; в Оренбургском свыше 6 % - татары, калмыки и башкиры; среди сибирских казаков было до 6 % мордвы и татар [7;20]. В Донское войско в разное время вливались ногайцы, татары и турки [20;72-82]. В Черноморском войске представители горских народов составили отдельную станицу Гриневскую [16;40]. Среди терских казаков отмечены грузины, армяне, калмыки, татары, представители вайнахских народов [17, 38; 15, 44; 14, 90-100].

Немаловажной характеристикой этникоса является и то, что в целом он имеет «полную» социальную структуру» [3;18]. Проблема сословий это, прежде всего, проблема социальной дифференциации общества.

Определенная социальная дифференциация была свойственна и для ранних казачьих сообществ. Главную роль в принятии решений на Кругу играли так называемые «старые казаки», из числа которых выбирали атаманов. В источниках есть данные, согласно которым атаманы опирались на «домовитую» часть казачества и на «атаманову станицу» [6;54].

С другой стороны упоминаются «сирома» и «голутвенное» казачество. Но отношения между отдельными группами внутри казачьей общины строились не на основе эксплуатации, а скорее, напротив, в условиях типичного для первобытных общин разделения их членов по возрасту, профессиональным навыкам[13;239]. Огромное значение имел и личный авторитет члена сообщества.

Превращение казачества в сословие относится к XVIII первой половине XIX в. Связано это с включением казачьих войск в общую систему государственного управления России, с законодательным оформлением обязанностей и прав казаков, их особой социальной функции в государстве.

Казачество не только законодательно стало сословием, но и внутри него возникает сословное деление, характерное в целом для страны. Происходит выделение офицерско-чиновничьего слоя. Среди казаков появляются представители духовенства, купечества. Таким образом, возникает своеобразная ситуация, когда казачество одновременно выступает и в качестве особого сословия, и имеет в свою очередь, общероссийскую сословную структуру. Следует отметить социальную открытость казачества, так как оно пополнялось выходцами из различных сословных групп[18], терявших прежнюю сословную специфику в казачьей среде. Казачество как военно-служилое сословие отличалось от других кругом обязанностей по отношению к государству и своему войску.

Таким образом, казачество начинает переходить в сословное состояние с XVIII в., ко второй половины XIX в. оно стало безусловной реальностью. Казачество находилось под безраздельным правлением военного ведомства, жестко регламентировавшего все стороны его повседневной жизни.

Следует также учитывать, что именно этникос корни своего существования имеет в диахронной информации, т.е. в наличии своего рода этнической памяти, комплекса этнических представлений. Эти традиции не всегда находят реализацию в повседневной жизни. Существенно в данном случае то, что память о характерности для этноса всех этих явлений сохраняется и передается в праздничной, обрядовой, ритуальной ситуации, в разных, даже отдаленных друг от друга группах данного этникоса. В этникосе, по мнению С.А. Арутюнова, минимальным выражением самоидентификации является сохранение самоназвания и самосознания[2;34].

Этникос предполагает и некоторую незавершенность этнических процессов. В Кубанское казачье войско вошли четыре этнообразующие элемента: запорожские казаки, которые не идентифицировали себя как часть украинского этноса, переселенцы из южно-русских земель, из Черниговской и Полтавской губерний, уже идентифицировавших себя как украинцев, и кавказские линейные казаки, среди которых преобладали великорусские элементы. Терское казачье войско, формировалось в основном из гребенских, донских, волжских казаков, среди которых преобладали великорусы, но присутствовали горские и украинские элементы. Следует учитывать, что к моменту территориального и административного размежевания терского и кубанского казачества, не была преодолена внутренняя локально-территориальная обособленность запорожских, гребенских, терских, волжских и донских казаков. На наш взгляд, к 60-м гг. XIX в. только завершился процесс консолидации региональных казачьих групп степного Предкавказья и были созданы все необходимые условия для их дальнейшей этнической интеграции, с учетом усилившегося процесса русификации. Однако завершиться этому процессу суждено не было.

Примечания

1. Анфертьев А.Н. Пролегомены к изучению этнической истории/ А.Н. Анфертьев // Этносы и этнические процессы. – М.: Наука, 1993. – С.62-69.

2. Арутюнов С.А. Народы и культуры. Развитие и взаимодействие / С.А. Арутюнов. М.: Наука, 1989.

3. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса/ Ю.В. Бромлей. – М.: Наука, 1983.

4. Бромлей Ю.В. Этносоциальные процессы: теория, история, современность/ Ю.В. Бромлей. – М.: Наука, 1987.

5. Боук Б.М. Проблемы этнических и сословных различий на Кубани во второй половине XIX века (по воспоминаниям Ф.А. Щербины)/ Б.М. Боук // Кубань: проблемы культуры и цивилизации. – Краснодар, 1999. - № 1 (12). – С.40-42.

6. Даренко В.Н. Община на Яике в XVII первой четверти XVIII в./ В.Н. Даренко // Ежегодник по аграрной истории. – Вып.6. – Вологда,1976. – С.44-86.

7. История казачества Азиатской России. – Екатеринбург, 1995. – Т.1.

8. Козлов А.И. Казаки – этнос или сословие?/ А.И. Козлов // Возрождение казачества: история и современность. – Воронеж,1995. – С.11-30.

9. Козлов В.И. Этнос. Нация. Национализм/ В.И. Козлов. – М.: Наука, 1999.

10. Лукичев П.Н., Скорик А.П. Казачество: историко-психологический портрет/ П.Н. Лукичев, А.П. Скорик. // Возрождение казачества: история и современность. Новочеркасск,1995. – С.31-56.

11. Матвеев О.В. Кубанское казачество в сословной структуре Российской империи и тенденции его развития в 60-80-х гг. XIX в./ О.В. Матвеев // Проблемы истории казачества. – Волгоград, 1995. – С.32-43.

12. Матвеев О.В. Военно-сословный фактор в этнодемографических процессах на Северо-Кавказской окраине России накануне 1917 г. / О.В. Матвеев // Проблемы истории казачества: сборник научных трудов. – Волгоград, 1995.

13. Никитин Н.И. О формационной природе ранних казачьих обществ (К постановке проблемы) / Н.И. Никитин // Феодализм в России. – М.: Наука, 1987. – С.236-245.

14. Омельченко И.Л. Терское казачество / И.Л. Омельченко. - Владикавказ: ИР, 1991.

15. Писарев С. Трехсотлетие Терского казачьего войска. 1577-1877/ С. Писарев. Владикавказ,1881.

16. Попко И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту / И.Д. Попко. - В 2-х ч. – СПБ., 1858.

17. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801)/ В.А. Потто. – Владикавказ, 1912. – Т.1.

18. РГВИА, ф.1058, оп.1, д.24, 27, 28,29,41,44,68, 98.

19. Селищев Н.Ю. Казаки и Россия. Дорогами прошлого/ Н.Ю. Селищев. – М., 1992.

20.Черницын С.В. Некоторые аспекты этнических процессов в Войске Донском XVII в. (на примере тюркоязычных переселенцев)/ С.В. Черницын // Дон и Северный Кавказ в древности и средние века. – Ростов-на-Дону,1990. – С.72-82.

ИЗ ИСТОРИИ КУЛЬТУРНЫХ СВЯЗЕЙ НОГАЙЦЕВ С ТЕРСКИМИ КАЗАКАМИ И ДРУГИМИ НАРОДАМИ СЕВЕРО-ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА в ХVIII-XIX вв.

На протяжении многих веков Северо-Восточный Кавказ привлекает внимание исследователей многоликостью региона, его полиэтничностью, языковой пестротой, разнообразием обычаев. Издавна народы региона поддерживали между собой тесные экономические, политические и культурные связи. В течение многих столетий, живя по соседству и находясь в тесном общении, пройдя в своем культурно-историческом развитии большой и сложный путь, они не могли быть замкнутыми, изолированными друг от друга, оказывая взаимовлияние, взаимообогащаясь различными культурными ценностями, в результате чего у них выработалось много черт региональной общности духовного облика. Общими у них были верования, большое сходство в обычаях, фольклоре, одежде, вооружении. Наблюдаются общие черты в фольклоре, в религиозных верованиях народов региона (1,С.113). Еще в конце XVIII в. известный этнограф и языковед В.Ф. Миллер подчеркивал: «Кавказский хребет- это гора языков – представляет капитальный интерес для этнографии. Нет другой местности на земном шаре, где бы, на сравнительно небольшом пространстве, скучивалась такая масса разноплеменных и разноязычных народов»(2,С.69).

Многие из местных людей знали языки соседних народов. У них много общих терминов и слов.

Под своим самоназванием (ногай, ногайлар) ногайцы известны всем народам Северо-Восточного Кавказа. Так, аварцы называют их ногъаял, кумыки – ногъайлы (ногъай), даргинцы – нугъайлан, лакцы – нугъай, чеченцы – ног/о(й), осетины – ногъай, кабардинцы – нэгъуей. Этноним «ногайцы» был хорошо известен не только народам, жившим на равнине или в предгорьях, но и жителям высокогорных регионов Северо-Восточного Кавказа (3,С.80).

Важным шагом в развитии русско-кавказских культурных связей было открытие в регионе первых школ для «горских народов детей». Ставрополь сыграл большую роль в культурной жизни народов региона. Так, 18 октября 1838 г. была открыта Ставропольская мужская гимназия (как Кавказская областная). Первые гимназисты из местных народов появились здесь в 1849 г. и с этого времени учились представители всех народов северокавказского региона. Число их было довольно значительным. Если в 1857 г. в Ставропольской гимназии обучалось 65 представителей местных народов, то в последней четверти XIX в. им ежегодно отводилось 85-100 мест, в том числе для Терской области 20-25 мест. Изучались в ней история, статистика, география, языки русский, французский, ногайский, арабский и др(4,С.45). Так, например, в 1883 г. в пансионате учились 20 осетин, 4 аварца, 5 кумыков, 2 ногайца, 5 лезгин, 3 ингуша, 1 чеченец и др (5,С.264).

На основе укрепившихся торгово-экономических, политических и иных связей между народами Северо-Восточного Кавказа и ногайцами в рассматриваемое время усиливалось и развивалось их культурное сотрудничество. В результате этого сложилось много общих черт в материальной и духовной культуре. Это четко прослеживается в предметах хозяйственного и домашнего обихода, в национальной одежде и пище, в декоративном искусстве, в празднествах, в семейном и общественном быту.

Взаимоотношения ногайцев с народами региона исследуемого периода приводили к большому влиянию их друг на друга.

Заметно изменился быт ногайцев – ногайцы восприняли очень многие стороны горского быта – устройство жилища, одежду и пищу. В свою очередь, и местные соседние народы, жившие на Тереке, Куме, Сулаку, переняли у ногайцев многое – например, конское снаряжение (сбрую, короткие стремена и др.), пищу, в частности, ногайский чай.

Такие национальные блюда ногайцев, как кумыс, йогурт, айран, встречались у многих народов Северо-Восточного Кавказа, а некоторые блюда соседних народов, например, кумыков, русских, казаков вошли в быт ногайцев. Так, у дагестанских ногайцев популярными блюдами стали «долма» и «курзе»(6,С.146).

Ногайцы, как и другие местные народы ездили на двухколесной арбе, запряженной быками.

Ногайцы переняли от горцев и русских методы ведения хозяйства, характер жилища, многие черты материальной и духовной культуры. Так, ногайцы переняли у горцев способ хранения зимой кукурузы в плетенках из хвороста(7,С.25).

Под влиянием ногайцев осетины и моздокские кабардинцы использовали в хозяйстве верблюдов. Кроме того, ногайцы делились с соседними народами опытом ведения кочевого, полукочевого, а с переходом к оседлости – оседлого скотоводства(7,С.25).

Сближение ногайцев с народами Северо-Восточного Кавказа оказало влияние на духовную культуру ногайцев. В свою очередь, и духовная культура народов региона также испытывала влияние ногайской культуры. Это творческое взаимодействие хорошо прослеживается в устном народном творчестве, в танцах, музыке.

Особый интерес представляют ногайско-кумыкские музыкальные параллели. Сближению, взаимовлиянию их культур способствовало их языковое родство. У этих народов отмечена общность в терминологии музыкальных инструментов, отдельных песенных жанров.

Двуязычие как социальное явление было известно издавна. Представители народов Северо-Восточного Кавказа, удивительно интересного полиэтнического региона, нередко владели вторыми языками, которыми почти до конца XIX в. являлись сначала тюркский, а затем русский.

Следует также подчеркнуть, что народы региона знали хорошо не только родной язык, но и тюркский (азербайджанский, кумыкский, ногайский). Тюркский язык, в частности ногайский являлся для моздокских осетин, кабардинцев и казаков языком межнационального общения(8,С.240).

Русский же язык, вытесняя тюркский, становится основным межнациональным языком на Северо-Восточном Кавказе со второй половины XIX в. Основные факторы, способствовавшие распространению двуязычия, - экономический (торговля, отгонное животноводство), а также своеобразие расселения, времени проживания этнической общности среди различных национальностей и т.д.

В статье «Говор гребенских казаков» Н.А. Караулов насчитал более 100 слов, заимствованных казаками у горцев и ногайцев(9,С.108-109). Большинство слов, заимствованных русскими и казаками у местных народов – это названия орудий труда, домашних и диких животных, птиц, растений, пищи, то есть восприняты те слова, которые были необходимы в общении людей в процессе их трудовой деятельности. В свою очередь местные народы заимствовали много слов из русской разговорной речи.

Лексические заимствования очень многообразны: это явления природы и географические понятия, животный мир и поселения, одежда и пища.

Тюркские лексические заимствования чеченского языка являются одним из следствий тюркско-вайнахских (чеченцы и ингуши) языковых контактов, результаты которых находят отражение не только на лексическом, но и на иных – фонетическом и морфологическом – уровнях структуры языков чеченцев и ингушей. Так, например, саьрмасек – чеснок, саба мыло, кема – корабль, урам - улица, бажа – свояк, йорг|а – иноходец и др(10).

Проникновение тюркских лексических и иных элементов в язык чеченцев и ингушей является следствием многовековой территориальной смежности носителей этих языков, использования тюркских (ногайского и кумыкского) языков в качестве основного средства межнационального общения.

Наличие на территории Чеченской республики тюрских топонимов (гидронимов), способствует дальнейшему уточнению ареалов их распространения, решению вопроса об областях пребывания ногайцев. Например, микротопоним Ног|ийн шовда «Ногайцев родник» в местности, населенной в основном чеченцами тейпа (рода) ног|ийн «ногай» Большого Кавказа(11,Ч.3.С.7), или находящихся в селении Чеченаул микротопоним Ног|ийн боьра «Ногайская балка»(11,Ч.3.С.145-146), Ног|амирзин корта «Вершина Ногаймирзы» в звене Терского хребта(11,Ч.4.С.126), с. Ногай-мирза-юрт(11,Ч.4.С.78), в Надтеречном районе Чеченской республики.

Подробное описание исторических связей ногайцев с соседними осетинами дает Б.А. Алборов в статье «Говор осетин – иронцев Моздокского района»: «Ногайский язык является интернациональным языком не только осетин, но и для живущих рядом с ними черкесов, армян и грузин… Их увлекает сочный красочный ногайский язык, и они исполняют на нем больше, чем на своем родном языке, ногайские песни и сказки и пересыпают свою речь ногайскими пословицами и поговорками»(12,С.275-276). В.М. Миллером описан факт, когда ногайцы свободно изъяснялись на осетинском языке(2,С.70).

От ногайцев осетины переняли и некоторые собственные имена: Мырза (Мурза), Мырзабек, Хьантемир, Хъанцау и др.(13,С.161)

Кроме того, у ногайцев и моздокских осетин существовали общие черты в нормах обычного права (судопроизводства, гостеприимства), религиозных верованиях и т.д. Следует отметить, что от осетин и кабардинцев ногайцы переняли поклонение «духу гор» на Татар-тупе. Согласно священному обычаю, издавна существующему в этом центре «международной» торговли, всякий, пришедший сюда, пользовался правом убежища (неприкосновенности). Это обеспечивало возможность заключения взаимовыгодных торговых и прочих сделок между ногайцами и осетинами(13,С.161).

Длительные и тесные связи были между ногайцами и моздокскими кабардинцами. Так, в женской одежде моздокских кабардинцев, как и в мужской, прослеживаются влияние культуры народов, живущих по соседству с моздокскими кабардинцами (русское, ногайское[в частности, «каптал»- бешмет, платки женщины], кумыкское, осетинское) (14,С.54,55,56,62). Большинство моздокских кабардинцев владело наряду с родным языком ногайским, русским и осетинским. Для моздокских кабардинцев ногайский язык стал вторым языком, языком межэтнического общения. Многие ногайцы долгое время проживали вместе с кабардинцами, другие бывали частыми гостями у кабардинцев. Это способствовало их сближению, установлению дружественных связей. Много терминов материальной и духовной культуры моздокские кабардинцы заимствовали у ногайцев, например: «тырнауш»- грабли, «къуий»- колодец, «къуда»-сват, «амай»- дедушка, «балдуз»- свояченица, «къадаш»- дядя (от слова «къардаш»- родственник), «тукум»- род и многие другие(14,С.48,64,65). Ногайский чай был непременным повседневным напитком моздокских кабардинцев. Его пили со сливками, маслом и черным перцем(14,С.53). Сватов моздокские кабардинцы называли ногайским словом- «къуде», угощение сватов – «къудэгъашхэ». Тамаду стола моздокские кабардинцы- христиане называли «тойлыбаш» (от ногайского происхождения: той- свадьба, баш- голова)(14,С.70,71).

У ногайцев моздокские кабардинцы восприняли не только язык, но и богатый фольклор- пословицы, поговорки, предания, сказки, свадебные и любовные песни, частушки, множество терминов материальной и духовной культуры. Православные кабардинцы пели песни на ногайском и кабардинском языке. Кроме того, куначество, аталачество, побратимство, сыграло значительную роль в сближении моздокских кабардинцев с другими народами – ногайцами, кумыками, чеченцами, ингушами, осетинами и жителями казачьих станиц(14,С.66,109-111).

У ногайцев в исследуемый период существовала форма искусственного родства – аталычество. Часто ногайские князья и мурзы отдавали своих детей в семьи представителей соседних народов или, наоборот, принимали на воспитание их сыновей или дочерей. Многие знатные фамилии кумыков, кабардинцев отдавали на воспитание ногайцам своих детей(1,С.119). Так, в XIX в. кумыкский князь С. Капланов воспитывался в ногайской семье(15,С.31).

Часто по желанию аталыков воспитанницу выдавали замуж. Так, по желанию ногайского аталыка Темирбулата была выдана замуж кумыкская княгиня Саадат Хамзаева(16,С.36-37). Кумыкский князь Салимсолтан Капланов, который во второй половине XIX в. воспитывался у ногайского аталыка Темирбулата из с. Мужукай до совершеннолетия, также был женат аталыком на кумыкской княжне Таймазовой из с. Бораган (Чечня). Следует отметить, что большую часть расходов на свадьбу нес аталык. Став аталыком двух сестер дочери кумыкского князя Ахая Хамзаева, этот аталык стал фактическим хозяином земель и скота своего князя(16,С.38,127).

Таким образом, через аталычество между двумя семьями устанавливались тесные отношения, равные родственным и налагающие на обе стороны большие обязанности.

Ногайцы и кумыки – это наиболее близкие по языку, обычаям и истории северокавказские народы, что особенно ярко отражено у дагестанских ногайцев и кумыков. В художественном творчестве наиболее ранняя общность и взаимосвязь у этих народов наблюдается в фольклоре: проникновение к кумыкам сюжетов об Эдиге, Шора-батыре, Мамае, Адиль-Султане и др., а также ряда текстов казацких песен, толгау и т.д.; влияние на ногайцев традиций кумыкского танца, поздних лирических песен, а также письменных произведений и др.(17,С.38)

Важным показателем взаимосвязей между народами остаются этнонимы. Например, ногайские этнонимы оказали влияние на образование некоторых фамилий Северо-Восточного Кавказа. Так, в антропонимии местных народов встречается значительное количество ногайских имен: Ногай, Ногай-Мирза, Насыпхан, Эдильбай, Эдильбий и др.; фамилии – Ногаев, Нугаев, а среди ногайцев- Кумыкбий, Авархан, Казакбий, Орусбий (Урусбий), Мышыгыз (Мичигиз), Тавлы и др.

Следует отметить, что зачастую ногайцы, или наоборот, представители других народов, вынужденные по каким-либо причинам покидать свою родину, переселялись в места проживания соседних народов региона, где они ассимилировались в местной этнической среде. Наиболее часто подобные переселения ногайцы совершали в Кабарду, Чечню и разные районы Дагестана, а также в казачьи станицы, то есть именно к тем народам, с которыми они поддерживали тесные этнокультурные связи. Следует отметить, что переселенцы на протяжении нескольких поколений помнили о своем происхождении и старались не прерывать взаимоотношений со своими родственниками, оставшимися в родном краю. Это, в свою очередь, стимулировало развитие новых этнокультурных контактов между ногайцами и другими народами региона.

В рассматриваемый период у ногайцев существовал обычай куначества (къонакълыкъ). Любой мужчина из числа соседних народов мог быть кунаком ногайцев. Кунак был другом семьи и мог вести себя как ее член. Кроме того, гостеприимством пользовались кровники, похитители девушек, бежавшие из родительского дома, чтобы не быть насильно выданными замуж. Обидевший гостя подвергался суровому наказанию.

Ногайцы, даже самые бедные, всегда были рады приезду гостя, считая что вместе с ним приходит благо.

Этот обычай был залогом взаимоуважения и взаимопомощи между народами Северо-Восточного Кавказа. Много кунаков было у ногайцев и среди казаков близлежащих станиц(6,С.153). Ногайцы, как и другие народы региона, со временем настолько сблизились с казаками, что отлично понимали друг друга, легко находили общий язык, у казаков и русских появились близкие друзья – кунаки в аулах, а у местных народов – в станицах и городах, они делили горе и радость, перенимали друг у друга положительный житейский опыт. Так, например, во время неурожайного 1740 г. казаки помогали ногайцам провиантом и другими товарами(18,Л.10,35-35об,105,135). Многие казаки и русские выезжали в аулы, где строили дома, мельницы, конюшни, разводили сады и виноградники, делали мебель для зажиточной местной верхушки. Очень часто ногайцы для изучения русского языка отдавали своих детей в казачьи семьи, в которых они жили как равноправные члены. В результате такого длительного тесного повседневного общения ногайцы усваивали русский язык, а многие казаки свободно владели ногайским языком. Современники отмечали сходство в одежде казаков и ногайцев(19,С.39).

У гребенцов, под влиянием соседей- ногайцев образ русалок стал именоваться лабастой (от ногайского албаслы, злой демон женского пола)(20,Л.35-36).

Рассматривая разнообразные формы межэтнического сближения, трудно переоценить огромную роль повседневного производственного сотрудничества ногайцев с их соседями. Рыбный промысел, земледелие, торговля и отходничество, помимо их очевидного хозяйственного эффекта, оказывались еще и мощными факторами межэтнического сближения, создавая для него наиболее оптимальные условия.

Большую роль в переходе ногайцев от скотоводства к земледелию сыграла близость русских поселенцев и местных соседних народов к терско-сулакским, ачикулакским ногайцам. Благодаря общению с русскими поселенцами, ногайцы узнали такие культуры, как картофель, капуста и др.

Опыт разведения скота ногайцами на огромных степных просторах Северо-Восточного Кавказа способствовал развитию навыков скотоводства среди соседних народов и русского населения Притеречья. Так, русские и украинские переселенцы, хотя и не кочевали со своими стадами, подобно ногайцам, но почти не занимались заготовкой кормов и содержали обычно скот в течении года на подножном корму, перегоняя его с места на место на большие расстояния. Это было типичное степное животноводство, сохранявшее на протяжении всего дореформенного периода экстенсивный характер(21,С.79). Казаки перенимали у местных народов породы скота, более приспособленные к местным условиям(22,Л.10,35,36,105,135). Так, у даргинцев были распространены понятия «нугъай унц»- ногайский бык, «нугъай кьял»- ногайская корова.

Под влиянием ногайцев изменилась сама структура русского крестьянского хозяйства, в котором ведущее положение до середины XIX в. занимало степное скотоводство(23,С.27). Русские заимствовали у ногайцев способы ведения скотоводческого хозяйства, методы содержания скота. Русские пастухи, находившиеся круглый год в степи, заимствовали удобную для такого образа жизни одежду. Ногайцы, в свою очередь, перенимали у русских их опыт по выведению более высоких пород скота(23,С.27).

Заимствовали ногайцы у русских и типы жилищ, строительную технику(23,С.27). У ногайцев появились современные европейского типа строения – жилища с русской печкой, деревянные кровати заменяли нары, появились столы, стулья, стали разводить овощные культуры, ногайский стол сделался более разнообразным и т.д.

Добрососедские и дружественные отношения были в изучаемое время между ногайцами и чеченцами. Имели место смешанные браки и приобщение ногайцев к отдельным вайнахским родственным коллективам, в результате чего образовались ног|и – некъе (ногайские поколения) в ряде чеченских тейпов(24,С.345). Например, в селениях Дубаюрт и Чирюрт Шалинского района Чеченской республики есть многочисленный тейп «Ногай»(11,Ч.3.С.7;Ч.4.С.219). Носители этого тейпа считают своими предками ногайцев. Чеченцы переняли от ногайцев и некоторые собственные имена: Ногай-Мирза, Эльмурза, Эдильбай, Эдильбий и др.

Идеи дружбы и мирного сотрудничества народов в ногайском фольклоре занимают одно из центральных мест, что обусловлено самой историей народа: дружественные связи ногайцев с народами Кавказа имеют многовековую традицию. Отношение ногайского народа к своим соседям выразительно и емко охарактеризовано в обращении к чеченцу: «Послушай, Наур, правым берегом Терека владеешь ты, левым- я. Кони наши пьют общую воду Терека, следовательно, и мы сродни между собой. Эхо…гор повторяет твое имя, ветер ногайских степей далеко несет звук моего имени. Чего бы, кажется, недоставало нам, и почему бы не жить нам дружно?»(25,С.339).

В этих словах отразилось миролюбие ногайцев к народам, в соседстве с которыми они жили на протяжении столетий и имели самые тесные политические и торгово-экономические связи. История помнит немало примеров, когда северокавказские народы, в частности, ногайцы вместе с вайнахами защищали свои земли от опустошительных набегов крымских и калмыцких правителей. Наблюдаются общие черты в фольклоре, в религиозных верованих вайнахов и ногайцев.

Торгово-экономические взаимоотношения способствовали разрушению хозяйственной замкнутости народов региона, повышению уровня их жизни, расширению и укреплению межэтнических контактов.

Таким образом, многовековое соседство ногайцев и горцев взаимно обогатило материальную и духовную культуру и тех и других народов. Следует отметить, что ногайцы, будучи подвержены интенсивным интеграционным процессам контактов, сближений, влияний, сохранили свою этническую и культурную самостоятельность, не поддались тенденциям нивелировки своей национальной самобытности.

Примечания

1. Гаджиева С.Ш. Очерки истории семьи и брака у ногайцев в XIX-нач. XXв. М., 1979.

2. Миллер В.Ф. В горах Осетии // Русская мысль. М., 1881. Кн. 9.

3. Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973.

4. Зульпукарова Э.М.-Г. Интеллигенция Дагестана на рубеже XIX-XX веков: пути формирования и практическая деятельность. Автореф. дисс….д.и.н. Махачкала, 2004.

5. Ставрополь – врата Кавказа. Ставрополь, 2002.

6. Калмыков И.Х., Керейтов Р.Х., Сикалиев А.И. Ногайцы. Черкесск, 1988.

7. Керейтов Р.Х. Общетюркские элементы в этнической истории и бытовой культуре ногайцев: Автореф. дисс…. докт. ист. наук. М., 2002.

8. Там же.

9. Очерки истории Карачаево-Черкесии. Ставрополь, 1967. Т. 1.

10. Караулов Н.А. Говор гребенских казаков // СМОМПК. Тифлис, Вып. 37.

11. Русско-чеченский словарь. М., 1978.

12. Сулейманов А.С. Топонимия Чечено-Ингушетии. Грозный, 1980. Ч. 3.

13. Сулейманов А.С. Указ. соч. Ч. 3. С. 151; Гусейнов Г.-Р. А.-К. Тюркизмы в чеченском языке // Тюркско-дагестанские языковые взаимоотношения. Махачкала, 1985.

14. Сулейманов А.С. Указ. соч. Ч. 4.

15. Там же. Ч. 4.

16. Алборов Б.А. Говор осетин-иронцев Моздокского района // Известия 2-го Северокавказского пединститута им. Гадиева. Т. 9. Орджоникидзе, 1932.

17. Миллер В.М. В горах Осетии // Русская мысль. М., 1881. Кн. 9.

18. История Северо-Осетинской АССР. Орджоникидзе, 1989. Т. 1.

19. Там же. Т. 1.

20. Кунов Н.А. Моздокские кабардинцы (историко-этнографическое исследование). Майкоп, 2002.

21. Там же.

22. Там же.

23. Там же.

24. Там же.

25. Гаджиева С.Ш. Очерки семьи и брака у ногайцев.

26. Кидирниязов Д.С. Институт аталычества у ногайцев.

27. Гаджиева С.Ш. Аталычество и побратимство в Дагестане. Махачкала, 1995.

28. Там же.

29. Оразаев Г.М. К истории ногайско-кумыкских взаимосвязей // Тезисы докл. науч. сессии, посвященной итогам экспедиционных исследований Института ИЯЛ в 1984-1985 гг. Махачкала, 1986.

30. Калмыков И.Х., Керейтов Р.Х., Сикалиев А.И. Указ. соч.

31. ЦГА РД. Ф. 379. Оп. 1. Д. 45. Л. 10, 35-35 о.б, 105, 135.

32. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI-нач. XX в.). М., 1974.

33. Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII- XIX вв.

34. Марковин В.И. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965.

35. Фадеев А.В. Очерки экономического развития степного Предкавказья в дореформенный период. М., 1957.

36. ЦГА РД Ф. 379. Оп. 1. Д. 45. Л. 10, 35, 36, 105, 135.

37. Невская Т.А. Связи ногайцев с русским населением Северного Кавказа в досоветский период // Дагестан в составе России: Исторические корни дружбы народов России и Дагестана. Махачкала, 1987.

38. Там же.

39. Там же.

40. Ахмадов Я.З. История Чечни с древнейших времен до конца XVIII в.М., 2001.

41. Сулейманов А.С. Топонимия Чечено-Ингушетии. Грозный, 1980.Ч. 3. С. 7; Ч. 4.

Щеглова Е.В., Шувалов А.И.

(г. Кизляр)

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ПОЯВЛЕНИЯ И ФОРМИРОВАНИЯ НИЖНЕТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА

Нет единодушия среди ученых в вопросе о происхождении слова «казак» («козак» по-украински). Делались попытки производить это слово от названия народов, некогда живших вблизи Днепра и Дона (касоги, х(к)азары), от самоназвания современных киргизов — кайсаки. Существовали и другие этимологические версии: от турецкого «каз» (т. е. гусь), от монгольского «ко» (броня, защита) и «зах» (рубеж). Большинство специалистов сходятся в том, что слово «казачество» пришло с востока и имеет тюркские корни. В русском языке это слово, впервые упомянутое в русских летописях 1444 года, первоначально означало бездомных и вольных воинов, поступавших на службу с выполнением военных обязательств. В формировании казачества участвовали представители самых разных народностей, но преобладали славяне. С этнографической точки зрения первые казаки разделялись по месту возникновения на украинских и на русских. Среди и тех и других можно выделить вольных и служилых казаков. На Украине вольное казачество было представлено Запорожской Сечью (просуществовало до 1775), а служилое — «реестровыми» казаками, получавшими жалованье за службу в Польско-Литовском государстве. Русские служилые казаки (городовые, полковые и сторожевые) использовались для защиты засечных черт и городов, получая за это жалование и земли в пожизненное владение. Хотя они приравнивались «к служилым людям по прибору» (стрельцы, пушкари), но в отличие от них имели станичную организацию и выборную систему военного управления. В таком виде они просуществовали до начала 18 века. Первая община русских вольных казаков возникла на Дону, а затем на реках Яик, Терек и Волга. В отличие от служилого казачества центрами возникновения вольного казачества стали побережья крупных рек (Днепра, Дона, Яика, Терека) и степные просторы, что накладывало заметный отпечаток на казачество и определяло их жизненный уклад.

 Во второй половине XVI в. несколько отрядов волжских казаков, продвигаясь по западному берегу Каспийского моря, достигли р. Терека на Северном Кавказе и Гребенских гор, где стала складываться новая казачья область. Первое достоверное упоминание о вольных казаках на Северном Кавказе относится к 1563 г. Но малочисленность обосновавшихся тут вольных людей вначале вынуждала их действовать в союзе с русскими воеводами, стремившимися укрепиться на Северном Кавказе. Принципиальной вехой в истории терского и гребенского казачества стало построение в 1567 г. Терского городка, заложенного в месте впадения Сунжи в Терек. [1].Несмотря на временный уход царских войск с Терека в 1571 г., Казаки остались на Кавказе, продержавшись там до возобновления Терского города в 1578 г. Их городки даже выросли за счет уходивших на юг "схожих" людей. В 1592-1593 гг. 600 Вольных казаков "с Терка" сделали нападение на турецкие владения на Таманском полуострове, разграбили и сожгли посады крепости Темрюк. В годы Смутного времени, подобно иным казачьим юртам, часть терцев "заворовала". конкретно тут началось движение "Лжепетра", поддержанного 300 казаками во главе с атаманом Ф. Бодыриным. Втайне от остальных терцев, оставшихся с воеводой П.П. Головиным, восставшие ушли на Волгу для грабежа купеческих судов. Поводом к мятежу стала невыплата казакам царского жалованья. Потом 4-тысячное войско Лжепетра выступило к Путивлю и приняло роль в восстании, начатом Г.П. Шаховским и И.И. Болотниковым. Военные действия Смутного времени привели к значительному сокращению численности терского казачества, в XVII в. Объединившегося в сравнимо немногочисленное Терское казачье войско. Если в 1638 г. "Вольных атаманов и казаков, которые живут на Терке-реке" значилось 356 человек, то уже в 1651 г. Там было 440 терских и гребенских атаманов и казаков.

 Ситуация, складывавшаяся в районах поселения вольных казаков, завлекала пристальное внимание в Москве. Правительство замечательно соображало сложность положения на остальных казачьих реках, где находились как сторонники, так и противники сближения с российским государством, опасавшиеся распространения столичных порядков на свои юрты. Серьезно осложняли дела их "воровские" (разбойные) деяния казаков в пределах столичного страны, в особенности в Поволжье, а также их нападения на огромную Ногайскую орду, находившуюся в союзе с Россией. Поэтому у царских властей сохранялось настороженное отношение к казачьей вольнице, приводившее порой к враждебным акциям против нее.

 На рубеже XVII-XVIII вв., когда процесс этнизации казачества на Тереке находился в зените, в него ворвалось мощное государственное начало, прервав его естественное течение. И казачество, не успев преодолеть стадию субэтноса, в дальнейшем вызревало под прессом российской государственности. Есть очень интересная точка зрения, что «казачество- это этнос, которому искусственно не дали сформироваться.»( П.Н. Лукичев и А.П. Скорик считают, что донское казачество, как и казачество ряда областей России, «шло по пути этнического становления, превращаясь в самостоятельный этнос, но эта тенденция была прервана государственным вмешательством и фиксированным юридически сословным состоянием»).

В 1721 г. казаки передаются в военное ведомство и с этого времени начинается второй, качественно новый период в истории казачества вообще, нижнетерского – в частности. Казаки превращаются в козырную карту непрерывных сражений за раздвижение границ Российской империи, что ограничило их вольницу, отяготило жизнь, деформировало их сознание, ослабив, но не ликвидировав субэтнические черты, выпятило на первый план социальные, связанные с военным образом жизни.

Гребенские казаки, а позже и терцы поступили в ведение военной коллегии . Первоначальный срок службы был определен в 30 лет, а затем сокращался в 1856 году до 25 лет, в 1864-м – до 22 – х, в 1891 - до 20 лет.

Служилый состав Терского казачьего воска разделялся на три разряда:

1)         приготовительный - срок службы три года. Призывались молодые люди достигшие восемнадцатилетнего возраста. В этот период они проходили боевую подготовку в своих станицах и лагерных сборах.

2)         строевой - 12 лет. В 21 год казаки призывались на действительную службу, которую в мирное время несли от 3 до 4 лет. Затем люди увольнялись на льготу с обязательством иметь обмундирование, вооружение, снаряжение, строевых лошадей и являться на лагерные двухнедельные сборы для практических занятий;

3)   запасный - 5 лет. По достижению 33 лет казаки призывались на службу только в военное время.

4)   В возрасте 38 лет увольнялись в отставку. [2]

Терско-гребенское, кизлярское казачество участвовало во многих военных кампаниях России: в боях под Чигирином в 1677 году, в крымской кампании 1788-1791 гг., войне с Персией и Турцией 1826 и 1878 гг., в походе на Кушку1885 года, русско-японской войне 1904-1905 гг., в первой мировой войне. [3]

Однако, основным занятием, требующим каждодневных усилий и жертв, было несение службы непосредственно на Кавказе. Это многие десятилетия определяло жизнь и быт всего терского казачества. Особенно с 70-х годов XVIII в., когда сформированная Россией Кавказская линия укреплений приобрела исключительно военный характер.[4]

Именно на Тереке, «на линии на линеюшке, на распроклятой сторонушке», как говорилось в одной стариной казачьей песне, шла наиболее напряженная служба: «тут тоже шел бой; тяжелый и непрерывный, домашний бой, к которому казаки привыкли». [5]

Для укрепления пограничной линии на Северо-Восточном Кавказе и защиты самой крепости Св. Креста в 1723 г. Сенат распорядился послать туда на постоянное жительство донских казаков: 500 поселились на берегах Аграхани и 500 - по реке Сулаку до самого Каспийского моря. Всеми ими должен был распоряжаться комендант крепости Святого Креста.

Переселившись в регион, донские казаки на новом месте первоначально создали пять укрепленных городков, из которых один был поставлен в том месте, где река «Аграхань отделялась от Койсу», а остальные четыре были расположены, по данным В.А. Потто в две линии: «два по среднему Койсу и два по южному Койсу, в 10 – верстном расстоянии один от другого». [6]

Казачьи городки были расположены крайне неудачно – в нездоровой болотистой местности. Беспокоили казаков и частые нападения на горцев. Они вынуждены были трижды переносить свои городки с места на место. В конце концов, их число уменьшилось настолько, что из пяти городков пришлось образовать только три: Каменка, Прорва и Кузьминка. Поселившись в регионе, они получили название семейных казаков, вместе с переселенными сюда терскими казаками - Аграханского войска.

Аграханским казакам было определено скудное денежное жалование и провиант, которые поступали из Астрахани нерегулярно. Отсутствие хлеба, частые голодовки, непривычный климат и болезни - все это послужило причиной высокой смертности среди казаков. Из тысячи семейств донских казаков, поселенных на Аграхани, при упразднении крепости Святой Креста осталось только 452. [7] К стенам крепости и на Аграханскую косу были переселены из крепости Терки 500 конных и 500 пеших, положение которых мало отличалось от положения донских казаков. Участь терских казаков разделили и гребенцы. «Из тысячи человек, которые составляли Терское войско в 1722 г., - писал П.Г. Бутков, - не осталось уже теперь (1735 г.) и десятой части от заразы, свирепствовавшей при крепости Святого Креста». [8]

 В силу известных политических обстоятельств, сложившихся на Кавказе в первой четверти XVIII в. и в соответствии с Гянжинским мирным договором, 27 октября 1735 г. крепость Святого Креста была упразднена. По Рештскому (21 января 1735 г.) и Гянжинскому (10 марта 1735 г.) договорам Россия перенесла свою границу из северного Азербайджана на р. Терек. При этом русские войска и казаки переселенцы вынуждены были оставить все укрепления и крепости, распложенные южнее Терека. К 1735 г. было закончено строительство крепости Кизляр, куда были переведены русские гарнизоны из крепости Святой Крест и других укреплений. Выбор нового места для крепости на Тереке, в 50 верстах от Каспийского моря, диктовался военно-стратегическими целями русского правительства.

С перенесением на Терек Аграханское войско было разделено на две части. Одна часть, состоявшая из непосредственно терско-низовых казаков и горских выходцев, была поселена отдельной слободкой на окраине города Кизляр и получила название Терско-кизлярского войска. Во время переселения из крепости Святого Креста в Кизляр было образовано многонациональное Терско-Кизлярское войско. Интересно, что для этого войска были учреждены особые штаты с учетом их социального и национального происхождения.

 Поселено оно было на правой стороне реки Кизлярки, против Кизлярской крепости. Жалование им было установлено как по должностному, так и по социальному признаку. [9]

 Так, например, войсковому атаману ген.-м. Эльмурзе Черкасскому определено было жалование в размере: 1300 руб. деньгами, 100 ведер вина и 500 четвертей муки; мурзам (независимо от занимаемой должности) – по 45 рублей, 22 четвертей и 4 четверика муки; дворянам - по 40 рублей, 22 четвертей муки, тогда как рядовым казака выплачивалось всего лишь 12 рублей и по 6 четвертей муки. [10]

По своему устройству это войско отличалось удивительным своеобразием: с одной стороны, признавалась организационно-хозяйственная структура казачьих войск, с другой - сохранялась сословность, основанная на принесенном с собою праве на наследственность, привилегированное положение.

Как известно, большинство казаков этого войска было выходцами из горских обществ Северо-Восточного Кавказа и, будучи на русской службе, они сохранили свои тухумные, тейповые, «полупатриахальные и полуфеодальные порядки, поддерживаемые обычным правом адатами, легко привившимися на русском феодальном дереве». [11]

По штатному расписанию ген. Левашева Терско-Кизлярское войско делилось на ряд подразделений, отличавшихся друг от друга только по своему национальному и религиозному признаку [12], [13]

Терско-кизлярские казаки, прекрасно знавшие местные народы, их обычаи и нравы, были лучшими разведчиками и использовались в качестве «толмачей» - переводчиков и проводников, сопровождали различные посольства из Москвы и стран Кавказа. Их совершенно не привлекали к сторожевой и охранной службе, передав ее терско-семейным и гребенским казакам. «Сие маломощное войско, писал П.Г. Бутков, - предложено употребить не в военную службу, а для всяких нужных посылок по делам военным и дипломатическим в разны места к горским владельцам: в Тарки, Крым, на Кубань и к калмыцким владетелям. Так как те казаки с языком сих стран знакомы». [14]

В такого рода служебные командировки казаков Терско-Кизлярское войска посылали с учетом характера задания и национального состава, с привлечением всех национально-обособленных подразделений. За службу, помимо жалования и провиантского пайка, терско-кизлярские казаки получали право пользования земельными угодьями и рыбными промыслами в устье реки Терек и в Каспийском море. [15]

Другая часть Аграханского войска – терско-семейные казаки, основали на отведенном им месте по реке Тереку три станицы Бороздинскую, названную по бывшей вблизи нее лощине; Дубовскую – по огромному дубу, росшему на том месте; и Каргалинскую – по реке Каргалинка, протекавшей немного севернее этой станицы. Поселения стояли на «весьма… низких местах», а земли преобладали, в основном. Песчаные и солончаковые, непригодные для земледелия. Поэтому среди казаков широкое распространение получило садоводство и виноградарство. [16]

 Многократные переселения, тяготы военной службы тяжело отразились на материальном благосостоянии терского казачества. «По поселении нас на Сулаке и Аграхани, - жаловались казаки в 1736г., мы вследствии неприятельского разорения, три раза были переводимы с места на место и ныне вновь переведены на Терек…, где, кроме земляного вала и огорожи… никаких гродков и домов не построено, отчего мы все пришли в крайнее убожество и живем с семьями в землянках; построиться же нам нечем, да и некогда, так как все мы пораставлены по заставам, по Тереку на бродах, содержим разъезды в степях и беспрерывно командируемся в разные партии, отчего лошади падают, а неприятельские конные люди казачьи табуны отгоняют». [17] Царское правительство понимало, что необходимо предпринять меры по укреплению экономического положения казаков. Для начала было вдвое увеличено денежное и продовольственное жалование. Кроме того, казакам «дозволено в их водах рыбу ловить и икру спеть для себя и на продажу, а из родившегося в их садах винограду чихирь продавать в Кизляре и в Астрахани повольною ценою». [18]Для развития земледелия и скотоводства казаки наделялись «пашенными землями и виноградными садами, сенными покосами… близь городков по обе стороны Терека, а на строение лесом и дровами довольствуются на кумыцкой стороне». [19]

В самой Кизлярской крепости разместились регулярные войска, составившие ее гарнизон под начальством коменданта. В состав гарнизона входила артиллерийская, инженерная и казачья команда (т.е. терско-кизлярское казачье войско). Постоянную охранную службу на пограничном рубеже по Тереку несли также гребенские терско-семейные казаки, поставленные в подчинение кизлярского военного коменданта. Военное командование над находившимися на русской службе мусульманами, проживавшими в Кизляре, принадлежало Эльмурзе Бековичу Черкасскому и его потомкам. Здесь князья Черкасские имели свое подворье с домом, а к востоку от Кизляра большое земельное владение, дарованное им за службу России. [20]

В 30-50-х годах XVIII в. казачество низовьев Терека продолжало пополняться беглыми людьми из России. Так, в 1747 году служилые казаки писали астраханскому губернатору, что если им полностью будут платить царское жалование, то они могут в случае войны собрать до двух тысяч «гулебщиков», которых «много по лесам и горам, и степями находится». [21] По подсчетам И.Л. Омельченко в Терско-семейном войске постанично было[22] :

Но, как уже говорилось выше, фактически их было гораздо больше. Сами казачьи городки к этому времени выросли и стали именоваться станицами. Таким образом, город Кизляр, как и его предшественники Терки и крепость Святого Креста, представлял собой весьма сложный социально-экономический организм, сложившийся в специфических геополитических условиях – это своеобразный разноязыкий конгломерат русских, армян, грузин, кабардинцев, кумыков, чеченцев, ногайцев, ингушей, осетин, тезиков. и т.д. Здесь даже существовала в XVIII веке колония индийских купцов, активно участвовавших в транзитной торговле России со странами Востока.

Примечания

1.         Гарунова Н.Н. Терский город - как центр политической истории Северного Кавказа 17в.//Эколого-экономические проблемы общества в системе ценностей молодежи. Материалы Всеросийской научно-практической конференции. Кизляр, 2009, с. 87

2.         Всеподданнейший отчет начальника Терской области и Наказного Атамана Терского казачьего войска о состоянии области и войска за 1889 год. Владикавказ, 1891. С.5.

3.          История Терского казачьего войска (хронологическая таблица). Караулов А.М. Терское казачество в прошлом и настоящем. Владикавказ, 1912. С.35.

4.          Попко И.И. Терские казаки со стародавних времен. СПб., 1880. С.249-250.

5.          Кульчик Ю.Г., Конькова З.Б. Нижне-терское и гребенское казачество на территории Дагестана. М., 1995. С.12.

6.         Потто В.А. Два века Терского казачества. Владикавказ, 1917. С.67.

7.          Бутков П.Г. Указ.соч. Ч.1. С.78.

8.          Там же.

9.          Омельченко И.Л. Терское казачество. Владикавказ, 1991. С.70.

10.        ЦГА РД. Ф. 379. Оп.1. Д.3217. Ч3. Л.115-119.

11.        Омельченко И.Л. Указ. соч. С. 71.

12.        ГААО. Ф.394. Оп.1. Д. 52. Л.31, 38, 42, 47, 52.

13.        РГВИА. Ф.13. Оп.107. Д.12. Ч.3. Л.4; Омельченко И.Л. Указ. соч. С. 71.

14.        Бутков П.г. Указ. соч. Ч.1. С.15.

15.        ГААО. Ф.394. Оп.1. Д. 52. Л. 44.

16.        См.: Васильев Д.С. Указ. соч. С. 108. РГВИА. Ф.13. Оп.107. Св.12. Ч..2. Л.560;

17.        Дмитренко И.И. Материалы к истории Терского казачьего войска// Терский сборник. Владикавказ, 1897. Кн.4. От. 2. С.62.

18.       Там же. С. 63.

19.       Васильев Д.С. Указ. соч. С. 82-83.

20.       Цит. по: Васильев Д.С. Указ. соч. С. 109

21.       Омельченко И.Л. Терское казачество. Владикавказ, 1991. С.127.

А.Г. Аскеров, ( г. Кизляр)

К ВОПРОСУ О ХАРАКТЕРИСТИКЕ КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ НИЖНЕТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА в конце XIX – начале XX вв.

Развитие экономики, появление современных индустриальных производств требовало подготовки грамотных, образованных работников. Это обусловило постоянный подъем культуры и образования на Тереке. Поселения казаков на Нижнем Тереке играли важную культурную роль во взаимоотношениях русского и дагестанских народов. Через них дагестанцы знакомились с русской и европейской материальной и духовной культурой, осваивали ее. В свою очередь, Нижний Терек был одним из регионов, через который осуществлялось влияние на русский народ материальной и духовной культуры Востока. Особенно тесные отношения сложились у казаков Нижнего Терека с ближайшими соседями – ногайцами и кумыками. Даже в быту, дома, как отмечал Л. Толстой в повести «Казаки», они разговаривали «по-татарски». Для развития культуры первостепенное значение имел подъем народного образования. Система образования населения Кизлярского отдела в XIX в. была неразвитой. Всего в Терской области в конце XIX столетия было одно четырехклассное училище (во Владикавказе) и пять трехклассных (в Георгиевске, Грозном, Моздоке, Пятигорске и Кизляре), т.е. в основном – в центрах округов. В Кизлярском отделе, кроме упомянутого трехклассного училища в Кизляре, было I общественное двухклассное училище по линии министерства народного просвещения в ст. Червленной и станичные училища Бороздиновское, Дубовское, Кохановское, Курдюковское, Новогладковское, Старогладковское, Шелковское. Позднее, в начале XX в. появились в области гимназии, прогимназии и реальные училища. Гимназии и прогимназии в основном гуманитарного направления были мужскими и женскими. Реальные училища большей частью технического направления по составу учеников были мужскими. Детей из казачьих семей Кизлярского отдела отправляли на учёбу в Моздокскую женскую гимназию, в Моздокское реальное училище, в такие же учебные заведения Темир-Хан-Шуры (ныне г. Буйнакск Республики Дагестан).

В 1915 г. в Тверской области насчитывалось 871 учебное заведение (в основном мелких). На народное просвещение в 1915 г. было потрачено 2 982 878 рублей. Половину этой суммы – 1 425 518 рублей составляли средства казны. Пятую часть – средства Терского казачьего войска и станичных обществ. В Кизляре в начале пореформенного периода имелись: городское двухклассное училище (84 ученика – мальчика) и два церковно- приходских училища – мужское и женское (155 мальчиков и 45 девочек. Всего в трёх учебных заведениях было 284 ученика). В 1887 г. на содержание учебных заведений выделено всего 50 рублей.

 При мечетях проводилось обучение в мусульманских школах – мектебах и медресе. Учеников обучали арабской грамоте и чтению Корана – за счет родителей.Всего средних учебных заведений в Терской области было 22 (не считая прогимназий): 1 кадетский корпус, 3 мужских гимназии, 7 реальных училища, 1 духовная семинария, 7 женских гимназий, 1 епархиальное училище, 1 учительский институт и 1 учительская семинария. Учились молодые казаки и за пределами области. Высших учебных заведений в Терской области не было. Для предоставления молодёжи возможности получить высшее образование казна, войско и другие учреждения содержали своих стипендиатов в вузах империи. В 1915 г. в отчете начальника Терской области и наказного атамана Терского казачьего войска отмечалось: «Потребности населения Терской области в образовании удовлетворяются в недостаточной мере…». Подъем образования и культуры населения способствовал более эффективному освоению и внедрению новой техники и технологии сельскохозяйственного и промышленного производства. В условиях развития экономики, различных ее отраслей все больше требовалось гражданских специалистов, а также квалифицированных работников сельского хозяйства, промышленности, транспорта и связи. Поэтому на Тереке, как и в других регионах, стали уделять внимание профессионально-техническому образованию молодежи. Работали две профессиональные школы повышенного типа: Прохладненская сельскохозяйственная – на 60 учеников и Шелкозаводская винодельческая – на 40 учеников. Благодаря постепенному развитию сети учебных заведений, пополнению их учительскими кадрами, совершенствованию программ и учебных пособий грамотность населения, в том числе казачества, в Терской области росла.

В нынешних условиях, когда казачество вновь получило статус военного сословия, большое значение приобретает опыт военно-спортивного воспитания казачьей молодежи на Нижнем Тереке во второй половине XIX – начале XX вв. Как отмечали дореволюционные авторы Ф. Гребенец, М. Караулов и др., многие факторы военно-спортивного воспитания терские казаки заимствовали у горцев (игры, джигитовку, боевую гимнастику), поскольку они были приспособлены к местным условиям хозяйственной и боевой жизни в прикордонье.

Система физического воспитания терских казаков решала вопросы подготовки молодежи к хозяйственной (земледелие, животноводство, рыбоводство, охота) и военной (физическая сила и выносливость, владение конем и оружием) деятельности. Это воспитание начиналось с годовалого возраста, когда мальчика впервые сажали на коня. Обучение верховой езде делало из молодых казаков лихих наездников. Такие спортивные игры, как пешие походы, маршировка, бег, прыжки, метание камня, рубка лозы, стрельба, вырабатывали физическую силу и выносливость, смекалку, боевые навыки, такие нравственные качества, как смелость, взаимовыручку и др. К хозяйственному труду казачата привлекались c 6–7-летнего возраста.

Из среды терского казачества вышли многие представители интеллигенции – военные (генералы М. Караулов, И. Колесников и др.), экономисты, историки и социологи (Вертепов, Ткачев и др.), духовенство (Д. Зеленский), учителя и агрономы. Они внесли существенный вклад в духовный подъем казачества.

Емельянов О.Б.

(г. Георгиевск)

РОЛЬ КИЗЛЯРА В РАЗВИТИИ ВИНОГРАДАРСТВА В ЛЕВОБЕРЕЖНЫХ КАЗАЧЬИХ СТАНИЦАХ ПО ТЕРЕКУ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX века В КОНТЕКСТЕ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ПОГРАНИЧЬЯ

Summary

The presented survey is dedicated to the development of viticulture on the left bank of the Terek river in the first half of XIX century. The paper offers the most significant causes of peaks and decays of this branch of agriculture in Kizlyar town and the adjacently situated Cossak settlements, basing on the current situation near the boundary line, and taking into consideration military and political set-up in the North Caucasian region.

Создание кордонной линии на левом берегу Терека из казачьих поселений начинается с царствования Петра I. В 1711 г. гребенцы переселяются с правобережья и строят первые станицы: Червлённую, Щедринскую, Старогладовскую, Новогладовскую и Курдюковскую, ставшие основой будущей Азово-Моздокской пограничной линии. В 1735 г. с основанием города Кизляр, из крепости Святого Креста были переведены служащие казаки, образовавшие Кизлярское войско. На следующий год между Кизляром и гребенцами, в станицах Каргалинской, Дубовской и Бороздинской были поселены 452 семьи донских казаков, получивших название терско-семейных.

Наиболее плодородные почвы простирались узкой полосой шириной не более двух километров вдоль левого берега Терека. Именно на Терском левобережье проживала основная часть населения Восточного Предкавказья. Политическая ситуация сложилась так, что водораздел Терека долгое время являлся государственной границей России и естественным рубежом между народами, населяющими берега реки. Природно-климатические условия левобережья оказались наиболее благоприятными для культивирования виноградной лозы. Сады разбивались в непосредственной близости от Терека на «наносном грунте, образовавшемся от размельчения горных пород» [1]. Прибрежная полоска земли была настолько плодородной, что отпадала необходимость в удобрениях. Наличие же полноводной реки полностью исключало орошение, так как подпочвенные воды регулярно подпитывали корневую систему.

На рубеже XVIII-XIX веков не только все окрестности Кизляра превратились в сплошные виноградные сады количеством до 4830, но и берега Терека на многие километры оказались заняты виноградниками, особенно в гребенских станицах, где было 1317 садов, «из коих добывалось до двух миллионов ведер вина» [2]. К 1804 г. гребенцы располагали уже 1832 виноградниками, а именно: в Червлённой - 782, Новогладовской - 200, Курдюковской - 307, Старогладовской - 185, Щедринской - 358 [3]. При этом урожай из них доводился до товарного состояния в Кизляре [4]. Наличие крупного политического и экономического центра рядом со станицами являлось дополнительным стимулом для развития виноградарства. В то же время выполнение служебных обязанностей отвлекало большую часть казачества от хозяйства. Пока одна часть казаков находилась в походах, то другая круглосуточно привлекалась к «содержанию кордона по Тереку» [5].

Начало XIX в. характеризуется бурным развитием виноградарства в низовьях Терека, благодаря хорошему и устойчивому спросу на внутреннем рынке, близостью дешевого водного пути в центральные районы страны. А также отсутствием конкуренции, вызванной еще и тем, что начался период наполеоновских войн в Европе и континентальной блокадой. Данное обстоятельство крайне отрицательно сказалось на ввозе зарубежных вин в Россию. Используя благоприятную ситуацию, жители Терского левобережья еще более увеличили площади под виноградные сады.

Российское правительство, заинтересованное в дальнейшем увеличение продукции отечественного виноделия, принимало широкомасштабные меры по его улучшению. В 1807 г. в Кизляре открылось первое в России Кавказское казенное училище виноградарства [6], которое проводило эксперименты по выращиванию и разведению различных сортов винограда и бесплатно наделяло желающих всевозможным посадочным материалом [7]. Но жители станиц, также как и кизлярцы, в основном культивировали сорта, которые главным образом использовались на спиртокурильнях.

Первоначально виноградно-водочные и спиртокурительные предприятия появились в Кизляре. Местные власти всячески поощряли развитие новой отрасли [8]. Действия правительства, также благотворно влияли на увеличение выгонки из виноградного сырья водки и спирта. В отличие от выкуривания «хлебного вина» (пшеничная водка) за приготовление виноградной - налог практически не взимался [9]. Только в 1807 г. был установлен «умеренный акциз» на продукцию винокурения, «давший значительный доход казне». Но введение налога мало отразилось на благополучии виноградарей по причине постоянного спроса и высоких цен на их продукцию [10].

Во внутренних губерниях России «кизлярка» пользовалась заслуженной славой. При качественном приготовлении и соответствующей выдержке, водка по вкусу напоминала коньяк. При этом стоимость ее была на порядок ниже импортируемой продукции. Для увеличения производства винокурения немаловажное значение имело и то, что в среднем ведро водки получалось из восьми, а спирта, из двенадцати ведер вина [11]. Соответственно снижались и дорожные расходы на продукцию низовьев Терека, особенно сухопутным транспортом из Кизляра до Астрахани.

Вслед за кизлярцами и жители левобережных станиц свои взоры обратили на винокурение. Первоначально, используя конъюнктуру рынка, на выпуск спиртоводочной продукции перешли в казачьих войсках Кизлярском и Терско-Семейном. Во время сбора урожая виноградных садов, скупщики предпочитали скупать виноград грубых сортов. Поэтому казаки низовых станиц, расположенных в непосредственной близости от Кизляра, стали засаживать новые площади соответствующими сортами. Главным образом, наиболее зарекомендовавшим себя - «Алым терским», в ущерб винным «культурным и нежным сортам» [12].

Следует отметить, что ситуация, при которой казаки Кизлярского округа продавали полуфабрикат из собственных садов, их устраивала. Занятость станичников военной службой приобретала все большие размеры. Но выгодность и перспективность этой отрасли производства была очевидной. Поэтому и гребенцы частично переходят на производство сырья для винокурения. Посетивший низовья Терека И.В.Ровинский отмечал, что цена спирта в Кизляре доходила до 8 руб. за ведро, большая часть которого изготовлялась из винограда казачьих станиц [13].

Во внутренних районах страны стоимость ведра водки возрастала до 14 руб. серебром. Подобные цены позволяли садовладельцам получать в удачные годы от 50 до 80 % прибыли [14]. По этой причине станичники значительную часть виноградников продолжали засаживать грубыми сортами. Уход за ними требовал гораздо меньше времени и средств, при этом прибыль была гарантирована. В 1815 г. в Кавказской области (без Кизляра) было выкурено, главным образом в низовых станицах 20000 ведер спирта [15].

В 1817 г. была предпринята попытка обложить продукцию винокурения непомерными поборами. В Санкт-Петербурге приняли закон о питейном сборе, по которому каждое ведро водки облагалось акцизным налогом в 6 руб. При такой фискальной политике не только жители станиц, но и кизлярцы, должны были понести значительные потери. Лишь усилиями генерала А.П.Ермолова, сумевшего убедить Сенат, акцизный налог был снижен до 2 руб. [16], что и позволило спиртоводочному производству еще некоторое время оставаться рентабельным.

К 1825 г. количество виноградников составило: в Кизлярском войске - 10 дес. 325 саж., в Терско-Семейном войске - 281 дес. 1435 саж. (Каргалинская - 155 дес. 600 саж., Дубовская - 75 дес. 860 саж., Бороздинская - 50 дес. 2375 саж.), в Гребенском войске - 453 дес. 2111 саж. (Червлённая - 159 дес. 92 саж., Щедринская - 105 дес. 1300 саж., Новогладовская - 75 дес. 1034 саж., Старогладовская - 23 дес. 2222 саж., Курдюковская - 89 дес. 2263 саж.). На которых соответственно было получено - 1960, 15338, 101907 ведер красного вина, а также спирта - 44558 ведер в терско-семейных станицах и 2180 в гребенских [17].

Обнаруженные нами архивные материалы свидетельствуют, что в станицах, расположенных в непосредственной близости от Кизляра, предпочтение отдавали спиртокурению. А виноградную водку производили в незначительном количестве только в станице Дубовской. У гребенцов же, только в станице Червлённой не много занимались приготовлением спирта, а в основном приоритет оставляли за производством водочной продукции. Подобная специализация связана с тем, что гребенцы в большом количестве занимались виноделием, остатки которого использовали на винокурение. И виноградные выжимки перед разогревом в чанах разбавляли водой для быстрейшего отделения компонентов. В результате этого готовый продукт был значительно ниже по крепости и отличался от произведенного в низовьях Терека.

Дальнейшее развитие винокурения в станицах затормозилось в начале третьего десятилетия XIX в. В 1831 г. был значительно повышен акциз на изготовляемую водку, а также введен штраф и запрещение ее производства, если она была больше или меньше установленной государством крепости [18]. Выдерживать установленные нормативы было весьма трудно при работе на полукустарных заводиках. Поэтому закупочные цены на сырье для винокурения заметно сократились. Современник, посетивший Терское левобережье отмечал, что кизлярцы, имевшие «по станицам большие винокуренные заводы», остановили производство на них. И казаки были вынуждены сами перерабатывать основную массу урожая виноградных садов и самостоятельно «выделывать водку» [19].

Документы середины 30-х годов сообщают, что гребенцы в прошении на имя Николая I обращали внимание правительства на винодельческую промышленность, как на единственную возможность содержать свои семьи и снаряжать себя на службу. Казаки не имели достаточно посуды и часто находились на службе вдали от своих домов «против горских хищных народов, принуждены были продавать на корню приезжающим кизлярским жителям за бесценок» по 9-11 руб. сорокаведерную бочку виноградного сусла. Позднее цены еще больше уменьшились и составляли 7-10 руб. за сорокапятиведерную бочку [20].

Видя бесперспективность дальнейшего развития виноградарства, казаки переключились на другие отрасли хозяйства. Но природно-климатические условия и военная обстановка в Восточном Предкавказье не оставляли выбора для станичников. Для получения средств, они были вынуждены заниматься культивированием виноградной лозы. В 1834 г. современник отмечал, «что от Моздока до Тамани мало разводится винограда и вновь ничего не посажено. По казачьим станицам от Моздока до Кизляра, хотя по нахождению большей части казаков на службе и невозможности женам и дочерям, при всем их чрезвычайном трудолюбии, успевать - сады также не распространяются, но, по крайней мере, они не приходят в худшее состояние и содержатся в исправности» [21].

Необходимо подчеркнуть, что в подобном состоянии отрасли нет ничего удивительного, так как во второй половине 30-х годов цены на продукцию винокурен достигли своего минимума за все предшествующие десятилетия [22], что и привело к разорению значительной части левобережного казачества.

В январе 1839 г. «Комитет, учрежденный для составления положения об управлении Кавказского линейного казачьего войска», от имени генерала С.С.Николаева затребовал себе «некоторые предварительные сведения» о полках Кавказского Линейного казачьего войска. Но «не получив долго времени таковых сведений и заботясь о скорейшем окончании своих действий», Комитет вновь от имени Наказного атамана 4 марта просит казачьих командиров «поспешить доставить оные в непродолжительном времени» [23]. Получив необходимые данные о казачьих подразделениях Кавказской линии, председатель комитета ген. Халанский сделал интересные выводы. Так, в разделе «Хозяйственная часть» отмечалось, что хлебопашество являлось «главным способом» жизнеобеспечения казачества, «а в двух полках Кизлярском и Гребенском виноградные сады» [24].

Однако в начале 40-х годов XIX в. виноградарство стало нерентабельным производством. Станичники Терского левобережья, в условиях крайнего обострения военно-политической ситуации в северокавказском регионе все меньше времени посвящали уходу за виноградниками. Из отчета министра Государственного имущества известно, что с 1839 г. для виноградных водок введен «двоякий акциз от 240 до 550 по Милосову гидрометру по 2 руб. 50 коп., а выше 550 по 5 руб. ассигнациями с ведра, каковой акциз составлен и на четырехлетие с 1843 по 1847 год, с переложением на серебро в 75 коп. и 1 руб. 50 коп. серебром с ведра» [25].

Себестоимость же одного ведра спирта обходилась в 1 руб. 70 коп., следовательно «с уплатою 75 коп. серебром акциза, может оная продаваться до 2 руб. 50 коп. серебром ведро», а на Макарьевской ярмарке в 1842 г. за “Кизлярку” предлагали «не дороже 3 руб. ведро, тогда как оная качеством своим равняется с лучшими российскими изделиями хлебной водки, продаваемой под именем французской» [26]. С учетом же транспортных расходов северокавказские виноградари и купцы вновь понесли существенные потери. В прибыли оставался лишь государственный бюджет, собиравший налоги независимо от экономических неурядиц. Сохранившиеся «Ведомость количества виноградных водок выделанных в Кавказской области и об акцизе на оные» со всей очевидностью демонстрируют количество финансовых средств, собранных с Терских виноделов всего за одно десятилетие. Анализ нижеприведенных материалов позволяет определить не только сумму собранного водочного акциза по годам по всей области, главным образом в Кизлярском округе, но и проследить уменьшение объемов производства готовой продукции [27].

В погоне за скоротечной прибылью горожане Кизляра, а за ними и казаки близлежащих станиц значительно перепрофилировали виноградарство на производство спиртоводочных напитков. И пока полностью отсутствовала конкуренция на внутреннем рынке, их продукция пользовалась спросом. Но стремительное развитие новых отечественных районов виноградарства, в первую очередь в Таврической (Крым), Херсонской и других губерниях, значительно уменьшили спрос на продукцию терских виноградников. Поэтому в условиях крайне неблагоприятной обстановки, не только жители казачьих станиц, но и кизлярцы не могли быстро заменить одни сорта винограда на другие. На это требовалось более десяти лет, так как лучшим временем для хорошего урожая считается период между двенадцатью и шестнадцатью годами [28].

Принято считать, что упадок виноградарства в левобережных станицах к середине XIX в., главным образом связан с культивированием сорта - «Алый терский», который, по отзывам современников по своим качествам уступал «даже дикорастущему винограду», в изобилии произраставшему в пойменных терских лесах [29]. Но помимо различных экономических и политических факторов, необходимо учитывать и то обстоятельство, что станичники в сложившихся условиях, в первую очередь были вынуждены ориентироваться на сложившуюся конъюнктуру рынка, задаваемую кизлярцами. И если для последних спад производства продукции виноградарства оказался результатом их собственных недальновидных действий [30], то жители станиц оказались втянутыми в этот процесс по независящим от них обстоятельствам.

В пользу подобного суждения говорит тот факт, что в середине XX в., в момент организации винодельческих хозяйств на Терском левобережье, основные площади отводились под все тот же сорт - «Алый терский». Как видно, не только в условиях военного времени, но и через много десятилетий, этот сорт винограда полностью соответствовал природно-климатическим условиям Восточного Предкавказья. Во-первых, он довольно устойчив к зимним морозам и весенним заморозкам. Во-вторых, мало подвержен различным болезням. И, в-третьих, имеет сильный рост и высокую урожайность (15-18 тонн с гектара). Поэтому и в наши дни из него готовят «высококачественные коньячные виноматериалы» [31].

Таким образом, к началу XIX в. развитие виноградарства на левобережье Терека достигло впечатляющих масштабов. Кизлярцы и жители близлежащих станиц на несколько десятилетий стали монополистами в производстве вина, водки и спирта на территории России. Этому благоприятствовали целый ряд субъективных и объективных факторов сложившихся не только на территории Восточного Предкавказья, но и на внутреннем рынке страны.

В дальнейшем ситуация изменилась кардинальным образом, что в первую очередь связано с ухудшением военно-политической обстановки в регионе и законодательными актами правительства, направленными на изыскание финансовых средств, для продолжения дорогостоящей войны с северокавказскими горцами. К тому же занятость казачества, особенно мужской части приобрела такие размеры, что уже не представлялось возможным собирать и перерабатывать урожай виноградных садов самостоятельно. По этой причине станичники были вынуждены продавать урожай виноградников кизлярцам, которые предпочитали приобретать грубые сорта.

Развитие виноградарства в других губерниях страны привело к стремительному сокращению спроса на спиртоводочную продукцию Терских виноградарей. В результате грозди ягод грубых сортов с сотен десятин виноградных садов значительно упали в стоимости, что отрицательно отразилось на благополучии большинства семей в Кизляре и ближайших левобережных станицах.

Примечания

1. Дзюбенко П.В. Виноделие на Кавказе (Экономический очерк) // Русская мысль. № 8. - М., 1886. – C.114.

2. Дейчман. Несколько слов о Кавказе в сельскохозяйственном отношении. // Записки Кавказского общества сельского хозяйства за 1856 год. Ч.II. – C.101.

3. Очерк виноделия Кавказа // Сборник сведений о Кавказе. Т.III. - Тифлис, 1875. – С.352.

4. Ровинский И.В. Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний. - СПб., 1809. – С.449-450.

5. Российский государственный военно-исторический архив (В дальнейшем РГВИА). Ф.13. Оп.2/110. Св.169. Д.41. ЛЛ.6-6 об.

6. Джахиева Э.Г. Из истории экономической интеграции народов Северного Кавказа во второй половине XVIII-первой трети XIX в. // Вопросы северокавказской истории. Вып.9. - Армавир, 2004. – С.35.

7. Гриценко Н.П. Города Северо-Восточного Кавказа и производительные силы края V-середины XIX века. - Изд-во Ростовского университета, 1984. – С.97.

8. Гарунова Н.Н. Кизляр в XVIII-первой половине XIX века: проблемы политического, социально-экономического и культурного развития // Автореф. дис. …канд. ист. наук. - Махачкала, 1999. – С.19.

9. Максимов Е. Терское казачье войско. Историко-статистический очерк. - Владикавказ, 1890. – С.113.

10. Васильев Д.С. Очерки истории низовьев Терека. - Махачкала, 1986. – С.141.

11. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею (В дальнейшем АКАК). - Тифлис, 1875. - Т.VI. Ч.II. С.653.

12. Омельченко И.Л. Терское казачество - Владикавказ:, 1991. – С.211-212.

13. Ровинский И.В. Указ. соч. С.449-450.

14. АКАК. - Тифлис, 1875. - Т.VI. Ч.II. – С.682.

15. Васильев Д.С. Указ. соч. С.141-142.

16. Клычников Ю.Ю. Российская политика на Северном Кавказе (1827-1840 гг.). - Пятигорск, 2002. – С.129.

17. Государственный архив Ставропольского края (В дальнейшем ГАСК). Ф.79. Оп.1. Д.342. ЛЛ.13 об.-14, 14 об.-15.

18. Гриценко Н.П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в XVIII-первой половине XIX вв. ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.IV. - Грозный, 1961. – С.50.

19. Обозрение успехов виноделия в полуденных странах России в 1834 году // Журнал Министерства внутренних дел за 1835 год. Ч.XV. – С.287.

20. Попко И.Д. Терские казаки со стародавних времен. Гребенское войско. Вып.5. (репр. изд. 1880 года). - Нальчик, 2001. – С.452-454.

21. Обозрение успехов виноделия С.286-287.

22. ГАСК. Ф.79. Оп.2. Д.986. Л.41 об.

23. РГВИА. Ф.15044. Оп.1. Д.5. ЛЛ.3, 5.

24. РГВИА. Ф.15044. Оп.1. Д.21. ЛЛ.8 об.-9.

25. ГАСК. Ф.79. Оп.2. Д.986. Л.2.

26. Там же, л.1 об.

27. Там же, лл.51-51 об.

28. Статистические монографии по исследованию станичного быта Терского казачьего войска. - Владикавказ, 1881. С.344-345.

29. Заметки к истории виноделия и виноградарства в Кизляре // Труды Кавказского общества сельского хозяйства за 1885 год. № 5. – С.350.

30. Баллас М. Указ. соч. С.24.

Яновский В.С.

(г. Кисловодск)

К ВОПРОСУ О КОНФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ КАЗАКОВ КАВКАЗСКИХ МИНЕРАЛЬНЫХ ВОД

В ХIХ–начале ХХ вв.

Курортный регион Кавказских Минеральных Вод (КМВ) являлся одним из центров интенсивной казачьей колонизации в Центральном Предкавказье с конца XVIII столетия. Поначалу казаки несли службу на дозорных постах, а в 1820-х годах по приказу генерала А.П. Ермолова было основано шесть станиц Волгских и Хоперских казаков на территории нынешних КМВ: Горячеводская, Ессентукская, Кисловодская, Боргустанская, Бекешевская и Карантинная (ныне Суворовская). Уже в самом начале развития курортного региона его население было пестрым в национальном и конфессиональном отношении. И казачество здесь не представляло исключения.

Основными конфессиональными группами в казачьей среде в ХIХ – начале ХХ веков были православные и старообрядцы различных толков. Причем старообрядчество было представлено здесь достаточно широко.

На КМВ старообрядчество было распространено в станицах Ессентукской и Кисловодской.

При этом Ессентукская станица была своего рода местным «центром» для «раскольников» (как тогда называли старообрядцев). Основана она была в 1825-1826 годах казаками-выходцами из станицы Александровской на реке Томузловке (ныне село Александровское Ставропольского края). Тогда 235 семей Волгских казаков (по преимуществу старообрядцев) переселились на реку Бугунту. На новом месте они «всем миром» возвели старообрядческий молитвенный дом. Иконы и утварь были привезены из Александровской станицы. Ессентукские первопоселенцы по своему толку относились к числу так называемых «поповцев», поскольку признавали священство и даже считали необходимым наличие священника при проведении богослужений и церковных таинств. Что показательно, первым священником в новом молитвенном доме стал отец Алексей (Петров), который принадлежал к православному духовенству и был направлен еще в станицу Александровскую по распоряжению Астраханского архиепископа. Однако не прошло и трех лет как отца Алексея удалили от богослужений за слишком активную поддержку старообрядцев. На протяжении нескольких последующих лет станичники просили Духовную консисторию дать им разрешение пригласить другого православного священника. Духовные же власти настаивали на преобразовании молитвенного дома в единоверческую церковь. Ессентукские казаки отказались. Затем последовало еще несколько неудачных попыток добиться разрешения. В итоге жители станицы стали проводить службы самостоятельно по старинным книгам. В 1835 году в станице Ессентукской проживало 699 человек старообрядцев [1, 333-334; 2, 17-18].

Православная община в станице была чрезвычайно малочисленной. Только с 1831 года стали вестись православные метрические книги. Первая православная церковь появилась лишь в 1864 году [1, 341-342].

В Кисловодской станице ситуация была аналогичной. Поскольку основали ее выходцы из той же станицы Александровской, до 1850-х годов православного храма здесь не существовало. Первым храмом станицы, основанной примерно сотней казачьих семей, был старообрядческий молитвенный дом. Первая православная церковь была построена в 1852 году [3, 63-64; 4, 27,37].

К 1870-м годам конфессиональная картина Ессентукской и Кисловодской станиц стала более пестрой. По данным на 1 января 1876 года в станице Ессентукской проживало 2336 мужчин и 2342 женщины казачьего сословия. «Раскольники разных толков» составляли уже не большинство, а только 35% населения станицы. К этой категории относились не только старообрядцы как таковые, но и местные сектанты. [5, 1,8].

Старообрядцы подразделялись на «беглопоповцев» и «приемлющих австрийскую иерархию». «Приемлющие австрийскую иерархию» были в тот период новой конфессиональной группой в станице. Этот толк, распространявшийся в России с 1840-х годов, имел в основе иерархию и традиции, сложившиеся в старообрядческом селении Белая Криница, расположенном в Буковине на территории Австро-Венгрии. Многие «беглопоповцы» из Ессентукской станицы также поддались поначалу влиянию нового толка, но затем отошли от него с появлением миссионеров своего толка [5, 8]. В Кисловодской станице в начале 20 века также был весьма распространен белокриницкий толк [6, 156].

С 1860-х годов в станицах КМВ стало усиленно распространяться сектантское учение так называемых «хлыстов» (также их называли «шалопутами», «хлыстунцами», «кадочниками» или «богомольцами»). Поначалу последователей этого течения насчитывалось всего 2-3 семьи, но уже к концу 1870-х годов в одной только Ессентукской станице было около 500 сектантов-хлыстов. Были таковые и в других станицах (Кисловодская, Боргустанская), но в меньшем количестве. В Кисловодской станице по сообщениям кисловодского краеведа В. Попова до 1920-х годов действовало хлыстовское кладбище, до нашего времени не сохранившееся.

В Ессентуках, где старообрядцы поначалу составляли самую значительную конфессиональную группу, была сделана попытка распространить единоверческое направление. Единоверческие храмы – своеобразное соединение православных традиций церковной иерархии и юридической подчиненности Святейшему Синоду со старообрядческими богослужебными традициями. Уже в 1830-х годах на КМВ были направлены миссионеры для склонения казаков в единоверчество. Поначалу проповеди имели успех, но в Ессентукской и Кисловодской станицах нашлись горячие противники такого «воссоединения старообрядчества с православием». Удалось лишь заручиться поддержкой населения станицы Горячеводской. Тем не менее, к 1837 году в Ессентукской станице уже был выстроен единоверческий храм [2, 21-22]. Однако приход его был очень незначительным. На 1 января 1876 года насчитывалось всего 67 единоверцев (1% населения станицы) [5, 8]. Параллельно властями осуществлялась политика ограничения деятельности старообрядческих приходов. В 1843 году был закрыт молитвенный дом старообрядцев станицы Ессентукской, который не был законодательно оформлен [1, 335; 2, 23-24]. Лишь в 1845 году молельня старообрядцев вновь открылась после отделения духовенства кавказских линейных станиц от Кавказской епархии [1, 335].

В 1912 году в Ессентукской станице проживало около 10 тысяч православных, 3,3 тысячи старообрядцев и всего 132 единоверца. Одновременно насчитывалось уже 8 молокан, а также 200 человек других христианских исповеданий [7, 100].

Интересен вопрос о взаимоотношениях различных конфессиональных групп казачьего населения кавминводских станиц. Они не являлись обостренно конфликтными. Но, в то же время, наблюдалась обособленность в отношениях этих групп, наличие некоторого недоверия друг к другу. Однако не были исключены межконфессиональные браки. Таковые бывали, хотя и не являлись обыкновением. Писатель А. Губин отразил эти взаимоотношения в известном романе «Молоко волчицы». Герой романа казак-старообрядец Федор Синенкин никогда не пил молока на закваске, которую его семья покупала у православных казаков Есауловых, называя эту закваску «никонианским» или «волчиным молоком». Также писатель отмечал: «В станице православные и старообрядцы старались не общаться. В поле сближал святой труд» [8, 21].

Казаки-хлысты считали православных пьяницами, поскольку сами не употребляли ничего спиртного и представляли собой довольно предприимчивую и зажиточную прослойку населения. Православные же непременно соединяли хлыстовство с исполнением ритуалов «свального греха» и «хождения духом» (экзальтированной пляски, сопровождавшейся песнопениями, криками и галлюцинациями), хотя сами хлысты-станичники отрицали наличие у них подобных практик [5, 9].

В качестве итога отметим, что казачье общество в регионе КМВ было многоконфессиональным как и все население в целом и с давних времен проходило школу совместного проживания с носителями других взглядов, другого жизненного мировоззрения.

Примечания:

1.         Боглачев С.В., Жатькова Э.А. Архитектура старых Ессентуков. Пятигорск: «Снег», 2008.

2.         Клычников Ю.Ю. Строительство церкви в станице Ессентукской // История и культура народов Северного Кавказа. Сборник научных трудов. Выпуск 2. Пятигорск: Спецпечать, 2005.

3.         Боглачев С.В., Савенко С.Н. Архитектура старого Кисловодска. Пятигорск: «Снег», 2006.

4.         Яновский В.С. Два века у богатырского ключа (летопись города Кисловодска). Кисловодск: МИЛ, 2010.

5.         Статистические материалы для изучения современного станичного быта терского казачьего войска. Тифлис, 1878.

6.         Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. 15, кн. 29. СПб, 1895.

7.         Яновский В.С. Христианские конфессии на Кавказских Минеральных Водах в ХХ – начале ХХ века // История и культура народов Северного Кавказа. Сборник научных трудов. Выпуск 2. Пятигорск: Спецпечать, 2005.

8.         Губин А.Т. Молоко волчицы. Роман. М.: «Советская Россия», 1975.

Чекулаев Н. Д.

(г. Махачкала)

ГРЕБЕНСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА

Гребенские казаки старейшая из казачьих общин Северного Кавказа, возникшая в XVI веке на берегах рек Акташ, Сунжа, Терек [1]. В 1680 г. жившие у отрогов гор казаки гребенской вольной общины переселились на правый берег реки Терек у слияния его с рекой Сунжею [2].

В 1711 г. казаков переселили на левый берег Терека и образовали Гребенское казачье войско. С переводом гребенцов на левый берег Терека образовалась по течению этой реки цепь укрепленных пунктов, представляющих собой этапы для движения с моря в Кабарду. Расположение это и послужило основанием будущей Терской кордонной линии [3]. Казачьи городки укреплены были валами и палисадами с небольшим числом пушек. Городков было пять и назывались: Курдюков, Старо и Новогладков, Шадрин и Червленый [4].

Правительство старалось использовать гребенских казаков в качестве орудия своей завоевательной политики. Оно поддерживало их время от времени денежным и хлебным жалованьем, иногда снабжало оружием и боеприпасами. За это казаки должны были проливать кровь, участвуя в походах российских войск против дагестанских и прочих владетелей. Постепенно казаки утрачивали свои былые вольности, попадая в зависимость от царской администрации [5]. 22 декабря 1720 г. Гребенское казачье войско было подчинено астраханскому губернатору. 3 марта 1721 г. Гребенское казачье войско подчинено Военной коллегии [6].

Число годных к службе достигало 1500 чел., но гребенцы могли выставить только 500 конных воинов. Следовательно, жалованье получали только эти 500 казаков в год из Астрахани рожь и муку — по 2163 четверти, да деньгами получали из Штатс-конторы по 1070 руб., а остальные казаки обороняли свои городки «с воды да с травы», т. е. бесплатно [7]. В тоже время определено было впервые гребенским казакам постоянное денежное жалованье 500 чел. в год войсковому атаману – 30 руб. и муки 21 четверть; войсковому есаулу – 20 руб. и муки 12 четвертей; хорунжему (знаменщику) 18 руб. и муки 11 четвертей. Затем станичным: атаманам по 17 руб. и муки по 10 четвертей; есаулам по 16 руб. и муки по 9 четвертей, сотникам по 15 руб. и муки 10 четвертей; писарям по 14 руб. и муки 8 четвертей; хорунжим по 13 руб. и муки по 7 четвертей; казакам по 12 руб. и муки по 6 четвертей. Кроме того, всем чинам от войскового атамана до рядового казака полагалось круп по 3 четверика, овса по 6 четвертей, соли по 48 фунтов. С этих пор гребенские казаки начинают жить общею жизнью с государством, принимающим на себя заботы об их нуждах [8].

Таким образом, за службу по охране границ, участие в войнах, которые вела Россия, они получали денежное жалованье, продовольствие. Существование и жизнеобеспечение казаков в этот период напрямую было связано с военным делом.

При строительстве крепости Святого Креста в 1723 г. на них была возложена обязанность заготовки лес, уголь, сено, конвоировать почту, курьеров, давать подводы «грузинским и горским владельцам» [9].

Через год (1724 г.) последовал указ императора – о поселении у новой крепости гребенских казаков. Намерение перевести к крепости Святого Креста гребенских казаков было отменено, так как гребенцы решительно воспротивились этому и пригрозили уйти к черкесам на Кубань. Терскую линию поручено было охранять оставшимся на ней гребенским казакам [10].

Петр I приказал не тревожить старых верований гребенцев, так как служат они государю верно и без измены, «удерживаются» в мусульманском мире, не идут против церковной власти, не нарушают государственного порядка. Таким образом, для светской власти на первом месте стояли вопросы обороны и покорности государству, а не веры [11].

Гарнизон казачьих городков состоял из двух частей: Гребенское казачье войско и от регулярных полков воинские команды. Регулярная воинская команда, когда еще строилась крепости Святого Креста состояла из командированных из Терского гарнизона унтер-офицеров, капралов, солдат и нестроевых, которые несли месячную службу [12]. После ликвидации Терской крепости воинские команды прибывали из гарнизона крепости Святого Креста. В нашем распоряжении имеются данные о численности этих гарнизонов. Так, регулярная команда насчитывала: в 1731 г. — 285 чел., 1732 г.— 302 чел., в 1733 г. — 11 чел. Кроме того, сюда присылали нерегулярные команды: в 1731 г. — 20 донских и 121 яицкий казак; в 1732 г. — 600 донских и 298 яицких казаков, 8 калмыков, 12 татар; в 1733 г.— 855 донских и 411 яицких казаков, 10 калмыков, двоих татар [13].

О положении гребенских казаков становится известным из письма главнокомандующего Низовым корпусом генерал-лейтенанта М. А. Матюшкина на имя коменданта крепости Святого Креста. 1 августа 1725 г. генерал-лейтенант М.А. Матюшкин получил письмо от терских и гребенских казачьих атаманов, в котором сообщалось следующее: «Проживающие у них в казачьих городках солдаты чинят им всякие обиды: и рубят на них (солдат Н. Ч.) всякий лес и в городках гоняют и непрестанно солдатские всякие отправляют письма регулярно из городка в городок и в терский гарнизон, на лошадях и каюками оные казаки возят, также кабардинские черкесы берут у них много подвод, от которых показанных им обид пришли они во всеконечное разорение. И о лошадях и просят дабы вышеперечисленных солдат из их казачьих городков вывести и от всякого их разорения защитить, а если невозможно будет их оттуда вывести, то извольте оных солдат к показанию упомянутым казакам разорения и ниже каких обид и к употреблению, как их казаков, так и лошадей их им солдатам к своим партикулярным услугам и работам ни к каким не допускать. Что за неимением у оных казаков лошадей в службе их Ея Величества государыне-императрице остановка не учинилось» [14]. Нами в архиве не обнаружено о реакции военных властей на жалобы казаков.

С 1721-1727 гг. из гребенских городков приезжающим в Петербург и Москву в «зимовую станицу» окладное жалованье им не выдавалось [15].

20 марта 1727 г. гребенским казакам пожалованы знамена [16].

Положение гребенских казаков осталось прежним. В 1731 году войсковой атаман гребенских казаков Данило Эльфимов «с товарищи» поехал в Москву с жалобой на обременительные повинности казаков: «Кроме работ в крепости, казаки с 1723 по 1730 гг. ежегодно для восьми царских полков заготовляли и перевозили сено на своих лошадях, что за все время составило 6400 стогов. Те же казаки из Терского редута постоянно возили овес и провиант для гарнизона крепости Святого Креста. Они же выполняли почтовую и курьерскую службу: «гоняют они до Астрахани и до Кабарды беспрестанно и грузинцов возят в Кабарду и до крепости Святого Креста». Когда драгуны для своих полков рубят лес, казакам приходится отвозиться его на место. Кроме того, говорил атаман, казаки по сто и по двести человек несут пограничную службу, «отчего де едва не все лошади опали» [17].

Поездка войскового атамана Данила Эльфимова не была напрасной, 13 февраля 1731 года вышел указ императрицы Анны Иоанновны: обязывавший командующего Низовым корпусом фельдмаршала князя В. В. Долгорукого гребенским казакам «для излишних их работ денежного жалованья прибавить по 3 руб. и в дачу производить по 6 руб. человеку, провианта давать муки — по 6 четвертей, овса — по 3 четверти, круп по 3 четверика, и ту дачу производить из персидских доходов» [18]. 24 марта 1734 г. велено было увеличить жалованье до 9 рублей [19].

По распоряжению генерал-фельдмаршала князя В. В. Долгорукого 5 марта 1731 г. в ответ на просьбу гребенского атамана Д. Эльфимова установили следующий порядок совместной работы гребенцев и регулярных военных чинов:

1.      Сено косить на драгунские лошади должны сами драгуны и при нехватке людей привлекать казаков.

2.      В выгрузке овса и провианта должны участвовать и казаки и драгуны, и тот провиант и овес возить на подъемных и драгунских лошадях и брать в прибавок казачьи лошади.

3.      На почте казакам повелено быть как и прежде.

4.      Лес возить на подъемных и драгунских лошадях и казачьих лошадях, по рассмотрению с обеих сторон, чтобы обид не было.

5.      Порох и свинец давать казакам по-прежнему по 1 фунту, а при необходимости давать им столько сколько надо [20].

Гребенским казакам при отправлении из городков в различные командировки и в «зимовую станицу» давали прогонные деньги – на одну лошадь по 1 руб., так на 10 лошадей казакам 25 октября 1729 г. выдавали прогонных денег 10 руб. 10 марта 1731 г. гребенские 53 казаков отправленным из крепости Святого Креста в Астрахань на дорогу выдали каждому по 50 коп. [21].

Гребенские казаки занимались снабжением крепости Святого Креста всем необходимым. В гребенских казачьих городках ежегодно заготавливали на довольствие драгунских лошадей гарнизона крепости Святого Креста [22].

 Крепости Святого Креста регулярно на довольствие военных чинов получала из гребенских казачьих городков скотину. Так, 18 октября 1733 г. в крепость Святого Креста из Староглатковского городка было привезено 226 баранов, коз, телят и коров [23].

10 мая 1734 г. для нужд Ростовского драгунского полка (крепость Святого Креста – Н. Ч.) было привезено из Староглатковского городка и из других гребенских казачьих городков необходимые вещи: 50 телег новых и 10 старых, осей – 10 передних и 50 задних, 90 пар оглобель, 13 пар запасных оглобель, 106 колес станов, 5 досок, 60 дуг, 55 ведер, 20 мазниц, 50 хомутов, 10 хомутов плетенных, 1 бочка нефти, 60 досок на ящики, 30 осей на колеса, 66 ящиков тележных с осьми, 53 ящиков простых, 50 фур фузейных, 16 фурм письменных, 20 досок втуловых, и артиллерийские боеприпасы [24].

Примечание:

1.         Лысцов В. П. Персидский поход Петра I (1722-1723 гг.) М. МГУ. 1951. С. 156; Военный энциклопедический словарь / Ин-т военной истории, ред. Комиссия: Н. В. Огарев (пред.) и др. – М.: Воениздат, 1983. – С. 212.

2.         Казачьи войска: краткая хроника (Репринт. Изд.) – б. м. 1992. С. 171.

3.         Там же; Утверждение русского владычества на Кавказе. К 100-летию присоединения Грузии к России 1801-1901 / под ред. Потто В. А. Т. 3. Тифлис, 1901. С. 18.

4.         Дополнения к Деяния Петра Великого. Т. XVIII и последний содержащий в себе состояние России, в каком сей великий Государь оставил её по себе. – М.: Универ. Типография у Ридигера и Клаудия. 1797. С. 302. (Далее - ДДПВ)

5.         Фадеев А. В. Очерки экономического развития степного Предкавказья в дореформенный период. – М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 20.

6.         Казачьи войска С. 172.

7.         ДДПВ Т. XVIII. С. 302; Фадеев А. В. Указ. Соч. С. 20; Великая Н. Н. Казаки восточного Предкавказья XVIII-XIX вв. – Ростов-на-Дону, 2001. С. 48.

8.         Потто в. А. Два века Терского казачества (1577-1801 гг.). Т. 2. Владикавказ, 1912. С. 16-17.

9.         Великая Н. Н. Указ. Соч. С. 110, 75.

10.       Гриценко Н. П. Города Северо-восточного Кавказа и производительные силы края V середина XIX вв. / Отв. Ред. В. А. Золотов. – Ростов-на-Дону: Изд-во ун-та, 1984. С. 76; Утверждение русского владычества… С. 19-20.

11.       Великая Н. Н. Указ. Соч. С. 130.

12.       ГУ «ЦГАРД» Ф. 335. Оп. 1. Д. 9. Л. 3.

13.       Там же. Ф. №№ 18, 335, 348, 382.

14.       Там же. Ф. 335. Оп. 1. Д. 12. Л. 8-9.

15.       Ткачев Г. А. Гребенские, терские и кизлярские казаки: книга для чтения в станичных и полковых школах, библиотеках и командах – Владикавказ, 1911. С. 203.

16.       Казачьи войска… С. 172.

17.       ГУ «ЦГАРД» Ф. 382. Оп. 1. Д. 31. Л. 1 об-2; Гриценко Н. П. Указ. Соч. – С. 76.

18.       Там же. Л. 2 об.; Ткачев Г. А. Указ. Соч. С. 204.

19.       Ткачев Г. А. Указ. Соч. С. 204.

20.       ГУ «ЦГАРД» Ф. 382. Оп. 1. Д. 21. Л. 6, 85; Д. 30. Л. 36.

21.       Там же. Д. 31. Л. 2.

22.       Там же. Ф. 335. Оп. 1. Д. 10. Л. 40, 49, 59.

23.       Там же. Ф. 18. Оп. 1. Д. 150. Л. 15; Д. 163. Л. 120.

24.       Там же. Д. 174. Л. 63,

Виноградов В.Б.

(г.Армавир)

КУБАНСКИЕ КАЗАКИ: ЗЕМЛЯКИ И СОСЕДИ

«Казачий словарь-справочник», изданный эмигрантской общиной в США в 1968 году и перепечатанный ныне в России, провозглашает: «Кубанские казаки — коренные жители правого берега реки Кубани и Приазовья...». В свою очередь, знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля дает разъяснение, что «коренной — это относящийся к корню, а также основной, начальный, настоящий, первобытный». Действительно, история того пестрого по происхождению этносоциального организма, который ныне именуется кубанским казачеством, имеет на Северо-Западном Кавказе глубокие, разветвленные корни!...

Намереваясь хотя бы в самом общем виде показать пли обозначить их, не стоит, однако, чересчур увлекаться и, играя звуковыми сходствами, сопоставляя этнические термины разных языков и времен, пытаться обосновать некую исключительную древность формирования местного казачества, уходящего якобы своими истоками в I, а то и II тысячелетие до новой эры. Делать это не нужно и потому, что, как писал выдающийся русский историк прошлого столетия С. М. Соловьев, «Крайности — далеко легкое»; и потому, что правдивое толкование, не отнимающее частицу истории у другого народа, — трудно... Да и негоже, наконец, в седой дали минувших эпох, в недрах только еще складывающихся языковых семей и этнокультурных массивов пристрастно выискивать, «расталкивая локтями» всех прочих, следы именно (а часто и мнимо!) своих, собственных, личных предков, забывая в суете тщеславных амбиций, что пращуры, нередко, — одни и те же у самых разных людей, этнических групп и целых современных народов...

Надежнее всего, изыскивая казачьи корни на Кубани, как части и широкого ареола Южнорусских степей и прилегающих к ним ландшафтных зон, обратиться к эпохе Киевской Руси; к тем разнообразным зафиксированным наукой фактам, которые знаменуют раз и навсегда состоявшееся открытие восточными славянами земель, рек, военно-торговых дорог, народов Северо-Западного Кавказа; систематическое присутствие, а затем и оседание здесь сперва отдельных представителей далеких северных «русичей», а после — складывание и формирование особых славяноязычных групп обитателей кубанских берегов, в которых с большой долей вероятия (однако и научного такта одновременно!) можно усматривать предтечей позднейшего кубанского казачества.

Так, восточнославянские купцы и их «азийские контрагенты» не позднее VII—IX веков энергично освоили торговый путь, пролегавший от бассейна Днепра и Дона мимо Кубани и.Терека к Дербентскому проходу в Закавказье. В ту же пору с севера, вблизи от Кубани, проходил традиционный «шлях» военных дружин и экспедиций, которыми Киев — «мать городов русских» защищал и укреплял свои торговые интересы от бесконечной опасности кочевнических нападений, набегов, ограблений... Не случайно, чуть к западу от границы Краснодарского края, на реке Егорлык, у села Преградное, уцелел до недавних лет древнерусский, так называемых «жаль-пнчный» (от слова — жалеть, выражавшего, в частности, идею принадлежности к могиле, кладбищу, погосту, опустошенному, разоренному месту или остаткам побоища) крест с надписью, поставленный в память о русских воинах, павших в ходе одного из походов на опасный, далекий и коварный Восток.

Не случайно и то, что один из эпизодов прославленного похода киевского князя Святослава против Хазарского каганата (965—968 годы) связан с победой и над ополчением предков современных осетин, карачаевцев (ясов) и адыгов (касогов) — данников и вынужденных союзников хазар. Примечательно, что многие специалисты восстанавливают маршрут движения войска Святослава так, что он пересекает Кубань в районе нынешнего Армавира, где на правом высоком берегу реки находятся укрепленные поселения пограничной полосы обитания «ясов и касогов».

Закономерным итогом стало возникновение и процветание вплоть до конца XI века на Таманском полуострове древнерусского Тмутараканского княжества, широко распространившего свое влияние на Северо-Западном Кавказе и вступившего в самые разнообразные (далеко не всегда дружеские) взаимоотношения с другими группами населения Кубанских берегов. Сам город Тмутаракань («Тьматархан», т. е. предводитель 10 тысяч воинов) поражал современников удивительной пестротой и «совмещаемостью» состава горожан, среди которых «русы» составляли значительную часть.

В ходе упомянутых событий (а ведь они — лишь малая часть информации, дошедшей до нас за тысячу прошедших лет!) русичи накапливали бесценный опыт, все глубже узнавали новую для них страну и различными способами осваивали, обживали ее. Примечательно, что, по мнению историков, в соседней Карачаево-Черкесии обнаружены материальные свидетельства существования наезженной «древней тропы, которая вела к Тмутаракани» и была отмечена яркими находками древнерусских привозных предметов и памятников письменности, выполненных на придорожных «памятных» столбах. Дорога такого назначения не могла не пересекать Среднее Прикубанье, то есть собственно наши места!

А если помнить, что в любом обществе есть наиболее инициативные, деятельные (пассионарные) личности, так же как и свободомыслящие «изгои», «изверги» (те, кто не укладывался в обычный общественный стереотип поведения и отчуждался разумом и душой сам, а потом отвергался, изгонялся и окружающими) — подлинные хозяева своей собственной судьбы, то станет ясно: в различных уголках бассейна Кубани могли возникать небольшие становища и поселки тех русичей, которые все больше отрывались от массы соплеменников. Такие «ячейки» приобретали особую жизнестойкость и сплоченность с окружающим степным и горским населением, опираясь на традиции, ведущие свое начало с I тысячелетия до новой эры.

Вот отчего, когда на Северный Кавказ и удельные княжества Руси почти одновременно выплеснулся шквал монголо-татарской агрессии, обитатели этих столь удаленных регионов оказались объективно (пусть и не осознанно!) союзниками друг друга. Предотвратить поражение было нельзя, не возможно. Но и сопротивление «золотоордынскому игу» не прекращалось. В частности, оно приобрело и такую форму, геройские беглецы из ханского плена уходили на Кубань, в зону лесистых предгорий и труднодоступных ущелий. Среди них были сотни тех храбрецов, которые корнями своими были связаны с княжествами и землями центральной и южной полосы складывающейся Московской Руси.

Проведя нередко долгие и тягостные годы в ордынском плену, эти люди терпеливо сберегали последнюю память о материнском благословении и потерянной Отчизне христианские нательные (наперсные) кресты. Именно их достаточно многочисленные находки в долинах Зеленчуков, у хутора Ильич в Отрадненском районе, станице Махошевской Мостовского района, в округе Кавминвод и других соседних территориях убедительно свидетельствуют о постоянном пополнении «из разных мест пришельцами» всех этих небольших, разрозненных, но крепко связанных друг с другом (языком, религией, отцовскими обычаями) групп восточнославянского населения на Кубани.

Их еще не называли в письменных источниках «казаками», но нужно, вероятно, считаться с мнением весьма авторитетных авторов начала XIX века, которые независимо друг от друга высказывали мысль, что «казаки произошли от смеси русских с черкесами» (И. Бларамберг), что понятия «черкесы» и «казаки» некоторое время взаимозаменяли друг друга (С. Брсневский). Это выдает глубокие не просто соседские, но и семейно-брачные связи между адыгами и поселившимися рядом с ними выходцами из восточных славян.

Как объяснить иначе, что в 1282 году Золотая Орда «вывела» на Днепр «Пятигорских Черкесов», а они оказались в существенной мере основой будущего могучего и мощно питавшего Прикубанье Запорожского казачества? Как разобраться в несомненной путанице, когда «черкесами» называли прежде всего и преимущественно адыгов, но и казаков порой именуют «черкесскими казаками»? Как, наконец, избежать противопоставления одного из исторических наименований адыгского населения Закубанья («касоги») и заметно близкосозвучного термина «казаки», который навсегда закрепился за славяноязычным населением южных границ России?

Нужно, скорее всего, просто лучше вслушаться в отрывочные свидетельства очевидцев той поры, отказаться от упрощенного, слишком прямолинейного взгляда па основные вопросы формирования различных групп населения Северного Кавказа, учесть многомерные последствия интеграционных процессов, охватывавших постоянно многоязыковое население Кубани и всего Северокавказского региона. Вот лишь один яркий пример, подчеркивающий необходимость такого подхода.

В Московской Руси на рубеже XV—XVI веков бытовали стойкие слухи о наличии среди черкесов-кавказцев неких групп православных христиан со славянской речью. По этому поводу германский посол барон Сигизмунд Герберштейн в 1518 году сообщал: «Если повернуть к югу, около Меотий-ских болот (Азовского моря) и Понта (Черного моря), при реке Куба (Кубань), впадающей в болота находятся горы, в которых обитают черкесы. Полагаясь на непреступность гор, они не подчиняются ни туркам, ни татарам (крымцам). Однако русские свидетельствуют, что они христиане, живут по своим законам, согласны с греками в вере и обрядах и совершают богослужение на славянском языке, который у них в употреблении».

Отнюдь не исключено, а даже вероятно, что этот источник как раз и отразил чрезвычайно важный и реальный факт русско-«черкесского» сообщества, нерасчлененности во времена зарождения вольного казачества на берегах Кубани и ее притоков.

Ведь для того, чтобы не раздувать, а снять многие резкие разногласия по проблеме начальной истории казачества в каждой из конкретных областей Юга России, необходимо доказательно определиться по крайней мере в двух принципиальных позициях: рассматривать ли появление казачества как единовременный акт или длительный процесс становления; и какие районы Северного Кавказа действительно являлись зонами формирования казачества, а какие можно рассматривать как места поселения, стабильного обитания уже сложившихся казачьих общин...

Итак, уже в первой половине XVI века в различных ландшафтных зонах бассейна Кубани (но более всего в предгорных и горно-лесистых районах) достаточно стабильно пребывали группы восточнославянского православного населения — предтечей будущего казачества. О них хорошо знали и рассказывали в Москве. Многие их повседневные интересы простирались на родимый север, о чем говорит, например, огромный (23686 экземпляров) клад серебряных монет, найденный в начале ХХ столетия у кубанской станицы Петровской. В одной «казне», рядом с монетами турецкими, крымско-татарскими и татаро-генуэзскими оказалось много русских «копеек» XV — середины XVI века. Клад этот — либо военная добыча, либо щедрая купеческая «мошна», так или иначе ориентированные на связи с Московской и Литовской Русью. В Закубанье известны и другие находки средневековых русских изделий, предшествующих по времени важнейшему переломному моменту в истории горских народов Северного Кавказа — установлению прямых вассально-союзнических отношений с Россией ряда адыгских и абазинских племенных групп, что произошло в 1550-х годах.

С этого времени разнообразятся и становятся более полными известия о Кубани, которыми располагала Москва. Их приносили дипломаты и военачальники, стрельцы и «служилые казаки», приезжавшие в эти места, «посольские люди», использовавшие дорогу к карачаевцам Приэльбрусья, проходившую от наших мест по Кубани. Так продолжалось вплоть до второй половины XVII века...

Правда, в этих сообщениях (как и в нередких свидетельствах западноевропейских гостей Кубани) речь идет о частых приездах сюда «московских купцов», о знакомстве закубанских адыгов с русскими серебряными «ефимками» — талерами и копейками» и нет как будто бы прямых сообщений как о русскоязычных христианских общинах, продолжавших жить между горцев. Но это может объясняться по аналогии с ситуацией в бассейне Терека, где приход Московской Руси ознаменовался оттоком протоказачьих групп из прежних мест обитания в границы до того недосягаемой Отчизны, которой они сохранили свою душевную преданность и неистребимую верность.

Зато привнесенные ими в складывающийся южнорусский казачий мир сведения о Северо-Западном Кавказе заметно обострили интерес к нему со стороны вольных обитателей Дона и Днепра, антитурецкие и антикрымские настроения и решительные действия которых во многом стабилизировали постоянно напряженную обстановку на причерноморско-кавказскнх рубежах Московского государства.

Вот почему в турецких дипломатических документах не раз упоминаются «банды казаков», действующие в Приазовье. А знаменитый турецкий военный разведчик, ученый и путешественник Эвлия Челеби, дважды побывавший на Кубани в середине XVII века, с озабоченностью описывал морские (на «думбасах» и «чайках») и сухопутные походы в Прикубанье донских и запорожских казаков, которые великолепно ориентировались в местных обстоятельствах и, судя по всему, имели толковых, надежных проводников из числа еще недавних славянских обитателей этих мест.

Так, он описал некую крепость «Адахум-Канадаеы» (Кровавый остров) на Таманском полуострове, где в 1638/39 годах состоялось «отчаянное сражение с 86 злосчастными русскими чайками», принадлежавшими «неверным казакам», в которых легко угадываются «донские казаки, опустошавшие Анапу». Если это так, здесь мы имеем дело с первым из известных пока случаев длительного пребывания на Кубани контингентов казачества — прямых предшественников последующего казачьего населения Кубани. Для них крепость служила опорным пунктом, своеобразной базой в их морских и речных набегах на Северо-Западный Кавказ и южнопричерноморские провинции Османской Порты.

Словом, вторая половина XVI—XVII век — это эпоха, когда в бассейне Кубани фиксируется стойкий и многосторонний интерес к этим местам со стороны Московской Руси и ее казачьих окраин, что предопределило события, вскоре затем последовавшие.

И здесь уместно акцентировать внимание на одно, в высшей мере важное, обстоятельство.

В 1993 году многонациональный Краснодарский край — южный предел исторически сложившейся России — отмечал 200-летие основания города Екатеринодара (1793) и 43 черноморских кубанских станиц. С тех пор казачество — постоянное и определяющее влиятельное население в истории Кубани. Но нельзя путать эти знаменательные события с фактом пребывания в бассейне Кубани разных групп казачества и самого появления термина «кубанские казаки» почти на СТО ЛЕТ ранее.

Не случайно, талантливый дореволюционный кубанский раевед Прокофий Петрович Короленко вел (по воле императора Александра III) историю Кубанского казачьего войска с 1696 года, то есть с «начала» верхнедонских «хоперских казаков», которые вскоре были «государевым указом» поселены на северных и восточных рубежах территории нынешнего Прикубанья. Не случайно и то, что современный «Казачий словарь-справочник» совершенно справедливо отмечает, что «прозвище Кубанских Казаков появляется в документальных актах с начала XVIII века. Так именовались обосновавшиеся за турецкой границей на Кубани, сторонники Степана Разина».

Сам прославленный атаман, возглавивший движение казаков Верхнего Дона, был казнен в 1671 году. Однако антимосковские выступления на севере Дона продолжались и в дальнейшем. Теперь они все больше выливались в формы неприятия и сопротивления церковным «никонианским новшествам», все более яростной и упорной защиты «старой, истинной» веры. Крепким прибежищем для казаков-старообрядцев на протяжении почти двух десятилетий был городок и монастырь у речки Медведицы притоке Дона. Однако царские войска, решительно «изводившие» аввакумовскую ересь, разрушили этот оплот «древнего богочестия» в 1689 году. Тогда самые непокорные его защитники двинулись на юг.

-Сперва они поселились на берегу Каспийского моря (у речки Аграхан). Но в 1703 году уходят из границ России и, получив разрешение стамбульского султана, расселяются в нескольких поселениях на правом берегу Кубани, от реки Лабы до Азовского моря, куда пришли через Пятигорье и Среднюю Кубань. Их-то и стали вскоре именовать «кубанскими казаками», что доказывается перепиской с ними нового вождя восставшего Верхнего Дона — атамана Кондратия Булавина.

Сохранились письма Булавина, адресованные весной 1708 года «рабам Божиим и искателям имени Господия, Кубанским Казакам» и их «атаманам-молодцам» (самый влиятельный среди них — некий Савелий Пахомович). Повстанцы далеко не «тихого» в ту пору Дона хотели заручиться прямой поддержкой своих закубанских единомышленников, искали через них помощи султанской Турции и любых иных антироссийских сил, предлагали наладить взаимную торговлю («А если у кого товары какие и вы возите к нам для продажи неопасно»), взывали к военному союзу, сильно преувеличивая свои успехи и численность восставших верхнедонских казаков. Общий мотив писем — протест против того, что «царь наш и неправедные судьи христианскую веру от нас отнимают».

В письмах передаются «поклоны знакомым и родственникам», что выдает вполне осознаваемую связь булавинцев с ушедшими в «ближнюю Туретчину» сторонниками и последователями Разина. Кубанские казаки предупреждались, чтобы ничего не рассказывали они о переписке с Доном «никаким русским людям, если бы они среди них оказались». Раздавались призывы крепить взаимные отношения на принципах того, «как жили наперед сего старые Казаки».

Но наступил сентябрь 1708 года и «государевы войска» заняли Дон. Покончил с собой Кондратий Булавин, а остатки его воинства вместе с семьями и под предводительством атамана Игнатия Некрасова ушли на Кубань. По наиболее достоверным подсчетам таких упорных борцов за казачью вольницу и непримиримых врагов Российского государства насчитывалось 8000 душ обоего пола.

На Кубани «некрасовцы» (так стали называть казаков по имени их предводителя) основали несколько новых поселений между прежними кубанскими казаками и вскоре полностью слились с ними, год от года принимая в свои ряды беглецов-староверов с Дона, Волги, «самостийников» из Запорожской Сечи (после поражения союзников Швеции сторонников атамана Мазепы — под Полтавой).

Некрасовцы оставили яркий, хотя и очень противоречивый, след в историй Кубани и южных областей России. Но оказались несправедливо забыты частью отечественных историков. Достаточно сослаться на такой пример: в фундаментальном труде «История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века» они даже не упоминаются!

Между тем, в оценке их роли никак нельзя впадать в крайности. Есть исследователи, которые безудержно восхваляют вольнолюбие и непримиримость некрасовцев к политике Рос-сии вплоть до безоговорочного оправдания их действий в антироссийском форватере Турции и Крымского ханства. Другие объявляют некрасовцев «представителями системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческим личностям», фактически, изменниками идеалам своей Родины.

Действительно, трудно совместить в своем понимании исключительное свободолюбие некрасовцев, не признававших над собой в границах России никаких притеснений, тирании и гнета, но не только ставших на услужение Крымским ханам и стамбульским султанам (вплоть до выполнения карательных функций против восставших в их владениях), но и буквально терроризировавших Россию и ее народ своими коварными и кровопролитными набегами вплоть до глубинных ее губерний, захватом многих тысяч русских людей в плен и продажи их на мусульманский Восток. Эти неистовства длились до 1737 года, когда умер атаман Некрасов. После Белградского договора России и Турции, увенчавшего в 1739 году войну между ними, некрасовцы стали осознавать зыбкость своего убежища на Кубани. Постепенно началось их бегство на Дунай и в Малую Азию, то есть в глубь тогдашних турецких владений.

Россия не раз предпринимала попытки примирения с некрасовцами еще со времен правления Петра I. Она проводила взвешенную политику. Например, по договору с Крымом 1772 года, «все татарские (ногайские) и черкесские народы, таманцы и некрасовцы по прежнему имели быть во владении хана Крымского». А. В. Суворов вступал неоднократно в переговоры с некрасовцами, убеждая их вернуться в российское подданство. Но взращенное десятилетиями недоверие, страх расплаты за отцовские и дедовские «вины» не позволяли некрасовцам преодолеть пропасть отчуждения и враждебности.

Когда турки были вынуждены оставить Таманский полуостров, поселения потомков разинцев и некрасовцев передвинулись в Закубанье, протянувшись цепочкой от низовий до правобережья Лабы. Финал многолетнего противостояния был трагичен: в августе 1783 года после жестоких боев с полками исчерпавшего запас миролюбия А. В. Суворова кубанские казаки отступили к турецкой крепости Анапа, куда подтянулась и их сильная морская флотилия, 18 сентября шесть с половиной тысяч душ казаков покинули Северо-Западный Кавказ, надеясь найти свою будущую долю в Турции. Лишь 200—300 семей, из которых часть смешалась с горцами, осталась на Кубани, заложив собой вскоре основу населения станицы Некрасовской, как российского уже поселения в низовьях Лабы.

Спустя десять лет, место ушедших кубанских казаков заняли бывшие запорожцы и переселенцы с Дона. Открылась новая страница в казачьем освоении Кубани!

Остается добавить (как бы в скобках!), что жизнь на далекой иноверной чужбине оказалась тяжкой и бесперспективной. С начала XX века потомки некрасовских вольнолюбцев потянулись обратно в Россию. Они просились на Дон, но правительство определило им основное место обитания на Кубани... Процесс этот растянулся на несколько десятилетий. Затронул он и наши места: немалая группа некрасовнев влилась в состав обитателей станицы Прочноокопской, привезя с собой многочисленные народные воспоминания о своеобразном и малоизвестном этапе складывания общекубанского казачества...

В свете изложенного, нельзя согласиться с мнением о том, что «особенностью начала истории жизни казаков на Северо-Западном Кавказе было то, что Кубань до переселения сюда казаков-черноморцев не знала периода вольного казачества» (И. Я. Куненко). Напротив, именно длительное присутствие па берегах Кубани крупных групп вольного, враждебного российским властям казачества, блокировавшегося с агрессивными турецко-крымскими силами, во весь рост поставило перед империей задачу интенсивного покорения основных казачьих вольниц, укрепления и надеждой обороны новых границ России в Прикубанье.

И вовсе нет парадокса в том, что решение этой ответственной и исторически знаменательной задачи было возложено на ту преобладающую часть казачества, которая (хотя далеко и не просто!) все прочнее и безоговорочнее обретала свое место в геополитических реальностях и действиях России. Причем, место это определялось властями довольно жестко и безапелляционно!

Далеко не все отдают себе отчет в том, что кубанское казачество в исходном пласте своем суть порождение силовых действий царского правительства, один из первых в истории России примеров «компактно-этнических переселений», принудительного обретения новой родины, новой жизненной перспективы.

Ограничимся здесь обзором основных вех и важнейших событий, а также знакомством с фольклорной «самооценкой» разными группами казачества выпавших на их долю испытаний и приобретений. И прежде всего подчеркнем: единое в дальнейшем кубанское казачество формировалось из нескольких, независимых друг от друга «общин», долгое время сохранявших свою специфику.

Известно, что летом 1775 года под дулами пушек мощного отряда российских войск, посланного по указу императрицы Екатерины II, была упразднена прославленная малороссийская казачья вольница — Запорожская Сечь. Около 12 тысяч не пожелавших покориться запорожцев ушло на своих «чайках» вниз по Днепру, в «Туретчину». Остальные разбрелись кто куда, включая владения Крымского хана:

...Вэлык свит, маты царыця,— Пидем хану служыты, А ниж мы будэм князьям, генералам Вашым пичкы топыты...

Однако, спустя 8 лет, большая часть недавних запорожцев собралась на зов старшин Захарии Чапеги и Антона Головатого, и по инициативе прославленного политика и царедворца князя Г. Потемкина поселилась у Черного моря, между Бугом и Днестром, охраняя границы России со стороны Турции, владевшей тогда всем Балканским полуостровом. Здесь «лыцари казачьей воли» находились под прямой властью царизма, именуясь новым названием «Черноморских казаков». Их положение усугублялось тем, что очень скоро осваиваемые ими приграничные земли стали делиться между помещиками и перспектива кабалы оказалась вполне очевидной. Казаки с горечью распевали:

Вража маты Катэрыие

Нэ горазд виныла:

Стэп широкый, край весэлый

Тай занапастыла.

Вража маты Катэрыне

Нэ гарно зробыла:

Панам зэмлю раздарыла,

Нас посыротыла...

Прежние запорожцы были готовы на все, чтобы спасти остатки своей еще недавней вольницы. В это время среди них и стало известно о богатой «Тамани с окрестностями оной», куда обращали их взоры имперские власти.

Пропагандистом идеи и одним из ее умелых проводников в жизнь стал Антон Головатый. По казацким куреням зазвучала песня, написанная им:

...А нам даты Отомань обищають.

Мы й туда пишлы б, абы нам сказалы,

Щоб не загубыты той казацкой славы...

Обещания и заверения от правительства были даны, переселение состоялось в 1792—1793 годах и вскоре уже плодовитый старшина-песенник полковник А. Головатый призывает «казаченьков нэ журытыся» (не печалиться), ибо дождались они от царицы «за службу заплаты». И четко обозначает ближайшие цели жизни на Кубани:

...В Тамани жыть, вирно служыть,

Границю дэржаты.

Рыбу ловыть, горылку пыть,

Где й будэм богаты!

Та еще треба и женытыся

И хлиба робыты,

А хто прыйдэ из нэвирных,—

Як ворога быты.

Свыше 40 казачьих станиц, сохранивших родные сердцу названия запорожских куреней, оседлали тогда Таманский полуостров и правый берег Кубани от ее устья до впадения реки Лабы. Притом, нужно сознавать, что Россия, расселяя на Кубани былых запорожцев, не столько надежно прикрывала свои границы от турецких посягательств (это, в конце концов, было дело армии!), сколько обрекала их на долголетний конфликт с местными северокавказскими народами лесисто-горного и степного Закубанья, видевшими в переселенцах прямые опасности и угрозы для себя.

Так началась долгая, многотрудная, героическая и опасная служба на благо России тех казаков, которые никогда не забывали о своих украинско-малороссийских корнях и почитали за величайшую честь «дэржаты границю» Отечества, а при малейшей возможности и расширять ее за счет турецких владений и земель «закубанских черкесов». Со своей стороны, правительство в последующие десятилетия принимает целый ряд законоположений (часто весьма необычных!), обеспечивающих дальнейшее пополнение численности и повышения боеспособности Черноморского войска — своего надежного оплота на кубанских берегах.

Одновременно с появлением черноморцев последовало императорское повеление о водворении вдоль этой реки большой группы донского казачества. Однако приказ был выполнен не сразу: он повлек за собой возмущение и открытое неповиновение донцов, не желавших покидать насиженные места. Властям пришлось применить грубую силу к неповинующимся и двинуть против них регулярные войска.

Только в 1794 году на кубанский отрезок складывающейся Кавказской укрепленной Линии прибыла первая тысяча семей донских казаков, к которым вскоре присоединились 125 семей казаков с Волги. В результате был сформирован так называемый территориальный казачий полк, разместившийся во вновь образованных станицах: Прочноокопской, Кавказской, Григориполисской, Темнолесской, Воровсколесской и др. Первая из названных станиц расположилась в черте нынешнего города Армавира, на правом берегу Кубани, у самой подошвы крутого и высокого речногоберега, увечанного еще в 1784 году сильным российским укреплением Прочный Окоп. Теперь это место называется «Старая Станица», так как в 1817 году, по распоряжению генерала А. П. Ермолова, станица Прочно-окопская была перенесена туда, где находится и сейчас-Скоро на Дону узнали об «экономическом преуспеянии» этих выходцев, о привольной их жизни и о богатстве, щедрости природы на новых местах. Тогда, как свидетельствует дореволюционный исследователь кубанского казачества П. П. Короленко, «под предлогом родства и по разным другим причинам, казаки стали стремиться уже сами, в противоположность прошлому, с Дона на Кавказ».

Однако между черноморцами и донцами оставалась еще незаселенная казаками часть кубанского берега. Сюда «запросились сами» екатеринославские казаки из тогдашней Слободско-Украинской (Харьковской) губернии. И в 1802 году они были поселены своими станицами при редутах Ладожском, Темижбекском, Воронежском, Тифлисском и других.

Состоялось и еще одно массовое казачье перемещение: в 1826 году на верхнекубанский отрезок Кавказской Линии были переброшены верхнедонские по своим корням и жившие с 1777 года на Тереке хоперские казаки, образовавшие станицы Баталпашинскую, Беломечетскую, Барсуковскую, Бекешевскую и Карантинную.

Только после всего этого Кубань оказалась надежно прикрыта от всяких неожиданностей, став органической частью Кавказской (Азово-Моздокской) укрепленной Линии. Кроме черноморцев все казаки были причислены к Линейному войску и именовались «линейцами».

В 1820 году их наблюдал проезжавший тут А. С. Пушкин и описал в письме к брату так «Видел я берега Кубани и сторожевые станицы — любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем-..» Пытливый взгляд литератора ухватил общее и «особное» (как тогда говорили) в казачестве на Кубани: «Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на Черноморских и Донских казаков — теперь пока не скажу об этом ни слова...».

А между тем, широко по Югу России разносилась молва про «Линеюшку — Кавказскую сторонушку», ставшую передовой позицией постепенно нарастающей борьбы России за полное умиротворение, покорение Кавказа, против безграничного свободолюбия закубанских народов. Военные действия, не прекращавшиеся здесь вплоть до середины 1860-х годов, порождали тревожные и горькие казачьи песни:

 ...Я в скалах; па горах бывал,

Я про матушку-Кубань слыхал.

Про вершины ее частые,

Про стеги ее широкие.

Кубань-речка из под Шат-горы,

И бежит она быстрехонько,

И бежит она быстрехонько,

А служить там, жить,

Ох,тошнехонько!

В 1832 году Кавказское Линейное войско сформировалось окончательно, подчиняясь командиру Отдельного Кавказского корпуса, но получив и собственного наказного атамана. Именно оно, в свою очередь, обеспечило дальнейшее расселение казачества, теперь уже на закубанских землях.

На рубеже 1830—1840-х годов под непосредственным руководством генерала Г. Х. Засса возникла «Новая Лабинская Линия» из станиц Лабинской, Чамлыкской, Вознесенской, Урупской, Спокойной, Удобной, Сторожевой, Исправной и других. Чусть позднее свое место достойно заняла среди них и станица Зассовская. Кроме «коренных казаков» здесь расселялось и некоторое количество отставных солдат Кавказского корпуса. Народная молва не скрывала опасности и каждодневного риска этих расселений. Так, в популярной тогда песне казак уговаривает девушку поехать с ним на Кубань, где

 «...Уруп-река медом протекла,

а Лаба-река зеленым вином.

По горам-горам лежат камушки драгоценные, неоценные...».

Но девушка отвечает:

 ...Я сама там была,

Сама видела,

Как Уруп-река

Кровью истекла,

А Лаба-река

Горючей слезой.

По горам, горам

Лежат головы

Все казацкие,

Все бурлацкие...

...Прошли годы, десятилетия... Военные действия, изнурявшие обе стороны, передвинулись далеко на юго-западный фланг Закубанья. В 1860 году все названные выше разнохарактерные группы казаков на Кубани были объединены в новообразованное Кубанское казачье войско; стали консолидироваться, продолжая долгое время сохранять свое этнокультурное своеобразие.

Поскольку эти историко-этнографические очерки посвящены прежде всего Средней Кубани, целесообразно остановиться подробнее на некоторых сторонах характеристики именно Линейных казаков.

Итак, 1000 семей донских казаков-староверов (4700 душ обоего пола) были к осени 1794 года поселены шестью станицами, составлявшими до 1819 года Кубанский полк. Затем, станица Усть-Лабинская была «перечислена» в Кавказский полк, поселенный на Кубани в 1803 году, а вместо нее из Кавказского полка в Кубанский переведена станица Темижбек-ская.

Судя по документам Государственного архива Краснодарского края, за дальнейший период, к 1850 году, среди станиц Кубанской бригады, выросшей из прежнего полка, уже не было Воровсколесской и Темнолесской. Зато в 1833 году сюда были «причислены» села Кавказской губернии: Дмитриевское, Расшеватское, Успенское, Ново-Александровское и Ново-Троицкое. Села получили статус станиц, а их население — линейных казаков.

Вопрос о первоначальном строевом составе Кубанского полка достаточно сложен из-за отсутствия необходимых документальных источников. Однако известны имена офицеров, возглавивших по приказу правительства переселенцев: войсковые старшины Кумшацкий и Киреев, есаул Сучилии, сотник Чимигуков. Известно также, что к 26 мая 1799 года обязанности командира полка последовательно исполняли сначала есаул Чернозубов, а затем есаул Потапов. Последний был во главе полка по крайней мере до марта 1822 года.

Относительно же состава полка на конец XVIII века есть сведения у его историка М. Толстова: «в 1796 году марта 1-го числа..- полк выкомандирован на службу по комплектному состоянию при 16 старшинах и 500-х казаках, без штатного положения на окладе донских, по линии служащих, полков». Рапорт в Правительственный Сенат от 11 ноября 1800 года сообщает, что в Кубанском полку «служащих-старшин 17, казаков 501; отставных, неслужащих и малолетков 610».

В 1808 поду в Кубанском полку появилась своя артиллерия: были образованы две конно-казачьи роты под номерами 1 и 2 в составе трех фунтовых единорогов и восьми пушек в каждой. Рота № 1 была распределена в казачьи полки: Кавказский, Кубанский, Хоперский и Волгский.

Служба казаков непосредственно в полку определялась в 1796 году в 30 лет. Кроме того, существовала еще и внутренняя служба казаков в станицах. И в целом линейцы несли воинскую повинность, как это сообщается в конце XIX века, с 20 до 60 лет. Чередуясь с находившимися на Линии казаками донских полков, кубанцы находились в разъездах, секретах на бродах, занимали посты и пикеты.

Возможная очередная смена, зачисление в «нестроевые» и увольнение в отставку нижних чинов производились до 1819 года властью полкового командира. Несмотря на долгий срок отбывания воинской повинности, казаки, пользуясь отпусками, а иногда и очередной сменой, могли поддерживать свое хозяйство и отдыхать. При этом казаки были обязаны давать подводы, квартиры, продовольствие для регулярных войск, находившихся на территории полка; выполнять строительные, ремонтные и заготовительные работы-

Жалование в это время получали только строевые казаки. Оно выражалось в денежном довольствии, провианте, порохе и свинце. «На лошадь» (то есть на фураж) «порционных денег» не полагалось.

К 1813 году Кубанский полк был усилен «отставными и не-служившими еще в строю казаками с таким расчетом, чтобы на каждые 12 верст кардонной линии находилось по 20 конных и 4 пеших казака». Плоды этого решения наблюдал в 1816 году генерал А. П. Ермолов, и они остро неудовлетворили его: «Первое обстоятельство, обратившее внимание мое, - были высланные мне на встречу конвойные команды из поселенных на Линии казаков. Всегда отличались они от прочих казаков особенной ловкостью, исправностью оружия и добротою коней. Я, напротив, увидел между ними не менее половины чрезвычайно молодых людей, нигде не служивших, и даже ребят»..

Первые двадцать лет своей истории Кубанский полк существовал как самостоятельная единица, а в 1813 году все войска по Линии были разбиты на две бригады. В Первую, занимавшую границу от рубежей Черномории до крепости Константнногорской, наряду с полками Суздальским и Вологодским пехотным, донским Аракапцева, Ильина 1-го, Сычева 3-го, Алексеева 3-го, Кавказским и Хоперским линейными казачьими вошел и Кубанский полк. Тогда же его численность была доведена до 800 человек, а к 1819 году, как сообщает Ф. А. Щербина, «в Кубанском полку числились 2 штаб-офицера, 21 обер-офицер и 800 казаков».

В 1832 году Кубанский полк вошел в состав создававшегося Кавказского линейного казачьего войска (полки: Кубанский, Кавказский, Хоперский, Волгский, Горско-Моздокский, Гребенский, Кизлярский и Терское семейное войско). В ту пору, после причисления к нему вышеупомянутых селений, служилый состав полка увеличился более, чем на 1000 вооруженных всадников, и в 1834 году в Кубанском полку состояло — 2 штаб-офицера, 34 обер-офицера, 83 урядника и 2086 казаков.

Из числа командиров полка на этот период нам известны: подполковник Левашев (до 7 июля 1834 года), а вслед за ним — майор (позже подполковник) Рот и с 1 апреля 1840 года — подполковник барон фон Фитингоф. Оба последних были деятельными сподвижниками генерала барона фон Засса, чья резиденция располагалась в крепости Прочный Окоп. Засилье немцев в окружении Засса вызвало неудовольствие линейного казачества, что отразилось, как зафиксировала в 1840-х годах прогрессивная русская писательница Е. П. Ла-чинова, бывавшая тут, в народном переименовании крепости в «Немецкий Окоп».

В 1845 году уже сам Кубанский полк был развернут в бригаду из двух шестисотенных полков. Бригаде был присвоен № 3. Возглавлял ее подполковник Фитингоф, тогда как 1-й Кубанский полк — войсковой старшина Фролов, а 2-й Кубанский полк подполковник из ногайцев, одаренный писатель, замеченный А. С. Пушкиным — Султан Казы-Гирей. Штаб бригады был в станице Прочноокопской, 1-го полка в Новоалександровской, 2-го в той же Прочноокопской, рядом с которой, кстати, располагались и родовые земли его командира Султана Казы-Гирея.

В 1-й Кубанский полк.вошли станицы Успенская, Расшеватская, Новоалександровская, Новотроицкая, а во 2-й — помимо старых станиц (Кавказская, Григориполисская, Прочноокопская, Темижбекская) вошла и одна новая — Дмитриевская. В 1845 году в связи с развертыванием полка в бригаду был определен «штат», по которому в обоих полках было положено иметь: 3 штаб-офицера, 36 обер-офицеров, 100 урядников, 26 музыкантов, 1596 казаков.

Тогда же срок действительной службы казаков сократился с 30 до 25 лет. Позже, в 1856 году, приказом по отдельному Кавказскому корпусу (№ 588 от 30 сентября) срок действительной службы казаков-линейцев был уменьшен до 22 лет.

К 10 декабря 1847 года бригадой командовал полковник Шульц, во главе 1-го полка стоял майор (затем — войсковой старшина) Хуциев, а 2-го — войсковой старшина Мещеринов, ставший, спустя полтора года, командиром бригады... В 1852 году источники называют командиром 1-го Кубанского полка есаула Фитингофа, а 2-го — войскового старшину Перепеловского.

В последующие годы (более всего в 1860—1861) в связи с формированием новых Кубанского и Терского казачьих войск, на Кубани происходила неоднократная перенумерация бригад и полков. Менялся и «коренной состав» линейцев.

Выше речь шла о пополнении Кубанского полка путем присоединения к нему многолюдных новых крестьянских селений-станиц. Но были и иные источники накопления людских ресурсов. Так, Ф. А. Щербина отмечал, что в первые годы пребывания полка на Линии «донцы под предлогом родственных и других связей с переселенцами, стали уходить с Дона целыми семьями и селиться на Кубани». Это продолжалось и в начале XIX века.

А, например, в апреле 1807 года в Кубанский полк были зачислены 20 абазин «горского владельца» Атажука Клычева. В 1846 же году, как это видно из посемейных списков станицы Прочноокопской, в Кубанский полк были зачислены несколько десятков семей, «переведенных из Волгского казачьего полка», причем имена новоявленных кубанцев сплошь тюркско-мусульманские. В посемейных списках этой же станицы за 1851 год значатся 34 семьи обращенных в казачье звание крестьян, «причисленных на жительство из Полтавской губернии в 1849 году», и 11 семей, «причисленных к станице Прочноокопской из отставных солдат», ранее частью обитавших в Форштате.

Так формировался своеобразный этнический состав линей-цев до окончания военных действий в крае. Сведения эти интересны не только сами по себе, но и как предмет для анализа нынешних преемников и «возродителей» традиций казачества в наших местах.

...Тонкий знаток местной культуры П П. Короленко в начале столетия писал: «Кубанский полк, как поселенный из донский казаков, перенес всецело с Дона на Кубань все свое родное обмундирование и вооружение». А хорошо известно, что «в течение всего XVIII века единой военной формы для казачьего войска не существовало».

Поселившись на Кубани, вчерашние донцы еще какое-то время сохраняли традиционный облик донских казаков: «В конце XVII начале XVIII века сложился тип казачьей одежды... Ее обязательным элементом была старинная верхняя одежда — зипун. Так назывался длинный кафтан без воротника... Носили казаки сапоги, широкие штаны, бараньи шапки с бархатным верхом, подпоясавшись кушаками». Традиционным вооружением стали карабин, сабля, пика.

Конечно, вооружение и обмундирование кубанцев претерпели изменения. А Ламонов отмечал: «Старики и служилые казаки носили долгое время обмундирование донского покроя, молодые же казаки обзавелись одеждою черкесского образца». С течением времени линейные казаки полностью приняли одежду и вооружение горцев, «удержав только одну донскую пику».

Лишь в 1824 году официально было приказано «строить служилым казакам форменное и партикулярное обмундирование черкесского покроя». В 1-ой бригаде, к которой в 1813—1845 годах относился Кубанский полк, устанавливался однообразный темносиний мундир. При этом цвет погон, бешмета и верха папахи для Кубанского полка устанавливался белый. Папаха должна была быть черного «курпея» (смушки). Полагались также чувяки с ноговицами в хорошую погоду, а в «дурную» — сапоги.

До 1827 года вооружение кубанцев состояло из пики, ружья и шашки, пришедшей на смену сабле уже на Кавказе. Затем пики у линейцев были отменены и введены кинжалы с поясами и пистолеты.. Последние носились сзади за шашечным поясом в суконном чехле на шнуре или тесьме. С мундиром пистолет носился на белом гарусном шнуре с кистью, которая висела за спиной. У офицеров полагался серебряный с такой же кистью шнур.

Наконец, приказом по отдельному Кавказскому корпусу от 24 сентября 1856 года (? 574) в Кубанском полку устанавливались «парадные полукафтаны (чекмень — тип черкески, которая еще, однако, не стала официально признанным названием мундира кавказских казаков), бешметы и суконные верхи папах офицерам и нижним чинам иметь- «белые», (при темносиних «парадных полукафтанах и шароварах»)...

Таковы всего лишь некоторые сведения о линейном казачестве Средней Кубани. Они могут быть значительно расширены при обращении к специальной рекомендуемой литературе, прежде всего к небольшой книжке С. В. Телепеня и В. Б. Виноградова «Заметки о казаках-линейцах», опубликованной в Армавире в 1994 году.

В заключение подчеркнем, что с 1860-х годов (хотя и в приграничных, но уже как бы и «внутренних» областях России) казачество все больше соседствовало с выходцами из самых разных российских губерний. Этот естественный процесс протекал вовсе не просто, скажем, даже болезненно. В последнем статистическом сборнике дореволюционной России сообщалось, что в Кубанской области на 1000 человек жителей казаки составляют всего 410, хотя общее их число в 1916 году достигало 1 миллиона 367 тысяч.

На этом фоне примечателен наш Армавир — центр Лабинского отдела Кубанской области, преобразованный в 1914 году в город. С 1908 года должность атамана отдела исполнял Александр Петрович Филимонов — личность в высшей мере замечательная. Очень деятельный администратор, он всемерно способствовал переходу Армавира в статус города. По его инициативе и его стараниями в 1914 году было выстроено новое здание управления Лабинского казачьего отдела — двухэтажный особняк с декоративным садом, фонтаном во дворе и кованной оградкой. В народе здание называли атаманским дворцом (ныне в нем инфекционная больница). А. П. Филимонов добивался проведения железной дороги от Армавира до Теберды — чудного природного заповедника. Для этой цели в 1916 году было образовано акционерное общество, не успевшее осуществить свою цель. Инициативный атаман принял решение о строительстве трамвайной линии от Армавира в Прочноокопскую. Вынашивались и многие иные перспективные планы, призванные благоустроить вновь учрежденный город, придать ему еще более яркие черты регионального центра... А. П. Филимонов стал в 1917 году первым выборным атаманом Кубани, сыграв очень противоречивую роль в гражданской войне.

А один из местных журналистов примерно в те же годы свидетельствовал, что в кубанских станицах «население представляет сплошную этнографическую массу мало- и великорусского происхождения, отцы, деды, а может быть, и прадеды которой тоже были казаками; это обстоятельство придает коренному населению особый характер; вы видите, что попали в среду, резко отличающуюся от обычной сельской среды, чувствуете присутствие и веяние каких-то особых, прочно установившихся сословных, классовых традиций и умонастроений...».

Сегодня, на наших глазах (а то и при прямом участии), идет процесс возрождения кубанского казачества, много претерпевшего в XX веке. Всекубанское казачье войско настойчиво стремится вернуть к жизни многие черты историко-культурной самобытности казачества в контексте современной истории России.

Путь этот тернист и требует истинного подвижничества! И дай, как говорится, Бог, чтобы он развил и приумножил многовековую казачью славу! Чтобы нынешние и будущие поколения самых разных групп восточнославянских переселенцев на Кубани, а также их земляки и соседи, оглядываясь на плоды свершенных дел, могли бы с чувством истинной удовлетворенности провозгласить заветные слова: «Любо, братья казаки! Любо!».

Литература:

1.         Бардадым В. П. Ратная доблесть кубанцев. Краснодар. 1993.

2.         Беджанов М. Б. Суверенитет, демократические движения, многопартийность и возрождение казачества- Майкоп. 1991.

3.         Виноградов В. Б. Из истории Старой Станицы — Прочнс-окопской. Армавир. 1994.

4.         88

5.         Гедеон. Митрополит Ставропольский и Бакинский. История христианства на Северном Кавказе до и после присоединения к России. Москва — Пятигорск. 1992.

6.         Гордеев А. А. История казаков. В 4 частях. М. 1991.

7.         Горлова И., Манаенков А., Лях В. Культура кубанских станиц. 1794—1917. Исторический очерк. Краснодар. 1993.

8.         Губарев Г. Казаки и их земля в свете новых данных. Вторая книга о казаках. Издание Г. В. Карпенко. Буэнос Айрес. 1974.

9.         Два века кубанской литературы (1792—1992). Материалы научно-теоретической конференции. Краснодар. 1993.

10.      За други своя, или все о казачестве. Москва. 1993.

11.      Захарченко В. Песни станицы Кавказской, записанные от Антонины Ивановны Сидоровой с приложением песен, собранных А. Д. Ламоновым, и его «Исторического очерка о заселении станицы Кавказской». Краснодар. 1993.

12.      Казачий словарь-справочник. В 3-х т. Москва. 1992.

13.      Казачество в истории Юга России. Тезисы докладов. Краснодар. 1993.

14.      Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов-на-Дону. 1992-

15.      Казачьи войска. Хроники гвардейских казачьих частей. Москва. 1992.

16.      Колесников В. А. Донцы на Кубани. Ставрополь. 1995.

17.      Короленко П. П. Двухсотлетие Кубанского казачьего войска: 1696—1896. Краснодар. 1991.

18.      Кубанский краевед. Ежегодник. Краснодар- Вып. I 1989; вып. П. 1990; вып. III 1992.

19.      Кубанские станицы. Москва. 1967.

20.      Куценко И. Я. Кубанское Казачество. 2-е изд. Краснодар-1993.

21.      Матвеев О. В. Форменная одежда казаков-линейцев Кубани. Краснодар — Армавир. 1995.

22.      Песни казаков Кубани. Краснодар. 1966.

23.      Прочноокопский историко-культурный многоугольник. Материалы конференции (сентябрь 1994 года). Армавир. 1994.

24.      Телепень С. В., Виноградов В. Б. Заметки о казаках-линейцах. Армавир. 1994.

25.      Традиционная культура и дети. Краснодар. 1991.

26.      Трехбратов Б. А. Первые шаги: выступления армейских и казачьих частей на Северном Кавказе в период революции 1905—1907 гг. Краснодар. 1987.

27.      Труды общества любителей изучения Кубанской области. Библиографический указатель. Краснодар. 1993.

28.      Тумилевич Ф. В. Русские народные сказки Казаков-Некрасовцев. Ростов-на-Дону. 1958.

29.      Хрестоматия по истории Кубани. В 2-х ч. Краснодар. 1975. 1982.

30.      Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Краснодар. 1992.

Малинин Б.А.

(г. Ессентуки)

О ФОРМАХ ОБМУНДИРОВАНИЯ ТЕРСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА

Формы одежды Терских казаков неоднократно изменялись в истории казачества, но к началу ХХ века они приняли более или менее упорядоченный вид, что явилось результатом многочисленных приказов по Военному ведомству /ВВ/ и по Главному управлению казачьих войск.

Основным отличием обмундирования терских и кубанских казаков от других казачьих войск России было то, что только два этих войска носили форму кавказского образца без лампасов: черкесску с бешметом присвоенного войску цвета, папаху бурку и т.д.

Черкесска по Пр.ВВ № 330 от 1905г. и № 788 от 1904г. была у офицеров и казаков черного цвета. В ходе первой мировой войны цвет черкесски менялся в сторону защитных оттенков: она могла быть коричневой, коричнево - серой /табачного цвета/, сине-серой и даже цвета хакки. На черкесске полагалось иметь, соглассно циркуляру Главного штаба 223 от 1896 г. газыри из серебра /белого металла/, хотя допускалось ношение газырей и из других металлов, из белой кости, с разнообразной гравировкой или без нее. Количество газырей на одной стороне груди доходило до 9, но только в нечетном исчислении. Газыри никакими галунами и т.п. не обшивались. Галунные украшения были в форме одежды Конвоя императора. Разреза сзади черкесска не имела Как и не имела цветных окантовок и обшлагов. Белые черкесски носились только вне строя офицерами или стариками. газыри при этом могли быть черные.

Бешмет был светло- голубой. Стоячий воротник бешмета высотой 44мм/ 1 вершок/ у офицеров и урядников обшивался соответственно чину серебрянным галуном /белой тесьмой/. Застегивался на крючки или обшитые голубым пуговицы до пояса, но был длиной до половины бедра и расстегнутым ниже пояса. Материал был блестящим /шелк саржа и т.п./ Галун от воротника шел до половины груди. Бешмет мог иметь нагрудные карманы.

Шаровары офицеров и нижних чинов представляли собой прямые брюки, заправляемые в сапоги. Брюки никогда не носились на выпуск, как не носилось и галифе. Папаха соглассно приказу ВВ № 380 от 1871г. была черной из смушки или мерлушки /шкура ягненка/ высотой от 15 до 25 см. Носились и так называемые «трухменки»- мохнатые папахи туркменского образца, принятые в Сибирском и Оренбургском войсках. Выпуклое, выступающее несколько выше меха верха папахи донце, было из светло- голубого сукна с крестообразно пришитой серебрянной или белой лентой, которая проходила и по окружности папахи. Кокарда носилась по центру передней части папахи, или не носилась вовсе если казак находился на льготе. Вне строя на молебне папаху следовало держать в левой руке, донышком от себя и кокардой вверх, положив большой палец в сторону кокарды, а остальные внутрь папахи /Пр.ВВ № 191 от 1910 г./. Вне строя могли носиться белые и серые папахи. Кокарда была металлической или фарфоровой георгиевских цветов, т.е. с черным центром и черным овалом через оранжевый овал. Наружний овал был у урядников серебристым, у рядовых казаков - белым. Офицерская кокарда имела наружний гофрированный овал. Цвета кокарды были общевойсковыми для всех родов войск. Во время первой мировой войны кокарды могли закрашиваться в защитный цвет. Фуражка первоначально относилась только к офицерскому обмундированию и имела общевойсковой покрой, но с голубым околышем и голубым кантом /выпушкой/ на тулье. Тулья была не широкой, в отличие от современных армейских фуражек. Носилась первоначально без подбородочного ремешка , который появился лишь перед мировой войной. Плетеных ремешков казаки никогда не носили, так как парадным головным убором являлась папаха. На молебне фуражку держали в свободно опущенной левой руке кокардой вперед, тульей от себя за верхний край тульи.

В годы первой мировой и гражданской войны офицеры имели право носить обмундирование общеармейского образца, полевого фасона. Однако нижние чины носили и дальше шаровары, а не галифе или бриджи, а офицеры - брюки суженки, т.е. зауженные бриджи полевого покроя.

Казаки-терцы гимнастёрку черного или защитного цвета никогда галунами и выпушками не украшали. Гимнастерка имела стоячий воротник высотой 44мм с двумя пуговицами на нем и двумя или тремя на планке. Застегивалась или справа налево, или слева на право. Нагрудные карманы были прорезные или накладные с одной пуговицей на клапане. Две пуговицы на клапане имели грузинские рубашки. В годы мировой и гражданской войны офицеры часто носили френчи или кители со стоячим или отложным воротником. На отложном воротнике носились петлицы с серебрянной окантовкой и погонной пуговицей в верхней части петлицы.

Казачья шинель была серой и по покрою схожей с современной армейской. Пуговицы серебрянные с орлом, на разрезе сзади пять пуговиц гимнастёрочного размера. Пуговицы с орлом были серебрянными /белыми/ соглассно Пр.ВВ № 518 от 1904 г. золотые пуговицы в казачьих войсках не носились. В военных условиях пуговицы могли быть защитного цвета.

Погоны офицерские были серебрянные, как и во всех казачьих войсках, но терцы имели голубые просветы и голубой подбой. Звездочки на погонах были золотые одинакового размера для всех офицеров от хорунжего до генерала, но больше размером , чем в современной армии у младшего офицерского состава. Погонная пуговица была около 18 мм в диаметре.

На полевой форме носились погоны защитного цвета с голубыми просветами, но можно было носить и с просветами из желтой шелковой тесьмы. Последней оформлялись и «зигзаги» на погонах генералов. Полевые звездочки могли быть защитного цвета. Казачьи войска никаких эмблем /кроме артилерийских/ не носили, как и не носили никаких орлов и т.п. В 1914 г. были отменены носившиеся ранее на погонах номера и шифры полков, сотен, батарей и т.п. Шифрами Волгских полков были Вг 1, Вг 2, Вг 3. Погоны на шинелях были пришивными, на черкессках и гимнастёрках пристяжными.

Ни до первой мировой войны, ни во время гражданской, казаки-терцы трехцветных треугольников на рукавах не носили, т.к. последние были отличительным знаком Добровольнической армии генерала Деникина, в которую терцы ни когда не входили. Черкесски и гимнастерки перепоясывались узким кавказским наборным поясом черного или белого цвета. Офицеры носили на форменной одежде или кавказский пояс или офицерский полевой ремень шириной до 60 мм образца 1912 года, имевший два плечевых ремня, перекрещивающихся на спине. Пояс имел сзади кожанную муфту с двумя кольцами, за которые крепились плечевые ремни, что предотвращало их сползание и соединение вместе. На поясе слева имелась муфта длиной 10 см, для ношения на двух пассовых ремешках шашки.

Нижние чины плечевых ремней не носили. Шашка носилась в этом случае на узком плечевом ремне, утвержденном приказом по ВВ.

Офицеры и нижние чины могли носить шашку и на кавказском поясе, имевшем узкие пассовые ремешки с креплениями для шашки.

При ношении офицером шашки на плечевом ремне вне строя, поясной ремень мог и не одеваться. Только к походно караульной форме одежды относился башлык из голубого сукна, обшитый накрест от лобовой части белой тесьмой, При отсутствии зимней формы одежды башлык не надевался. Существовали определённые /неписаные/ правила ношения и заправки концов башлыка старослужащими и молодыми казаками.

Бурки черного цвета носились казаками как во время службы, так и при нахождении на льготе, но преимущественно в соответствующее времени года состояние погоды. Деталью формы одежды терского казака являлся утвержденный в 1912 году нагрудный знак Терского войска. Все без исключения казачьи войска получили в этом году нагрудные знаки, которые носились на всех видах формы на левой стороне груди ниже государственных и других наград, под карманом гимнастерки или же под газырями, Учрежденный 18.2.1912 г. этот знак приурочивался к трехсотлетнему юбилею войска. состоял из изображения орла, герба Терской области, Кавказского креста и казачьей атрибутики в виде булавы и шашки. Указан год основания войска 1557. Принадлежностью казачьей формы были и темляки на шашках. Офицерский темляк состоял из черной ленты с прошитыми серебром краями и серебрянной кистью с - жолудем. Были еще и анненский и георгиевский темляки на лентах соответствующих орденов, носившихся на эфесе холодного оружия. Темляки нижних чинов были из кожи и имели кожаную кисть определенной формы на конце.

Все казаки имели как принадлежность формы плетку /нагайку/ из сыромятной кожи и сплетенную определенным способом. Плетка имела деревянную рукоять с петлей для ношения на кисти руки или на эфесе шашки. За голенищем сапога казак плетку не носил.

Рисунок плетки терского казака, именуемый в Приказе ВВ «плеткой горского казака» отличался от рисунка плетки «степового казака». Чертежи плетки со всеми размерами имеются в приложении к приказа ВВ о казачьем конском снаряжении. Холодное оружие терского казака состояло из шашки и кинжала. До 1904 г. оружие это было произвольных образцов. С этого же года были приняты на вооружение шашки и кинжалы ККВ- Кавказского казачьего войска. Изготавлялись в Златоусте, имели клеймо ККВ и год выпуска. С 1913 г. разрешено было императором пользоваться любым, даже «дедовским» холодным оружием.

Макаров Р.М.

(г. Москва)

ХОЛОДНОЕ ОРУЖИЕ - КАК ОБРАЗЕЦ МАТЕРИАЛЬНОЙ

КУЛЬТУРЫ КАЗАКОВ

Оружие на Руси пользовался особым статусом - было произведением искусства, фамильной ценностью, символом войны, правосудия и чести. На Руси сабля известна с 9 века, она стала основным оружием в русской армии, и лишь в 19 веке ее заменила шашка, а сабля стала церемониальным и парадным оружием. Шашка - это холодное, рубяще-колющее оружие со слегка изогнутым однолезвийным клинком, обоюдоострым концом и эфесом без гарды (за исключением некоторых образцов). Характерным отличием шашки от сабли были деревянные ножны, обтянутые кожей, с кольцом (реже с двумя кольцами) для пасовых ремней портупеи на выпуклой стороне (то есть она подвешивалась по-кавказски - лезвием вверх). Сабля в 19 - начале 20 века имела, как правило, стальные ножны. У сабли кольца всегда расположены на вогнутой стороне ножен. Шашка носилась чаще на плечевой портупее, а сабля на поясной. Кроме того, клинок сабли изогнут сильнее, чем у шашки. Традиционно шашка была оружием горских народов Кавказа. Известная с 18 века, шашка имела клинок слабой кривизны, что давало возможность не только рубить, но и колоть противника. Позднее шашку принимают на вооружение кубанские и терские казаки. На Северном Кавказе получили распространение два вида шашек: горская шашка с клинком, прячущимся в ножны по головку рукояти, и казачья шашка, у которой рукоять не убирается в ножны. Клинки среднеазиатских шашек почти прямые, с разложистым обухом и очень острым концом. Их рукояти несколько утолщены кверху. Шашка имеет деревянные ножны с металлическим прибором. Ножны обычно оклеиваются кожей. В России, начиная с 18 века, шашку используют казаки, в 19 веке она появляется на вооружении регулярной конницы и конной артиллерии. Казачья шашка образца 1839 года имела рукоять, окованную латунью по головке и спинке, где оковка соединялась с нижним кольцом. В 1881 году в России шашка была принята на вооружение всех кавалерийских частей, артиллерийской прислуги, офицерского корпуса всей армии, а также чинов жандармерии, конной и пешей полиции. Драгунская шашка имела клинок с одним долом и гарду в виде дужки. Ее ножны делались из дерева. Латунный позолоченный прибор состоял из устья, двух обоймиц с кольцами для портупеи и наконечника ножен. Кроме этого, на ножны надевались дополнительные обоймицы с квадратными гнездами для штыка. Обоймицами для штыка снабжались только кавалерийские шашки. Клинок офицерской шашки был на 10 см короче, чем драгунской и имел три дола. Ножны офицерской шашки имели одну обоймицу с кольцом, а для верхнего или переднего ремня портупеи вместо кольца на обоймице была сделана прорезь с внутренней стороны устья. Прибор офицерской шашки делали из латуни и золотили. Шашки артиллеристов изготовлялись по образцу и размерам офицерской, но клинок имел один дол вместо трех. Казачьи шашки образца 1881 года отличались от драгунских прежде всего формой рукояти, которая была лишена дужки. Казачий клинок имел один дол, а ножны изготовлялись по типу офицерских.

Удахина И., ученица 11 класса МОУ

«Кизлярская гимназия №1»

Научный руководитель: к.ю.н.Бабошина Е.В.

СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ И ОБРЯДЫ КАЗАКОВ

Без знания прошлого невозможна и современная жизнь. Большую роль на развитие отношений между Дагестаном и Россией имело казачество. Эта сложная этническая и культурная общность до сих пор проживает в нашей республике. Она бережет свои корни, соблюдает обычаи и обряды, хранит уникальные традиции. Семейные традиции и обряды терских казаков 18-19 века, о которых пойдет речь, имеют ключевое значение. В первый период заселения Терека здесь преобладали одинокие и малосемейные казаки. Возможно, они на первых порах брали себе жен из местного населения. Скорее всего, часть этих браков имела характер умыкания. В условиях постоянной военной опасности, при отсутствии прочного земледельческого базиса могла развиваться только малая форма семьи, способная прокормить всех своих членов.

 В XVIIIвеке численность населения на Тереке постепенно увеличивается. Однако военизированный уклад жизни казаков мало способствовал экономическому процветанию, снижал естественный прирост населения, увеличивал уровень смертности. Переселенцы неохотно селились в местах, разоряемых набегами и войнами, таким образом, приток населения из других областей тоже был невелик. Видимо, в этот период все еще ощущалась нехватка женщин. Их похищали не только у горцев, но и у других казаков. Похищение женщины из станицы позорило всех казаков, и участие в ее поиске принимало все мужское население станицы. Подобное умыкание девушек часто практиковалось по отношению к староверам, которые жили замкнуто, мало общались с православными, имели большие многодетные семьи. Быстрой реставрации в старообрядческой среде больших патриархальных семей способствовала замкнутость их быта, жизнь спаянной религиозной общиной, подчеркнутое сохранение старинных традиций и обрядов.

С середины XVIII и до начала XIX века на Тереке происходит процесс вторичного образование большесемейных казачьих коллективов. Государство, всячески поддерживая казачью общину, поддерживало и традиционные семейные институты в виде большой патриархальной казачьей семьи. С 18 лет казак уходил на службу. Прослужив 5-6 лет, он возвращался в станицу и, обычно, обзаводился семьей. Но практиковались и более ранние браки. На стороне большой семьи оказывались и станичная администрация, и центральная войсковая власть, и общественное мнение, и сами родители – основатели большой семьи. Таким образом, во многих семьях число ее членов доходило до 25 человек и больше. Наиболее распространены были семьи, состоящие из трех, реже 4 поколений. Довольно редко встречались семьи, в которых наряду с женатыми сыновьями оставались замужние дочери со своими мужьями. Такие семьи назывались «с примаками». Казаки неодобрительно относились к примаку, даже презрительно. Его положение в большой состоятельной казачьей семье было довольно бесправным, мало чем отличавшимся от чужака – батрака.

Значительную роль в жизни большой семьи играл ее глава – отец или старший брат, если отец по состоянию здоровья не мог руководить семьей. Глава казачьей семьи распределял работу, следил за тем, чтобы она вовремя выполнялась, он был хранителем общей семейной казны, руководил отправлением различных семейных и религиозных обрядов. Глава, или старшой, в казачьей семье обладал единоличной властью. Он творил домашний суд и расправу (побои были обычной формой наказания), представлял семью при решении общественных дел станицы. Почти такое же значение имела в больших казачьих семьях и мать. Она вела все домашнее хозяйство, во время отсутствия мужа распоряжалась работами, получала и хранила деньги и т. д.

Особенно тяжелым в больших казачьих семьях было положение «чужеродцев» - примаков и снох. Сноха в такой семье – это вечная, безропотная работница, находившаяся в полном подчинении у главы семьи, свекрови, мужа, старшой снохи. Тяжесть положения невестки в семье усугублялась еще и тем, что единственный человек, к которому она могла бы обратиться за помощью – муж, часто отсутствовал, находясь на службе. Обособленность невестки в семье мужа сказывалась и в ее имущественном положении. Ее личное имущество состояло из приданного и свадебных даров. Приданное готовилось за счет общесемейного бюджета. Если девушка уходила в более бедную семью, то часть приданного оставалась в ее доме как гарантия для нее и ее детей, если брак окажется неудачным. Вероятно, здесь прослеживается отголосок горского влияния, поскольку подобные мотивы встречаются и в их традиции. Народные песни, пословицы, поговорки распространенные в казачьей среде, ярко описывают бедственное положение невестки в доме мужа. Как правило, все снохи подчинялись в семье свекрови. Но непосредственно домашними работами в доме руководила старшая сноха. Ее положение, по отношению к другим было несколько привилегированным.

Когда глава семьи умирал, его заменял старший сын или мать, но чаще всего сыновья делились. Делили все поровну. После смерти мужа, вдове выделяли ее имущество и 1/7 часть пая земли, после чего она могла выходить замуж вторично. Свадебный обряд терского казачества отразил пестроту этнического многовекового наслоения. Даже в различных районах Терека заметны значительные различия в нем. Много общего свадебная обрядность терских казаков имела с великорусской и украинской традициями, но, выделяясь своими особенными чертами, развивалась и под влиянием местного населения.

У первых поселенцев на Тереке акт заключения брака состоял в объявлении на кругу о желании стать мужем и женой, в знак защиты и покровительства казак прикрывал женщину полой своего кафтана. Постепенно свадебная обрядность усложнялась. Женились юноши в 17-19 лет. Церковь на Тереке официально не венчала юношей, не достигших 18 лет. О качествах невесты судили по ее родителям. До середины XIX века выбором невесты занимались родители жениха, но позже главная роль отводилась самому жениху. Казак старался отыскать себе невесту – ровню по материальному положению.

Мало было браков между казаками и иногородними. Казачка, выходя замуж за иногороднего, теряла свое привилегированное положение, а этому очень противились ее родители. Жены из иногородних не оказывали большого влияния на быт казаков, поскольку их положение в доме было вовсе бесправным. Редки были браки между старообрядцами и православными. Как правило, казаки брали себе жен из своей станицы. Свадьбы у терских казаков как у земледельческих народов, устраивали по большей части осенью и зимой.

Свадьбе предшествовала длительная и сложная процедура сватовства. Обыкновенно в сваты приглашали кого-нибудь из наиболее уважаемых родственников или родственниц. Они шли в дом невесты вечером со специально испеченным но этому случаю пирогом - хлебиной. Порядок сватовства носил чисто обрядовое значение. Сваты под видом странников или купцов, прослышавших о «товаре», входили в дом и заводили иносказательную беседу. Если жених был совсем не по душе хозяевам дома, то они не предлагали даже сесть, и это означало отказ. Но если родители невесты и были рады сватам, то они все равно не давали сразу согласия – обычай требует, чтобы сваты приходили 3 раза. Если в один из последующих дней им возвращали хлебину, это означало категорический отказ. В некоторых станицах сватовство заканчивалось преподнесением неудачнику гарбуза (тыквы) по украинскому обычаю. Случаи неудачного сватания, когда старосты пытают счастья в нескольких домах, народ отметил выражением «корякы лупать». «Покиль женився, полупав корякив», говорили в народе о неудачниках-женихах.

Когда родители невесты давали согласие на брак, вечером в их доме собирались родственники. Невесту и жениха отводили в другую комнату на «первое свидание». Родня жениха угощала будущих родственников, даже в доме невесты вином, «хлебом-солью». Когда родственники невесты выпивали по три стакана вина, они усаживали за стол родственников жениха. Выпив по три стакана вина, те приглашали всех идти «печи глядать», т. е. Осматривать хозяйство жениха. В доме жениха совершался обряд рукобития. Родители вступающих в брак договаривались, сколько должна будет заплатить виновная сторона в случае расстройства свадьбы (40-200 рублей). Договор закреплялся рукобитием: родители жениха и невесты клали руки на стол, сверху клали руки все присутствующие. В первое после рукобития воскресенье устраивали своды или пропой. В эти дни стороны окончательно договариваются об условиях и дне свадьбы, определяют ее церемониал, расходы, приданое. Изменение этих условий после сводов не допускалось. В день сводов на невесту одевали косник – повязка на голову из разноцветных лент, который невеста носила до дня свадьбы. Как только проходили пропойки, засватанная девушка официально объявлялась невестой. Теперь у нее часто устраивали вечерки, куда собирались и парни и девушки. На вечерах девушки, занимались рукоделием, помогая невесте доделывать приданое к свадьбе. Невеста вышивала жениху и свекру кисеты, золовкам – карманы. Парни угощали девушек сладостями, семечками, заводили танцы, песни, игры. На подобных вечерках пели разные песни – грустные и веселые, исторические и лирические.

Период между сводами-пропойками и свадьбой – 4 – 6 недель. За день до свадьбы в доме молодых пекли из пшеничной муки вытушки (калачи), каравай, лежень и шиши (маленькие хлебцы), разливали вино. Все эти приготовления называли «лепить шишки». Собственно шишек пекли очень много, так как их подносили каждому, кого приглашали на свадьбу, и во время одаривания молодых, и в знак благодарности за подарки. У жениха в доме пекли большой пирог с начинкой (лежень), в середину которого запекали монету на счастье. Его должны были подавать в конце свадебного пира, причем серединку пирога сохраняли для молодых. Особое значение имел процесс изготовления свадебного каравая. Для этого в доме невесты собирались замужние женщины. Старались позвать таких, у которых была благополучная семья. Каравай богато украшали шишками из теста, птичками-жаворонками, солнцем, месяцем; на нем ставили гильце-вильце (ветку дерева или пучок травы, перевязанные красной лентой).

Удачный и красивый каравай предвещал хорошую жизнь молодым. Он считался символом счастья и плодородия в новой семье. Готовый каравай ставили в красный угол, откуда подруги невесты накануне венчания торжественно переносили его в дом жениха. Каравай считался символом счастья и плодородия в новой семье. В канун свадьбы у молодых устраивались вечеринки. В доме невесты и в доме жениха собирались подруги, товарищи. Невеста, повязав 2–3 подружкам платочками, отправляла их с подарками (кисеты, шитые бисером, платки, рубашки) для жениха и его родни. Жених угощал девушек вином, одаривал платочками и посылал невесте свадебный подарок: платье для венчания, туфли, украшения. Девушки с песнями возвращались назад. Жених между тем просил у родителей совета, кого выбрать дружкой, свахой и прочими свадебными чинами. Дружку назначали из холостых родственников жениха. Обычно это был веселый, разбитной парень. В помощь ему назначалась из женщин сваха. В день свадьбы рано утром мать будила невесту, а та - своих подруг. Если невеста была сиротой, она шла на кладбище «прощаться» с родителями. Ее сопровождали подружки. На кладбище невеста ложилась на могилу и долго плакала, прося у родителей-покойников благословения. После обряда «прощания», или «благословения», все возвращались в станицу.

Часам к 10 утра от жениха к невесте приходила сваха и вместе с девушками, под их песни начинала «убирать невесту к венцу». У староверов невеста одевала алую шелковую, длинную до земли юбку, алую рубашку с длинными, узкими рукавами, черный или синий шелковый кафтан и серебряный поясок. Обязательно надевались серьги, бусы, браслеты. Крепко заплетали косу, чтобы свахе, которая должна была в церкви расплетать косу, пришлось повозиться. Невеста разбирала свой косник и давала подружкам по ленте. У староверов невеста шла венчаться с непокрытой головой. Часам к 10 утра от жениха к невесте приходила сваха и вместе с девушками, под их песни начинала «убирать невесту к венцу». У староверов невеста одевала алую шелковую, длинную до земли юбку, алую рубашку с длинными, узкими рукавами, черный или синий шелковый кафтан и серебряный поясок. Обязательно надевались серьги, бусы, браслеты. Крепко заплетали косу, чтобы свахе, которая должна была в церкви расплетать косу, пришлось повозиться. Невеста разбирала свой косник и давала подружкам по ленте. У староверов невеста шла венчаться с непокрытой головой.

Во всех станицах с нестароверческим населением в наряд невесты входили белое длинное платье (фасон не установился, шили разные), украшенное приколотым с левой стороны красным восковым цветком, и длинная фата, прикрепленная к веночку из белых восковых цветов. Свадебные туфли обязательно должны были быть с подборами (каблуками). В 80 – 90-е годы вошли в моду высокие шнурованные ботинки.

Когда невеста была убрана, в соседней комнате расстилали войлок и вводили ее на него. Невеста становилась на войлок и, кланяясь родителям в ноги, просила благословения сначала у отца, потом у матери. Родители, держа в руках икону, благословляли невесту. Она же, плача, целовала их и всех присутствующих родственников, подруг. Жених в это время наряжался в полную парадную казачью форму: брюки-галифе – темно-синие с кантами, легкие сапоги, белая рубашка, парадный бешмет с длинным узким рукавом. Поверх бешмета одевалась черная черкеска с козырями, в которые были вложены пустые гильзы. На черкеску с левой стороны прикалывался красный восковой цветок. Цвет канта бешмета, башлыка, верха шапки зависел от того, к какому полку принадлежал казак: к Кизляро-Гребенскому – красный, к Моздокскому или Терскому – синий и т. д. Форма была установлена властями. Поверх бешмета он надевал черную черкеску с газырями, в которые были вложены пустые гильзы — для украшения. Одевшись, жених просил у родителей благословения. Наконец, поезд жениха въезжал во двор. Он останавливался у ворот дома невесты; ворота были закрыты и тщательно охранялись родственниками и соседями невесты. Начиналась веселая перебранка, пока дружка не покупал ворота (выставлял собравшимся водку). Наконец, поезд жениха въезжал во двор. Жених с товарищами останавливался перед домом, где, как и во время девичника, в который уж раз устраивались веселые пляски – лезгинка, казачок.

В дом входили дружка, сваха и рабочие. Около невесты сидела подсвашка (одна из родственниц невесты) и это место дружке предстояло выкупить для жениха. Справа от невесты сидели 2 – 3 мальчика, каждый из них держал в руках плеть или палку – охранять подступы к невесте. Дружка и сваха просили у родителей позволения выкупить место около невесты. Сваха торговалась с подсвашкой и, сговорившись копейках на 10, они менялись местами. Когда сговаривались, и дети, получив по серебряной монете, освобождали место около невесты. Дружка в это время вводил жениха и сажал на место, освобожденное детьми.

Дружка, не теряя времени, обносил присутствующих вином. Потом родители благословляли детей, все молились, а жених с невестой, взявшись за концы носового платка, выходили из дома, садились в тачанку и отправлялись в церковь. С ними ехали сваха (свашка), подсвашка, дружка, подружки и все остальные.

Когда жених и невеста отправлялись в церковь, мать и отец невесты оставались дома и переносили приданое невесты в дом жениха. Приданое невесты состояло из сундука, постели, 6-15 подушек, одеяла, тюфяка и т. п. Свадебный кортеж совершал 3 объезда вокруг церкви, чтобы «закружить черта». В церковь первыми вступали жених и невеста. В углу сваха заплетала волосы невесты в две косы. После венчания все отправлялись в дом мужа. Во дворе молодых усыпали хмелем, мелкими деньгами, конфетами. Выпив по три стакана вина, отправлялись в дом невесты. Ее мать всем гостям повязывала на руки платки, а дружку и сваху крест-накрест через плечо перепоясывала рушниками.

В конце свадебного пира присутствующие одаривали жениха и невесту. Дарение, в конце свадебного пира присутствующие одаривали жениха и невесту. В некоторых станицах это делали на следующее утро. В гребенских селениях и некоторых старообрядческий (станица Калиновская) сначала невеста, а потом жених угощали всех присутствующих каждый своим караваем: она – круглым с вильцем, он – лежнем и водкой. В ответ все подносили им подарки. В станицах Наурской, Галюгаевской и в станицах волжских казаков это делал дружка. Он сна¬чала подходил к родителям жениха и приговаривал: «Сыр каравай принимай, наших молодых наделяй. Наши молодые на нове, им много надобно: на шильце, на мыльце, на банное построеньице. Нет ли у вас чего из живности: теленка, жеребенка, ягненка, поросенка, гусенка, утенка или куренка» и т. п. С таким приговором он обходил родителей невесты, а потом родных жениха, родных невесты, а в конце концов всех приглашенных. Одаривали, чем могли. Обычно на поднос символически клали деньги, если дарили телку, курицу.

B других станицах жених с невестой после свадьбы ходили по домам и собирали дарения. Родители жениха дарили молодой и кукол: казака в полной форме, казачку и маленького казачонка, которых тут же вешали на образ, как пожелание молодым счастья и потомства. Родители и близкие родственники внимательно следили за тем, кто сколько дает. Приглашенные соблюдали обычай одаривать хозяев той же денежной сумой, которую те положили в свое время у них на свадьбе. После дарения дружка и сваха уводили новобрачных, а пир и веселье продолжались заполночь. Снова пели песни, танцевали лезгинку, казачка, стреляли из ружей в честь новобрачных. И в деталях свадьбы – сопровождение на конях, джигитовка, стрельба из ружей – можно видеть влияние сходных обычаев горских народов Северного Кавказа.

Сохранению всех этих традиций способствовал сам казачий быт с его коллективистскими общинными традициями

Список литературы

1.         Васильев Д.С. Очерки низовьев Терека.- Махачкала,1986

2.         Гриценко И.П. Горский аул и казачья станица.-Грозный,1972

3.         Мутиева О.С. Терская казачка в хозяйственной жизни Нижнего Терека в XIX - начале XXвв.//Кизляр в Кавказской политике России: история и современность.- Махачкала, 2005.

4.         Мутиева О.С. Влияние провинциальных центров на организацию уклада и быта нижнетерских казаков// Провинциальный город в XVIII-XXIвв.-Кизляр,2008

5.         Омельченко И.Л. Терское казачество.-Владикавказ,1991

Юсупова И.Н.

(г. Нальчик)

СТАРИННЫЕ КАЗАЧЬИ ПЕСНИ В РОМАНЕ

А. ГУБИНА "МОЛОКО ВОЛЧИЦЫ"

Работая над художественным воплощением казачества в художественных произведениях, многие писатели подтверждают в своем творчестве известную истину о том, что начало всякого искусства слова – в фольклоре. Устное слово, наряду с русской и мировой литературой, было главным, определяющим и в формировании творческих воззрений А. Губина. Песня, пришедшая из глубин веков, питала творчество А. Губина, помогала в трудные минуты восстановить душевное равновесие. Сохранив в сердце по-детски светлое восприятие песни, А. Губин на протяжении всей своей писательской жизни обращается к ней, как к драгоценному кладу – "будто чугунок с золотом откопал в кургане". Обращение к фольклору у А. Губина не сводится только к заимствованию, усвоению, влиянию и т.д. Это сложный творческий процесс, в котором многие нравственные и эстетические идеалы сформировались, бесспорно, под влиянием народных представлений.

Роман А. Губина "Молоко волчицы" открывается посвящением матери: "Все старинные казачьи песни напела мне моя мать – Губина Мария Васильевна, урожденная Тристан (1900-1972) – свеча, зажженная в мире". Рукописный дневник "Книга прожектов" и автобиографическое эссе "Книга сына о доме и о матери" проясняют причины, побудившие А.Т. Губина обратиться к художественному исследованию исторических судеб казачества: "Я родился и рос в казачьем сословии, которое уже не считалось сословием, но не утратило его признаков, и главное, языка моей матери... Через язык я знал многое о казачестве, со временем мне это показалось интересным и для других, и я, как мог, рассказал об этом"[1]

Сознавая, что душа народа в его песнях, А.Т. Губин прибегает к обильной цитации песенных текстов, пытаясь постичь психологию казака и его мироощущение, и песней ответить на вопрос: что такое казак? Выстраивая художественную концепцию казачества, А. Губин пропитал роман идеями и образами народной песни. Он сам говорил: "О песнях не говорю – это дрожжи моих книг", то есть старинные казачьи песни – это то, что питает, насыщает, делает объемнее, глубже, значимее первоначальный замысел романа"[2]

 В дневниках автора содержится замечание, характеризующее поэтику "Молока волчицы": "Главное в романе – поэзия, элегия, тон и песня...". Писатель, как уже говорилось, хорошо знал и любил старинные казачьи песни. В романе "Молоко волчицы" (глава "Добыт под песню") он пишет: "Я собирал их (песни) в тускнеющей памяти старых песенниц, бывалых запевал, чудом уцелевших в бурях времени... Разыскивал в пепле прошлого, как стершиеся и растерявшиеся золотые монеты, – не видно уже изображений царей, знамен, орлов, но звенит золото и во тьме пламенеет" .Зная цену доброй песне, А.Губин бережно записывал их, вслушивался в слова, чутко улавливал мелодию, раздумывал над содержанием, чтобы потом лирическое и эпическое начало сплелись в едином стилевом потоке, чтобы художественный образ "ожил" в песенном звучании, чтобы читатель мог зримо почувствовать конкретную историческую и бытовую ситуацию, ощутить остроту конфликта: "Дорого стоили мне старинные казачьи песни, много потратил я вина – трезвый казак ни за что не запоет, слов не помнит, а выпьет чарочку-другую – и слова на волю запросятся…" [3]

Песня, в одной упряжке с самой историей помогла писателю не только умом, но и сердцем понять, что казачество "не было единым, монолитным в своей среде": оно было разнообразным – и по происхождению, и по социальному статусу. В казачью среду вливались и поздние переселенцы, для которых новая родина долго казалась чужой. "Долго пели полуссыльные казаки: "Да все-то мне немила чужая сторона". Но для их детей мачеха-земля стала матерью. "И на службе в дальних странах пели сытые казачьи сотни: О тебе тут вспоминаючи, как о матери поем, про твои станицы вольные, про родной отцовский дом" [4]

А.Губин широко и многообразно использует казачий фольклор – этот бездонный кладезь народной поэзии. Писатель опирается на казачьи песни как на самобытное эстетическое явление, представляющее собой не просто синтез привнесенных различных элементов, но фольклорный жанр, отличающийся разнообразной тематикой, широким кругом проблем, идеалами добра, яркой словесной и музыкальной образностью, высокой нравственностью. При богатой духовности, необычайной красоте и замечательном богатстве психологических мотивировок, подсказанных самой жизнью, неуловимо воздействующих на чувства и память людей, песня не давала таким образом прерваться связи поколений и сохраняла лучшие черты народного характера: "Казак без песни, как и без коня, – не казак" – гласит народная мудрость.

В главе "Добыт под песню" А.Губин рассказывает, что казаки "пели так, что деревья роняли листья, реки замедляли бег, а воины опускали оружие" и объясняет смысл несколько необычного названия главы: "И лучший охотник мира бессилен перед королевской дичью русских лесов – глухарем: не подойти и на триста шагов... Но когда эта птица поет перед зарей любовную песнь, можно стрелять рядом из пушки не услышит, так увлечен пеньем. Потому и говорят до сих пор охотники об убитом глухаре не иначе: добыт под песню".

Так под песню, "сложенную безвестными солдатами в трудных походах российских" "Как на Линии было, на Линеюшке" был взят последний отряд "Волчьей сотни". "Кровенила душу песня, вливая вместе с тем странную безмятежность. Душа поднимала навстречу песне сломанные крылья. Окунувшись в прошлое, вспоминая мирные рощи, бег станичной реки, звон благовеста..."

Как на Линии было, на Линеюшке...

На славной было на сторонушке...

Там построилась новая редуточка,

В той редуточке команда казацкая...

Слушая песню, "волки" "потонули в воспоминаниях. Под эту песню их баюкали матери в бедных казачьих хатах. С этой песней плыли их деды по бурному морю. Ходили на дальние заставы. И возвращались в станицы.

 Все прошло, пролетело. Ни песен, ни родных, ни отечества".

Волчьей сотне легко было расстрелять преследовавших их казаков-чекистов, так как засели они как раз над ущельем, где ехали красноармейцы. Но запели чекисты старую казачью песню, полную грусти и скрытой доблести. Не могли волки прервать песню, упустили момент, и сами попали к преследователям. "Вяло подняли руки, сожалея лишь об одном – что песня до конца допета. Вот если бы ее начать сначала!".

Это одно из самых сильных и впечатляющих мест в романе. Повествованию придана повышенная эмоциональность, ритмическая напряженность. Используя комбинированный прием сочетания эпического построения и песенных элементов, А.Губин добивается поэтической взволнованности и трагической приподнятости описания, глубоко воздействуя на читателя. Известная казачья песня, вплетаясь в эпическое повествование, создает уникальной ощущение: несмелое далекое начало песни заставляет читателя прислушаться, внутренне напрячься, замереть вместе с волками. По мере приближения арбы с чекистами ярче звучит песня, сильнее бьются сердца волков; волнение, связанное с близкой развязкой, не отпускает внимание читателя. Глубокий психологизм, детализация человеческих чувств, поразительная эстетическая чуткость, чувство меры, отличающее талант писателя, определяют необычайную силу губинского повествования, идущую от народно-песенных идеалов, образов и символов.

Все многообразие старинных казачьих песен необходимо было автору романа "Молоко волчицы" А. Губину для создания художественного образа казачества. Широкие эпические полотна и небольшие лирические картины в романе богато "озвучены", проникнуты дыханием жизни, движения. На наших глазах вершится история, и это романное движение определяется не только построением эпопеи, но и умелым отбором необходимых автору поэтических средств.

Примечание

 1.Губин А.Т. Книга сына о доме и матери. – Нальчик, 1995. – С. 328.

2. Там же

3 .Губин А.Т. Молоко волчицы. – Нальчик, 1994. – 734 с..

4. там же

Н.А.Павленко

(г. Краснодар)

ОБРЯД "ВЯЗАНИЯ КОЛОДКИ",

БЫТОВАВШИЙ В СТАНИЦАХ ВЕРХНЕЙ КУБАНИ

(на примере ст. Кардоникской и Зеленчукской)

Старинный славянский многодневный праздник проводов зимы и встречи весны – Масленица – единственный крупный дохристианский праздник, который не получил нового истолкования и не был приурочен к христианскому календарю[1].

Приходилась Масленица на важный период земледельческого календаря – начиналась подготовка к ответственным весенним и летним сельскохозяйственным работам. Главную роль в масленичных обрядах играли общинные традиции [2], кроме того, значительная их часть так или иначе была связана с темой семейно-брачных отношений. Брачные мотивы в календарной обрядности встречаются не случайно, т.к. возвеличение брака совершалось не только в целях пожелания семейного благополучия, но и для воздействия на плодородие земли. [3].

И общинные традиции и любовно-брачная тематика нашли свое отражение в масленичном обряде "вязания колодки". Этот обряд, в котором публично осуждали тех, кто не выполнил своего жизненного долга, являлся как бы противопоставлением традиционного для славянской масленичной обрядности чествования молодоженов, поженившихся в течение прошедшего года.

По бытующему в этнографической литературе мнению, обряд "вязания колодки" специфичен для украинской и южнорусской масленичной обрядности[4].

Имеющиеся в распоряжении автора полевые материалы показывают, что он бытовал и в станицах Верхней Кубани. "Вязание колодок" было посвящено наказанию парней и девушек, не вступивших в брак в течение прошедшего года. Наказание бывало шуточное и символическое, но для того, над кем оно совершалось, весьма чувствительное. В верхнекубанских станицах парню или девушке, не выполнившим, по мнению казаков, своего жизненного предназначения, к ноге привязывали "колодку" и заставляли некоторое время ходить с ней. [5].

"Колодки" были очень разнообразны, это мог быть кусок дерева, полено, ветка и прочее, а также лента или кусок материи. Иногда "колодку вязали" перевязывая куском материи через плечо[6].

Такие разновидности, как полено, деревяшка и прочее являются наиболее архаичной и универсальной формой, материя и лента – поздние формы "колодок". [7].

Самыми активными исполнителями обряда были замужние женщины всех возрастов. Чтобы отвязать "колодку" откупались деньгами или угощением, если же возможности избавиться не было, приходилось носить ее целый день, а то и до окончания Масленичной недели. Нередко "вязали колодку" и на праздник Покрова Пресвятой Богородицы (14 окт.), причем, в отличие от масленичного "вязания", совершая обряд над девушкой, приговаривали "Пришла Покрова – заревела девка, как корова". [8].

С течением времени глубинный смысл забылся, и основной задачей стало получение "откупа"."Вязание колодки" относится первому типу эротических обычаев, т.е. к тем, которые касаются взаимоотношений полов, и в которых наиболее отчетливо проявляется традиционный общинный дух – явственно проявляется заинтересованность общины в увеличении своей численности. [9].

Кроме того, на центральное место обряда выходит его социальная функция – контроль над сферой брачных отношений и выполнением всеми важнейшей гражданской обязанности: вступать в брак и рожать детей.

Примечания:

1. Соколова В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. – М.: Наука, 1979.

2. Белецкая М.В., Великая Н.Н., Виноградов В.Б. Календарная обрядность терских казаков // ЭО. – 1996. – № 2

3. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. – Л., 1963.

4. Соколова В.К. Весенне-летние обряды русских, украинцев и белорусов. – М.: Наука, 1979.

5. Инф. Басова Н.М. 1929 г.р., ст. Кардоникская, беседа – август 1998г.

6. Инф. Супрунова А.А., 1915 г.р. ст.Зеленчукская, беседа – август 1998г.

7. Бондарь Н.И. Календарные праздники и обряды кубанского казачества. – Краснодар, 2003

8. Инф. Почача Е.В. 1914 г.р. ст.Кардоникская, беседа – август 1998 г.

9. Токарев С.А. Эротические обычаи // Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. – М.: Наука, 1983.

Яровой А.В. (г. Ростов)

КУЛАЧНЫЙ БОЙ В КУЛЬТУРЕ ДОНСКИХ КАЗАКОВ

Как отмечает Т.А.Бернштам, едва ли не единственным видом мужского союза с некоторыми архаичными формами ритуализированного – военного/борцовского – поведения в мирной бытовой ситуации предстает организация кулачного боя(1). По мнению А.М.Золотарева, кулачные бои носили когда-то ритуальный обрядовый характер и проистекали, вероятно, из соперничества двух фратрий, селившихся по разным берегам двух рек и почитавших Волоса и Перуна (2)

Видимо следует различать такие понятия как «драка» и «кулачки», так как их различает традиционная культура. Под кулачным боем понимается такой тип рукопашного состязания, как «бой кулаками без применения оружия»(3); «драка кулаками для забавы из молодечества», где соблюдались определенные правила: «лежачего не бить, мазку (на ком кровь) не бьют; рукавички долой»(4). Собственно, разграничение кулачного боя и драки мы находим в указе Екатерины I от 21 июля 1726 г. В нем регламентировалось, чтобы у бойцов «никакого оружия и прочих инструментов ни под каким видом к увечному бою не было… и во время того бою драк между собою не чинили…»(5).

О функциональном значении этих событий существует ряд раз-личных мнений, особенно у исследователей использующих в своих работах гендерный подход. Под дракой понимается институированный способ разрешения напряжения между деревнями, своеобразный вклад неженатой молодежи в укрепление репутации деревни(6). С другой стороны Т.Б.Щепанская считает, что главным в праздничной драке следует считать демографический контекст: драки как телесная практика, связанная с другим (рождение, брак, смерть) и влияющая на течение демографических процессов(7). Такие представления не только не учитывают места боя-драки в общей картине праздничной куль-туры, но и не рассматривают кулачный бой как знаково-ритуальное явление. Односторонним выглядит и мнение А.К.Секацкого о драке, как необходимом инструменте воспитания духа воинственности(8). Наиболее обобщенным представляется взгляд И.Агапкиной и В.Плотниковой о ритуальных поединках между двумя партиями (сторонами) представляющими родовые, территориальные или социально-возрастные объединения или группы обрядовых лиц, которые связываются с символическим воспроизведением борьбы двух начал (добра и зла, лета и зимы) совершаемой, как правило, на переломе старого и нового года, календарных сезонов; с идеей защиты своего пространства; с реликтами посвятительных обрядов, имевших испытательный характер(9).

Информаторы отмечают, что кулачные бои проходили между Святками и Масленицей включительно(10), на Троицу(11), Красную горку(12). Наибольшего размаха они достигали в последние дни масленичной недели(13).

По заметкам Ф. Крюкова кулачные бои проходили с Покрова до Троицы включительно. Обычно проходили они во второй половине дня(14) и длились до сгущения сумерек. Участники одних боев были только подростки(15), других дети, молодежь, взрослые(16). Бои происходили как между концами одной станицы, близлежащими хуторами, так и между женатыми и холостыми, православными и раскольниками, казаками и мастеровыми(17).

Бои начинались по-разному, если они специально не подготавливались. Так, в Гуляй-Борисовской слободе говорили: «То ли из-за девки, какой или, скажем, срезали коньки у одного, за него заступились и поехало»(18).

Если договаривались заранее, приглашали известных бойцов. Иногда известные силачи вступали в бой на завершающей стадии, так как являлись на кулачки, а сидели дома и ждали когда их позовут на подмогу(19).

Перед началом боя по улице шли подростки с криком, свистом, стрельбой из самопалов сзывали на бой(20). Свист и стрельба обычно использовались как средство отпугивания нечистой силы(21), о том, что перед кулачками свистят «по особенному» отмечено у многих авторов. Едва ли не первым упоминанием о том содержится в грамоте митрополита Кирилла от 1274 года: «в божественные праздники позоры некакы бесовскыя творити, с свистанием и с кличем съзывающие некы скаредные пьяница и бьющеся дрекольем до самой смерти и взимающе с убиваемых порты»(22). Свист перед кулачками отмечал Ф.Крюков: «С краю, в самых безопасных местах, бегали маленькие ребятишки, гоняясь друг за другом: они пронзительно свистали каким-то особенным посвистом»(23).

Бойным местом обычно являлись: река(24), балка, майдан, лес(25). Известные в центральных губерниях России кулачные бои на вершине горы или холма(26), встречаются и на Дону, где холм заменяется курганом, как, например, в хуторе Вислом, Семикаракорского района. Начинали кулачки дети, продолжает молодежь, а заканчивают взрослый. По заметкам М. Харузина это происходило так: «Часто между собравшимися на улицу молодыми казаками завязываются кулачные бои. Все «ребята» разделяются на две партии: жители одного конца станицы идут против жителей другого конца «стенкой на стенку». Сначала, обыкновенно, засылают маленьких казачат, которых «травят друг на друга». Мальчишки набегают друг на друга верхом на палках, вооруженные прутьями и с криком «ура». Вслед за ними уже вступают в бой и взрослые. Кулачные бои особенно ожесточённы бывают осенью, весною около Троицына дня, а также на масленице. В это время молодёжь собирается большими партиями, и кулачный бой устраивается между двумя хуторами или между хуторами и станицей. В этих битвах, наравне с казаками, принимают участие и живущие при станицах им хуторах иногородние»(27).

 Иногда были исключения. Так, в станице Маныческой на масленицу «Биться начинали ветераны в возрасте 70-ти лет и старше, кто мог, конечно. Выйдя из церкви, потоптавшись и размявшись на майдане, т.е. на главной станичной площади, которая перед церковью и находилась, они начинали задирать друг друга словесно, напоминая каждому о совершенных им за его длинную жизнь прегрешениях или даже злодеяниях, но, что хуже всего, о том, что вызывало насмешку и выставляло старика в нелепом, а то и позорном виде. Память у ветеранов была хорошая и они запросто могли припомнить полувековой и более давности неосторожность или оплошность друг друга. Словесная разминка переходила во взаимные толчки в грудь и плечи, а иногда и кулак свистел в воздухе, с былой резвостью и точностью попадая в скулу, нос или ухо оппонента. Деды быстро утомлялись, и их место занимали мужчины лет 60-ти, в соку ещё. Постепенно подтяги-вались казаки наиболее боеспособных возрастов – 30 – 40-летние. Сражение обретало правильный вид. По заметкам С.Т. Пивоварова в ст. Нижнекаргальской кулачки проходили так: «Из тёмной древности был обычай во многих станицах, в осенние и зимние вечера сыновья казаков, выростки от 8 лет до 18-и выходят на улицу и кричат: «Кутьяне, выходи!» У них станица делилась на две части – нижнюю и верхнюю. Становятся затем в два ряда, начинают меньшие: один другого кулаком, из одного ряда пять, из другого десять – и пошла потеха рукопашная. Какая партия не устояла, все бегут, за ними гонятся, кричат и те и другие; но кто сел на колени, того не бьют; у кого нос разбит и кровь течет, он, утершись, снова встает на бой. Часто казаки втравливали малолетков в драку и кого хвалили при этом, а иного трусом называли. Нижнекаргальцы на Святой неделе выходили к Быстрян-ской станице и на рубеже между станичными юртами начинали бой. Начинали прежде дети, а за ними совершенно взрослые служилые казаки, все чиновники, кто бы какого чина не был, отставные казаки и старые старики. Поднимался крик, шум; случалось один другого ушибали так, что ушибленного отливали водою. С каждой стороны человек по 200 кидалось в одну кучу и бились по чему попало; разгорячившись не смотрели и на сидячего. Сзади боя лежали старики, и когда их сторона не удерживалась и бежала, тогда и они скидали с себя кафтаны, бросали их и вступали в бой; и в них загорался дух военной ревности. Видно было – то та сторона уступала место сражения, то в минуту другая и бежала до самой своей станицы. Такая забава производилась не один день, не два, по несколько дней. Бывали договоры: кто с этого места собьёт, тот ставит ведро водки, кто не устоит – тот два ведра, и там же её распивали; но всякий день, шедши с бою, проходили с песнями на станичную беседу и пили станичную водку – полведра или ведро. При кулачных боях всегда приходили молодые женщины и девицы, играли песни, водили «танки» и знакомились с другими станичницами, как можно одевшись в лучшее платье».

 Историк Броневский писал, что «в последний день масленицы, по всем улицам из дома в дом, бегают, суетятся; пьяные и трезвые, пешие и конные, стреляют, кричат и поют. Город как бы в мятеже, но жители с миром и любовию провожают масленицу и Прощеный день, подобно тому, как греки и римляне некогда праздновали вакханалии… В отдаленных станицах, где нет высшего начальства, несмотря на запрещение в первые дни поста, силачи съезжаются на кулачный бой. Для избежания несчастного случая знаменитым богатырям не позволяют принимать в оном участия».После построения кулачники начинали задираться «для куража». В станице Мечетинской обычно кричали: «Дай бойца! Все на всех! Зачинать!», кричали оскорбления и клички («Рогожа – никуда ни гожа!» и т.п.). Оскорбления и крики перед боем имели глубокие исторические корни, и восходили к тем временам, когда между ратями начиналась словесная перепалка. Цель одна: досадить противнику и разозлить себя. Несторовская летопись упоминает об этом явлении, повествуя о сражении между новгородцами и поляками в 1018 г(28). Есть это и в «Слове о полку Игоревом»: «Тии бо бес щитовъ, съ засапожныкы кликом плъкы побЂждаютъ, звонячи въ прадЂднюю славу»(29). Затем в бой вступали дети лет 10-15 для «затравки», потом молодежь и, наконец, взрослые. Доподлинно известно, что на Дону стеночные бои и поединки «сам на сам» существовали повсеместно. Последние были популярны в стеночных боях, когда «наскоки», или «крыловые», или «заревайлы» вызывали поединщиков, что было порождено военными столкновениями со степными кочевниками(30). Кулачные бои являются самостоятельным культурным явлением. Они используются календарной обрядностью в качестве священного действия, но вне его принимают независимое от календаря значение. Известно, что казаки в качестве свободного времяпрепровождения бились на кулачную находясь на службе в армии. Так, существовал приказ по Войску Донскому № 211 от 4 июня 1913 г. «5-го минувшего мая в лагере Усть-Медведицкого округа при хуторе Фролове, после вечерней зари, казаки 1-го и 2-го полков 2-й очереди, собравшись в тылу задней линейки своего лагерного расположения и разделившись на две партии, полк против полка, стали вызывать друг друга на «кулачки», сопровождая эти вызовы сильным криком и хлопаньем в ладоши… Подтверждаю г.г. окружным атаманам, что на их обязанности лежит принятие всех мер к тому, чтобы принявшие в последние годы хронический характер беспорядки в лагерных сборах, были бы решительным образом прекращены».

Интересные описания имеются у Ф.Крюкова, где на поединок выкликали, выскочив из строя и хлопнув в ладони. Сам хлопок, на наш взгляд, обладал магическим действием, он соотносим с потусторонним звуком-голосом предков (ср. детскую игру в ладушки). Боец не только обращал на себя внимание, но и призывал предков в помощь(31). Обращает на себя внимание то, что кулачные бои получили свое отражение в фольклоре. Причем в записях сказок В.Когитина содержится описание психологии бойцов, манеры поведения, стилевые отличия в технике(32).При изучении и сравнении полевого материала я обнаружил интересную особенность. Если в слободе Гуляй-Борисовка кулачный бой был подвержен строгой регламентации в отношении правил (палка в руке – признак драки)(33), что характерно для крестьянской общины, то в ст. Мечетинской в кулачках подростки бросали камни (глыбки), а взрослые бьются палками, что правилами не запрещалось(34). По мнению А.Грунтовского это признак деградации традиции(35). Но наличие палочно-кулачных боев на территории России в XIX- нач.ХХ в.(36) ставят под сомнение это утверждение, так как подобная традиция известна летописям XII-XIII вв. Так, Софийская I летопись сообщает: «Ивринуша его (Перуна – примеч. Мое) в Волхов. Он же пловя сквозь великы мост, верже палицу свою и рече: «На сем мя поминают Новгородскыя дети». Ею же и ныне безумнии, убивающиеся, утеху творят бесом»(37). Кулачные бои зачастую сопровождались наигрышами на гармошке, которые так и назывались «под драку», о сосуществовании девичьего хоровода и кулачного боя у казаков писал Д.К.Зеленин(38). Существует поэтизированное, красочное описание хоровода и кулачного боя в произведении П.И.Мельникова (А.Печерского) «На горах»(39). Почти всегда кулачный бой соседствует у донских казаков в произведениях Ф. Крюкова. Мужские припевки исполнялись и во время кулачков, и во время мужских танцев «барыня», «казачок» и др.(40) Использование палки в бою имеет связь, как с мифологическим сюжетом(41), так и с танцевальными элементами(42). Сам кулачный бой, по замечанию Ф. Крюкова, со стороны напоминал танец. «Все неуклюже и беспорядочно завертелось, затолклось на месте, как будто эти люди танцевали новый, неведомый дикий танец»(43).

Таким образом, мы рассмотрели особенности кулачных боев в культуре донского казачества, выявили их отличия в крестьянских и казачьих поселениях, основные признаки и атрибуты.

Примечания

1. Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины ХIX-начала ХХ в.: Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С.94-96; о том же см. Горбунов Б.В. Традиционные состязания за обладание снежной крепо-стью-городком как элемент народной культуры русских // Э.О.№5.1994.С.111.

2. Золотарев А.М. Родовой строй и первобытная мифология. М.,1964.С.283.

3. Словарь современного литературного языка.Т.1.М.;Л., 1950.С.538.

4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.1.Спб.,1996.С.215.

5. Цит. по: Лебедев А.А. К истории кулачных боев на Руси // Русская стари-на.1913.Т.155.(Июль).Кн.7.

6. Вадейши М.В. Деревенский праздник: распределение ролей // Мифология и повседневность. Гендерный подход в антропологических исследованиях. Спб.,2001.С.110. Щепанская Т.Б. Драки и браки // Материалы полевых этнографических исследований. Вып. 4. Спб.,1999.С.5.

7. Секацкий А.К. Феномен праздничной драки // Соблазн и воля: проза, эссеистика. Спб., 1999.С.51-68.

8. Агапкина И., Плотникова В. Драка // Этнолингвистический словарь «Славянские древности». М., 1999. Т.2. С.130-131

9. П.М.А.1997. Инф. Серов Д.В. г.р. 1928. с.Светлоречное.

10. П.М.А.1997. Инф. Якунченко В.А. г.р.1936. с.Светлоречное.

11. П.М.А.2000. Инф. Костылева А.С. г.р. 1928. ст. Верхнекундрюченская.

12. П.М.А.1998. Инф. Желтобрюхов И.И. г.р.1918. ст. Мечетинская.

13. П.М.А.1997. Инф. Серов.Д.В. г.р. 1928. с.Светлоречное.

14. П.М.А.1997. Инф. Синяпкин М.Г. г.р. 1918. ст.Егорлыкская.

15. П.М.А.1999. Инф.Мирошников В.И. г.р.1926. с.Гуляй-Борисовка.

16. П.М.А.1998. Инф.Москавенко И.М. г.р. 1912. ст.Мечетинская.

17. П.М.А.1997. Инф.Якунченко В.А. г.р. 1936. с. Светлоречное; Шолохов М.А. Тихий Дон // М.А.Шолохов. Собр.соч. в 8 тт. М.,1975. Т.1. С.67;С.202-203; П.М.А.1997. Инф. Голодный В.А. г.р. 1953. с.Светлоречное; Щвецов С.Д. В ста-ром Ростове. Ростов-на-Дону, 1971.

18. П.М.А.1997. Инф. Серов Д.В. г.р.1928. с.Светлоречное.

19. Шевченко В. Станица сердцу дорогая. Ростов н/Д., 2004. С.249.

20. П.М.А.1997. Инф.Голодный В.А. г.р.1953. с.Светлоречное.

21. Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: Умершие неестественной смертью и русалки. М.,1995. С.139.

22. Цит. по: Робинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. М.,1978. С.164; Крюков Ф. Казацкие мотивы. М.,1993. С.39.

23. Крюков Ф.Казацкие мотивы. М.,1993. С.38.

24. П.М.А. 1997. Инф. Бакуменко Л.Р. г.р.1952. С.Светлоречное.

25. Номикосов С. Народный казачий быт // Дон. 1992.№1-2. С.155.

26. См. Горбунов Б.В. Палочные бои // Этнографическое обо2зрение (далее Э.О). 1996. №2.С.108.

27. Харузин М. Сведения о казацких общинах на Дону. М., 1885.

28. Повесть временных лет (далее ПВЛ) // Изборник. Повести Древней Руси. М.,1987.С.53.

29. Слово о полку Игоревом. М.,1978.С.78.

30. Ср. воспоминания атамана А.К.Денисова. Денисов А.К. Записки донского атамана. Спб.,1999.С.16-17;о том же имеется историческая песня записанная Коключиным. Ф55.Оп.1. Д.1465.Л.29.

31. Яровой А.В. Мифология кулачного боя // Рубикон.№8.2000.С.35.

32. См. Лебедь // Казачьи сказки. Волгоград.,1992.С.65.2

33. П.М.А.1997. Инф. Серов Д.В. г.р. 1928. С.Светлоречное.

34. П.М.А.1998. Инф. Литунова П.И. г.р.1912. ст.Мечетинская. Cр. «каменную войну» у лакских мальчиков. Булатова А.Г. Традиционные праздники и обряды народов горного Дагестана в XIX-нач. ХХ в.Л., 1988.С.28.

35. Грунтовский А. Русский кулачный бой: история, этнография, техника. Спб.,1993. С.26.

36. См. Горбунов Б.В. Палочные бои // Э.О. 1996. №2.С.63.

37. Полнле собрание русских летописей (ПСРЛ) . Т.Y, 2-е изд. Л.,1925. С.72. См. Густынскую летопись. ПСРЛ, т.II. Спб.,1843. С.258.

38. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С.378.

39. См. Мельников П.И. (А.Печерский). На горах. Минск, 1987. Кн.1. С.504-513.

40. П.М.А.1997. Инф. Бурый С.Е. г.р. 1908. с.Светлоречное.

41. Ср. сообщение С.Герберштейна о кулачных боях. Герберштейн С. Записки о московских делах. Спб.,1908. С.119.

42. См. Магомедов А.Х. Взаимодействие культур иранских народов (скифов, сарматов и алан) и финно-угорских народов // История. Этнография и культура народов Северного Кавказа. Орджоникидзе., 1981.С.33.

43. Крюков Ф. Станичники // Дон.1998.№11-12. С.114.

Гарунова М.Н.

(г. Махачкала)

НОРМАТИВНАЯ БАЗА ПО РЕГУЛИРОВАНИЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАЗАЧЕСТВА РОССИИ КОНЦА ХХ века

Следует отметить, что в современный период принято много нормативных документов правительства, изучение которых легло в основу многих современных монографий. Мы приводим здесь их перечень, потому что вся современная историография так или иначе опирается на эту нормативную базу.

Указ президента Российской Федерации «О Совете по делам казачества при Президенте Российской Федерации», [1] Указ президента Российской Федерации «О Главном управлении казачьих войск при Президенте Российской Федерации», [2] Директива Директора Федеральной пограничной службы Российской Федерации об использовании российского казачества в охране Государственной границы российской Федерации от 26 декабря 1994 г. Д-132; Директива директора Федеральной пограничной службы Российской Федерации о первоочередных мерах по проведению эксперимента с привлечением граждан Российской Федерации к участию на добровольных началах в охране отдельных участков госграницы на территории ЗАБПО и российско-казахстанском участке от 10 июля 1996 г. Д-75 [3]; Указ Президента Российской Федерации «Вопросы Главного управления казачьих войск при Президенте Российской Федерации» [4]; Указ Президента Российской Федерации «О порядке привлечения членов казачьих обществ к государственной и иной службе»; Положение о привлечении членов казачьих обществ к государственной и иной службе [5]; Указ Президента Российской Федерации от 13 июня 1996 г. № 882 «Об утверждении Типового договора о несении государственной и иной службы членами казачьих обществ»; Типовой договор о несении государственной и иной службы членами казачьих обществ [6] ; Постановление Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1992 г. № 3321-1 «О реабилитации казачества». [7]; Постановление Правительства Российской Федерации от 22.04.94. № 355 «О концепции государственной политики по отношению к казачеству», Указ Президента РФ от 11.12.96. № 1673 «Об утверждении Положения о главном управлении казачьих войск при Президенте Российской Федерации», Указ Президента РФ от 16.03.96. 564 «Об экономических и иных льготах, предоставляемых казачьим обществам и их членам, взявшим на себя обязательства по несению государственной и иной службы»;

 Постановление Правительства Российской Федерации от 8 июня 1996 г. № 667 «Об утверждении положения о порядке формирования целевого земельного фонда для предоставления земель казачьим обществам, включенным в государственный реестр казачьих обществ в Российской Федерации, и режиме его использования» [8]; Перечень ведомственных нормативных актов [9]

Примечание:

1           Российская газета. – 1994, 5 июля; Собрание законодательства Российской Федерации – №10. Ст. 1118;

1.          Собрание законодательства Российской Федерации. – 1996.– № 4. –Ст. 266.

2.         Информ. бюл. ГУКВ. Казаки на службе России. 1997 – №2.– С. 90 - 92.

3.         Рос. газ. – 24 апреля 1996.; Собрание законодательства Российской Федерации.1996.– № 17.– Ст. 1953.

4.         Рос. газ. – 24 апреля 1996; Собрание законодательство Российской Федерации 1996.– № 17.–Ст. 1954.

5.         Рос. газ. – 1 июля 1996; Собраниезаконодательства Российской Федерации. 1996. – № 25.– Ст. 3003.

6.          Постановление Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1992 г. № 3321-1 «О реабилитации казачества».

7.          Собрание законодательства Российской Федерации. – 1996.– № 25. – Ст. 3023.

8.          Информационный бюллетень Главного управления казачьих войск при Президенте Российской Федерации.

Секция 3.

СЕКЦИЯ СТУДЕНЧЕСКОЙ НАУКИ

КАЗАЧЕСТВО - ОДИН ИЗ СУБЪЕКТОВ СЛОЖНОГО И ПРОТИВОРЕЧИВОГО ПРОЦЕССА ФОРМИРОВАНИЯ СЕВЕРОКАВКАЗСКОЙ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЙ ОБЩНОСТИ

Зайнулабидова В, студ 6 курса

исторического факультета ДГУ(филиал в г. Кизляре)

науч.рук. профессор, д.и.н Гарунова Н.Н.

К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ КАЗАЧЕСТВА…

Тема происхождения казачества волновала многих исследователей. В решении этого вопроса, однако, применялся стандартный стереотип — если православный и защитник рубежей Русского государства, значит и происхождение русское. Только вот сами казаки, осознавая свою связь с этим государством, себя русскими не считали.

Самоназвание этого субэтноса говорит о том, что у его истоков стояли тюркские народы. Для сравнения: самоназвание казахов будет кхазакх , в чеченском языке этот термин сохранился в виде «г1азкхи», где начальное « rl » всегда соответствует тюркскому начальному «кх» (г1ум = кхум). Этот термин народы Кавказа, усвоили напрямую — из тюркских языков. Можно сделать вывод, что первые казаки, осевшие на территории Северного Кавказа, были двуязычны — русско- и тюрко-говорящие. В противном случае, чеченцы и прочие народы на слух восприняли бы чисто русское звучание — казак. Вполне логичный вывод, если увязать его с исследованиями русского историка Гумилева, где довольно убедительно было показано хазарское происхождение части казачества. Со временем, приток русского населения разбавил тюркский компонент, но, что важно, еще Толстой писал, что в его время казаки владели «татарским» языком.

В поисках генетических корней раннего казачества интересен другой момент. В 1538 году ногайские мурзы жаловались в Москву на действия казаков. И что же ответила Москва? «На поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и другие баловни-казаки. А и наших украин казаки с ними смешавшись ходят и те люди как вам тати (преступники), так и нам тати» — был ответ Москвы. Т. е., еще до Казанского похода Ивана Грозного казачество, обитавшее на Дону и в Южнорусских степях, было скорее враждебно Русскому государству, чем дружественно. Именно здесь, на юге, в районе лесостепи, оседали остатки кочевых орд. Здесь они смешивались с местным, земледельческим населением, оставшимся с эпохи скифов и сармат. Сюда же, в эпоху средневековья, бежали русские крестьяне, опальные бояре и просто разбойники. Археологические находки убедительно говорят о том, что оседлое неславянское население степного Юга России пережило даже монгольское нашествие.

Еще с XI века киевские князья держали на южных рубежах своих земель остатки тюркских племен, погромленных более сильными ордами. Все они — торки, берендеи, печенеги, гу-зы несли пограничную службу, исповедовали христианство и назывались общим именем «черные клобуки». Именно они, смешиваясь с остатками алан, живших на Дону, положили начало казачеству. Именно там, на месте аланского поселения и хазарской крепости Саркел (перевод: «Белая башня»), возник другой русский город Белая Вежа (т.е. «белая башня»). До сих пор в языках ряда народов, в т.ч. кавказских, термином казак называют наемников, либо вольнонаемных рабочих. Немаловажен и тот факт, что основой животноводства казачества было овцеводство, более характерное для тюркских кочевников, чем для русского населения. [1]

Ипатьевская летопись ( 1147 г .) упоминает в Южнорусских степях т.н. «бродников». То, что бродники были нерусским населением степей говорят как русские летописи, так и западноевропейские документы. В 1223 году в битве на Калке русских и монгольских войск, бродники оказались союзниками последних. Именно этот момент стал основой того, что

Золотая Орда преспокойно оставила бродников на их родных землях. [2]

Примерно к XIV в. этноним «бродники» в русских документах сменился чисто тюркским термином — «казак».

Исходной датой начала гре-бенского казачества некоторые исследователи считают год 1563, когда погромленные по приказу царя Ивана Грозного волжские казаки «от опалы государя сбежали в Черкасы».

Есть точка зрения, что казачество жило на Тереке с древних времен и генетически связано с хазарами. Нет сомнений, что в состав гребенского населения вошли местные тюрки. Но вот что интересно, в своем письме в Москву в 1588 г . аккинский феодал Ших-мирза Окуцкий называет себя предводителем 500 казаков. То же самое число названо в документе уже за 1623 год! Т.е., выходит, что Ших был еще и казачьим атаманом? Вполне увязывается с тем, что станица Червленая была основана чеченцами-гуной. По документу известно, что в середине XVII века она находилась возле селения Чечен-Аул, и населяли ее казаки-чеченцы, служившие Шиху и русским воеводам. Известно также, что практически половина гребенского населения станицы Червленой происходит от чеченцев из тейпов гуной и варандой. К потомкам этих чеченцев относятся представители фамилий: Андрюшкины, Асташкины, Бусунгуровы, Велик, Гулаевы, Гришины, Денискины, Егоркины, Кузины, Курносовы, Полушкины, Порамеревы, Пронькины, Рогожины, Типик, Титкины, Федюшкины, Филипченкины, Хановы. А войсковым атаманом Терского войска в первой половине XVIII в., судя по документу 1738 г ., был чеченец Аука (Х1аука). И таких примеров можно привести множество.

Терек принял в свои ряды представителей, пожалуй, всех народов Северного Кавказа. Это были и беглые холопы кабардинских и дагестанских феодалов, и кровники, спасающиеся от преследования, и просто переселенцы, нуждающиеся в земле. [3]

В числе имен и фамилий первых казаков встречаются такие, явно нерусские, как Агрыжан, Асан, Байтерек, Бар-мат, Досай, Евлаш, Кардавил, Остай, Тагайпс (кабардинское), Ураков (чеченское), Ях-даш и т.д. А имя знаменитого атамана, завоевателя Сибири, Ермак. До сих пор у казахов есть имя Ермек. Почему же Тимофеевич? Ермак был православным, его отец тоже. С середины XVI века терское казачество пополнялось русским населением.

Место первоначального поселения гребенского казачества до сих пор не определено. У исследователей не вызывает сомнения тот факт, что до своего окончательного обоснования, они нередко меняли места своих поселений, в зависимости от экономических и политических условий эпохи. Согласно преданиям самих гребенцов, зафиксированным в XIX в., первоначальным местом их обитания был хребет Качкалык (Пачалкх- parl ) и прилегающая территория Кумыкской плоскости. С этим согласуются кумыкские предания.

Если писать о казачестве более подробно, то следует отметить ту обособленность, которая всегда отличала гребенцов от всех прочих казаков. Так, станицы Шелкозаводская и Николаевская были сформированы из отставных солдат и переселенцев из внутренних губерний России. Станицы Щедринская, Червленая, Курдюковская, Старо- и Ново-гладковская возникли как поселения гребенских казаков, причем, их отличительной особенностью было отсутствие православных храмов — гребенцы являются старообрядцами.

Примечание

1. Интернет-ресурсы.Индарби БЫЗОВ, http://www.ob-gaz.ru/7_90/16.htm

2. Гарунова Н.Н. Теории возникновения казачества на Тереке. Труды Международного форума по науке, технике и образованию, Москва, 2007

3. Аскеров А.Г. Социально-экономическое развитие Нижнетерского казачества во второй половине 19-начале ХХ века. Махачкала, 2009

Магомедов М. студент 4 курса исторического факультета

ДГУ (филиал г. Кизляр)

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ КАЗАЧЬИХ ПОСЕЛЕНИЙ НА ТЕРЕКЕ

О происхождении первых казачьих поселений на Тереке не утихают споры, однако, существует несколько основных точек зрения на этот вопрос.

В. А. Потто, И. Д. Попко, М. А. Караулов считают, что первыми поселенцами на Тереке были новгородские ушкуйники и рязанские казаки. В 14 веке они через Каспийское море проникали в устье Терека и поднимались вверх. Женились они на женщинах местных народов и селились у «гребней», при впадении Аргуна в Сунжу. Историки В. Н. Татищев, А. И. Дебу, А. Ригельман считают, что казаки пришли на Терек во второй половине 16 века с Дона и Волги, после взятия русскими Казани и Астрахани.Устроившись на новых местах, казаки быстро освоились с соседями.

Около 1588 года в низовьях Терека образовалось новое войско из волжских казаков. Поэтому тех казаков, которые осели на равнинном низовье Терека в соседстве с выстроенной в 1588 году Терской крепостью, стали называть терскими, а тех, которые жили выше по реке – на гребнях между Тереком и Сунжей – гребенскими. К 1630 году относится первый документ о жаловании казакам. Число станиц быстро увеличивалось. Из-за постоянных затоплений Тереком казачьих станиц, а также в связи с изменением отношений с местными народами по причине распространения среди них мусульманства, казаки перенесли свои станицы на левый берег. По Тереку стала проходить официальная граница Российского государства. В 1735 году был основан крепостной город Кизляр. Он стал административным и военным центром Терского края. В конце 18 века, нуждаясь в мощных вооруженных силах на южной границе, царское правительство стремилось создать на Кавказе сильное казачье войско. Для упрочнения своих позиций на Северном Кавказе, правительство Екатерины создает и укрепляет Кавказскую кордонную линию. За 1777-1778 года было построено 10 новых крепостей.

14 февраля 1845 года Кавказскому линейному войску, по примеру Донского и Черноморского было определено особое положение в военном и гражданском устройстве. В административном отношении войско обособилось от Кавказской области, получив свое внутренне самоуправление. Каждый полк составлял свой территориальный округ, а станицы в округе подразделялись на сотни. Несколько позднее все казаки терского войска были разделены по 4 полкам: Кизляро-Гребенский, Горско-Моздокский, Волгский, Сунже-Владикавказский. В 1860 году Кавказская линия была разделена на 2 части: правая – Кубанская и левая – Терская область.

В 1861 году казачьи войска, находящиеся на территории Терской области получили название «Терское казачье войско».

С 1 июня 1888 года Терская область была разделена на 3 отдела: Пятигорский, Кизлярский и Сунженский и 4 округа: Владикавказский, Хасавюртовский, Нальчинский и Грозненский. Во главе Терской области стоял начальник области и наказной атаман Терского казачьего войска, который во военном отношении пользовался правами начальника дивизии, а по гражданскому управлению ему принадлежали все права и обязанности губернаторов.

В 1899 году Терская область была снова разделена – прибавился Моздокский отдел. На 1 января 1915 года на территории Терской области проживало 255068 душ обоего пола, приписанных к казачьему сословью.

Примечание

1 Грищенко Н. П. Горский аул и казачья станица Терека, с.56.

2 Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы, с.34.

3 Воробьев Р. Земельный вопрос у казаков СПб, 1908, с. 7.

4. Игнатьев Б.Б. Развитие системы управления казачьими войсками России. Москва, 1997год, с. 97.

6 Хождения купца Федота Котова в Персию. Москва, 1958год, с.33.

7 Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы. 1899год, с. 67.

8 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 154.

9 Песни Терека. Грозный, 1974г., с.98.

10 Детские казачьи игры и забавы. 1993г., с. 46.

11 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 42.

11 Там же, с. 44.

Байдулаева Н., студ 3 курса студент 4 курса исторического факультета  ДГУ (филиал г. Кизляр)

Н.р.Абдуллаева И.А., к.ф.н.,

ПЕРВЫЕ УПОМИНАНИЯ О КАЗАКАХ КОНЕЦ XV–ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XVII вв

(ПО МАТЕРИАЛАМ ИНТЕРНЕТ- ИСТОЧНИКОВ)

С середины XV в. при описании боевых действий русских войск начинают упоминаться служилые казаки, составлявшие отряды пограничной стражи преимущественно из местного населения. В составе войска казачьи части появляются в середине XVI в. в качестве одного из разрядов служилых людей "по прибору".

Происхождением и характером службы эти "приборные" люди были связаны с вольными казаками, проживавшими на степных окраинах Московского государства.

В XV - начале XVI в. казаками именовали всех вольных людей; ряды казачества пополняли русские беглые крестьяне и холопы, селившиеся на дальних "украйнах", зачастую за пределами земель, подвластных московским государям. Предшественниками самых известных из них - донских казаков некоторые исследователи склонны считать упоминавшихся в летописях "бродников" Приазовья, иногда принимавших участие в междоусобных войнах и походах русских князей, подчас вместе с половцами и монголами. Однако подтвердить свою гипотезу убедительными доказательствами ее сторонники так и не смогли . Подобно болгарам и половцам, "бродники" были ассимилированы народами, пришедшими в XIII в. с монголами в приазовские и причерноморские степи, войдя в состав татарской народности.

Слово "казак" тюркского происхождения и означает "вольный человек", "удалец". Несомненно, первыми казаками были выходцы из степных орд, объединявшиеся в отряды, подчинявшиеся собственным вожакам, выдвинувшимся за счет своих военных талантов и храбрости. Во время больших походов ордынских ханов казаки присоединялись к их армиям, в мирное время промышляя разбоем и угоном скота. Со временем в ряды казаков начинают вливаться русские удальцы, так называемые "заполяне", уходившие на степные ("запольные") реки "в молодечество". Они перенимали образ жизни "ордынских" казаков, их хозяйственные занятия, а главное – способы ведения степной войны. Следы совместной жизни сохранялись достаточно долго. Еще С.М. Соловьев приводил в подтверждение этого интересный пример – в XVI в. одним из главных донских атаманов был Сары-Азман, а атаманом азовских казаков – С. Ложник, преследовавший русского посланника Новосильцева. Контакты рязанцев со степными разбойниками вызывали опасение у московского великого князя. Об этом свидетельствует интересный документ – послание Ивана III вдовствующей рязанской княгине Аграфене, датированное 1502 г. Обращаясь к ней, московский государь требовал от рязанских властей принять самые решительные меры против донских казаков и тех русских людей, кто "пойдет самодурью на Дон в молодечество". Рязанская земля, находившаяся на границе Руси и "Поля" стала колыбелью русского казачества. Первое упоминание о рязанских казаках относится ко времени битвы на речке Листани в 1443 г. Пришедшие тогда в Рязанскую землю отряды татарского царевича Мустафы были атакованы не только войском московских воевод В.И. Оболенского и А.Ф. Голтяева, но и мордовскими лыжниками и казаками, пришедшими "на ртах (лыжах. – В.В.) с сулицами и с рогатинами, и с саблями". Совместными усилиями противник был разбит. Исключительно важная роль, сыгранная жителями рязанского порубежья в формировании казачества, подтверждается и другими дошедшими до нас документами. В 1501 г. прибывший из Кафы посол Алакозь просил у Ивана III нанять "казаков рязанских десять человек, которые бы на Дону [дороги] знали". Великий князь с пониманием отнесся к просьбе посла и обратился с соответствующим распоряжением к княгине Аграфене. И в данном случае Иван III не преминул подтвердить "заповедь" русским людям уходить "в молодечество" на Дон. Семьи ослушников подлежали казни или продаже в холопство.

В те же годы казачество зарождалось и на русских землях входивших в состав Великого княжества Литовского. Уходя от тяжелого панского гнета, многие жители Приднепровского края бежали "за пороги", на впадающие в Днепр и Южный Буг степные реки. Первые достоверные известия о поселениях казаков в низовьях Днепра относятся к 1489 г. (в Подолии) и 1492 г. (на Киевщине). Центром возникшего в нижнем течении Днепра казачьего района стал о. Томаковка (Буцкий остров), затем, во времена Д.И. Вишневецкого - о. Хортица, с сохранением Сечи на Томаковке. После уничтожения татарами в 1593 г. Томаковской Сечи (во время похода запорожцев на Киев) казаки перенесли свое главное поселение на о. Базавлук. Как и в Московском государстве, многие днепровские казаки поступали на службу к польскому королю, зачисляясь в так называемое "реестровое казачество".

Со временем русский элемент среди селившихся на Днепре и Дону казаков стал преобладающим. Тем не менее, даже в конце XV – начале XVI в. в "Поле" оставались и "ордынские казаки", совершавшие дерзкие нападения на русские "украины". Постепенно они были оттеснены к Азову. Остатки этих "лихих казаков" (200 чел.) в 1503 г. пытался набрать на службу крымский "царевич" Бурнаш-Гирей. Дальнейшая судьба их неизвестна, но вполне возможно, что они вошли в состав донского казачества.

Интересы казачества постоянно сталкивались с силами, враждебными Русскому государству – Турцией, Крымским ханством, Ногайской ордой. Немногочисленные, но хорошо организованные казачьи отряды наносили противнику серьезный урон, вынуждая его считаться с собой.

Появление враждебного татарам вольного казачества не могло не встревожить властителей Крымского юрта. Борьба русских казаков с татарами и ногаями наиболее ожесточенный характер приняла на рубеже XV и XVI вв. В 1515 г. диздар (комендант) Азова Бурган жаловался Василию III на мещерских казаков, в непосредственной близости от турецкой крепости пленивших трех местных жителей. В это время рязанские и мещерские казаки уже чувствовали себя хозяевами на Дону. Чтобы обезопасить подступы к Азову турецкое правительство решило сбить казаков с этой реки. В 1519 г. против них были отправлены три каюка с янычарами, получившие приказ занять устье р. Воронеж. Московское правительство, встревоженное приближением турецких войск к русским владениям предложило Стамбулу установить на Хопре точно обозначенную границу, однако крымское вторжение 1521 г. перечеркнуло эти планы. Впрочем, утвердиться на Дону и Воронеже турки не смогли. "Заполяне" из рязанских и северских мест продолжали освоение Подонья в более благоприятных условиях после нашествия Мухаммед-Гирея московские власти прекратили преследовать казаков. Более того, русские "украинные наместники", несомненно с ведома правительство стали поручать "заполянам" "отведывати людей на поле, нечто которые люди нашего недруга хотят прити на наши украинные места и лихо похотят учинить, и они б безвестно не прошли". Выполняли казаки и другие поручения Москвы. Так, в 1523 г. отправившихся вниз по Дону русских и турецких послов сопровождало 5 станиц рязанских казаков. В те годы шел интенсивный процесс объединения тюркского и русского казачества, нашедший отражение в документах. В 1538 г. из Москвы писали в Ногайскую Орду: "На Поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки; а из наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят".

Именно тогда на Дону возникали временные казачьи поселения, "зимовища и юрты", в которых они могли поселить свои семьи. Постепенно на месте некоторых из них возникли огороженные простейшими укреплениями (рвом, валом с тыном) "городки". В них казаки укрывались во время внезапного нападения татар, хранили припасы и вооружение. Первые достоверные сведения о казачьих городках относятся к 40-м гг. XVI в. В 1548 г. упоминается "острога", которую атаманы М. Черкашенин и И. Извольский поставили на "Великом Перевозе" (Переволоке). Кроме этого укрепленного поселения на Дону существовало 3 или 4 "города", в которых атаманствовал Сары-Азман, возможно на "запольных" реках находились и другие казачьи поселения. Н.А. Мининков высказал предположение о существовании еще одного казачьего центра на Нижнем Дону, однако в дошедших до нас документах он не упоминается.

Московские власти не контролировали "польских" казаков, признавая тот факт, что "те разбойники живут на Дону без нашего ведома, а от нас бегают". Численность их росла. На Дон шли не только рязанские "заполяне", но и вольница из Северской земли и даже западнорусских земель. В донесении путивльского наместника Троекурова, направленном в 1546 г. в Москву, сообщалось о том, что "ныне казаков на Поле много, и черкасцов, и кыян, и твоих государевых вышли, государь, на Поле из всех украин". К середине XVI в. казаки освоили донские и приднепровские степи и начали тревожить татар в их улусах. С нескрываемой тревогой о действиях донцов в 1551 г. писал ногайскому князю Исмаилу турецкий султан Сулейман I, по словам которого, "казаки с Озова оброк емлют и воды на Дону пить не дадут. А крымскому де царю потому ж обиды чинят великие". Перечисляя их, султан упоминает и не отраженный в русских источниках казачий набег на Перекоп.

Первый известный поход против Крыма донские казаки совершили в 1556 г. Войско во главе с атаманом М. Черкашенином, возглавлявшим казаков, живших на Северском Донце, на стругах по р. Миус спустилось в Азовское море, пересекло его и разорило окрестности Керчи. Двух захваченных во время похода "языков" казаки прислали в Москву.

Приток русского населения на Дон возрос в конце XVI в. в связи с усилением податного гнета в центральных областях Русского государства, разоренного Ливонской войной и опричниной. Среди уходивших на Дон людей было немало преступников, бежавших из Московского государства от заслуженного наказания. Им на руку был старинный обычай казаков не выдавать беглых русскому правительству. "И быв на Дону хотя одну неделю или месяц, - писал Котошихин, - а лучитца им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них впред дела никакова ни в чем не бывает никому, что кто ни своровал, потому что Доном от всяких бед свобождаютца". Эта традиция оказалась живучей и сохранилась до времен Петра I.

Правительство, стремясь унять казачьи разбои и использовать их военный опыт для борьбы с татарской угрозой, стало привлекать вольных казаков к государственной пограничной службе. Как пограничная стража служилые казаки раньше всего появились на южных "украйнах", где существовала постоянная опасность вражеского нападения. Они сыграли очень важную роль при реорганизации в 1571 г. сторожевой и станичной службы, заменив отряды детей боярских, которые были возвращены в полковую службу.

До середины XVI в вольные казаки не включались в состав русского войска, однако их действия в южнорусских степях становились все более заметными. Игнорировать это обстоятельство московские власти не могли. Наличие общего врага сближало интересы Москвы с донским и запорожским казачеством.

Эпизодические контакты правительства с донскими казаками начались в конце 40 – начале 50-х годов XVI в., а в 70-е гг. приобрели постоянный характер. В немалой степени этому способствовало то, что по Дону шли все дипломатические и торговые сношения Русского государства с Крымом и Турцией. В то время донское казачество еще не имело единой войсковой организации, поэтому для обеспечения безопасности этого пути правительству приходилось контактировать с выборными властями отдельных юртов и отрядов, размещавшихся по берегам рек бассейна Дона.

Первое упоминание о "приборе" донских казаков на московскую службу относится к 1549 г. Направив к ногайцам посла И. Федулова, царь Иван IV предлагал им начать совместные действия против Крыма, сообщая, что уже "велел казакам своим путивльским и донским крымские улусы воевати и недружбу царю делати".

В том же 1549 г. несшие службу в степи "великого князя казакы Урачко с товарыщи" перехватили казанских послов, везших в Крым сообщение о смерти хана Сафа-Гирея. В 1550 г. донские казаки участвовали в боях с ногайцами под Рязанью. В конце 1550-х гг. они включались в состав русских войск, несших службу "на Поле". В источниках сохранилось упоминание о том, что из донских казаков состоял отряд головы Ю. Булгакова, в 1557 г. разбивший на р. Айдар татар, шедших в набег к русской границе ("под украйну"). Захваченных в бою "языков" привели в Москву казачьи атаманы Елка и Лопырь. Донские и волжские казаки участвовали в борьбе с ногайцами, в составе московских армий завоевывали Казань и Астрахань, бились на полях сражений Ливонской войны, несли службу в пограничных русских крепостях, получая за службу кормовое, а иногда и поместное жалованье.

Помимо дозорной и походной службы правительство прибегало к помощи казаков для охраны посольств и торговых караванов, обещая им жалованье, главным образом, сукнами, селитрой и свинцом, в которых казаки очень нуждались. Для успешного выполнения таких поручений атаманам разрешалось "прибирать" на "донскую службу" даже северских служилых людей, за которыми сохранялись их поместья.

Еще одним центром вольного казачества после завоевания Казани и Астрахани являлась Волга, куда донцы переходили с Дона и в поисках добычи спускались на своих судах в Каспийское море. Объектом их нападений становились торговые караваны и ногайские кочевья. В официальных бумагах того времени сохранились имена казачьих предводителей, разбойничавших на Волге: В. Мещерский и П. Путивлец. Первоначально правительство пыталось договориться с волжскими казаками миром. В 1557 г. на Волгу был направлен атаман Л. Филимонов, пользовавшийся полным доверием Москвы со времени покорения Астрахани. Он получил наказ предпринять меры, "чтоб казаки не воровали и на ногайские улусы не приходили". Казаки не послушались Филимонова и, убив атамана, напали на шедший вниз по Волге торговый караван и разграбили его. Расхищенной оказалась и государева казна, отправленная тогда в Астрахань. Это нападение стало первым зафиксированным в документах выступлением казаков против русского правительства. Оставить его без последствий московские власти не могли. На Волгу направили войска, включавшие дворянские сотни, стрельцов и отряды служилых казаков во главе с атаманами А. Ершовым, Б. Губиным и Д. Хохловым. Принятые правительством меры несколько разрядили обстановку. Английский посол Э. Дженкинсон, побывавший в этих краях вскоре после описанных событий отметил, что место у Переволоки ранее представляла опасность "из-за воров и разбойников; однако в настоящее время, вследствие завоеваний русского царя, оно не так страшно".

Однако полностью очистить Волгу от казаков не удалось и вскоре нападения возобновились. Об одном из них известно со слов англичан Т. Бэннистера и Джона Дэкета, корабль которых, направлявшийся из Ширвана в Астрахань, был атакован и захвачен казаками. Астраханский воевода выслал против разбойников 500 воинов на 40 лодках, а затем подкрепление еще на 60 лодках. В результате большого сражения разбойники были разбиты, многие из них погибли, другие бежали. В 1581 г. правительственные войска на Волге разгромили еще один казачий отряд. Возглавлявший его атаман Д. Бритоус был взят в плен и повешен.

Вынужденные покинуть Волгу, казаки вернулись на Дон, но часть их двинулись за Волгу. В конце июня - начале июля 1581 г. отряд атамана Нечая напал на ногайцев, разорив их столицу Сарайчик, располагавшуюся в низовьях реки Яик (Урал), положив тем самым начало яицкому казачеству. Окончательно казаки утвердились на Яике в 1586 г., поставив на Кош-Яицком острове напротив устья реки Илек постоянный городок. Ногайцы попытались уничтожить казачью крепость, долго осаждая ее, но, потерпев поражение, вынуждены были отступить. К концу XVI в. казачьи городки находились по всему Яику. С 1591 г. уральские казаки служили в рядах русского войска. Власть московского царя яицкие казаки признали при Михаиле Федоровиче, а до этого, по их воспоминаниям, "жили…немалое время своевольно, ни под чьею державою". Подобно донцам, яицкие казаки первоначально жили небольшими общинами, образовавшимися вокруг городков. Единая казачья область (Войско) возникла на Яике в 50-е гг. XVII в. В воинском искусстве яицкие казаки не уступали донцам, поддерживая с ними тесную связь, получая оттуда пополнения и помощь, а в случае необходимость и укрытие. В 1636-1637 гг. в донском городке Голубые проживал И.Я. Поленов, который в 1636 г. был есаулом в войске яицких казаков, взявших персидский город Фарабад.

6 апреля 1579 г., за два года до разгрома Сарайчика, большой отряд волжских казаков (540 человек), был нанят на службу крупнейшими русскими солепромышленниками Строгановыми. Владения этих купцов, находившиеся на восточных границах Московского государства, постоянно тревожили набегами сибирские татары и подвластные им племена хантов и манси. Казачье войско, во главе которого стоял атаман Ермак Тимофеевич, понадобилось Строгановым не для обороны, а для нападения. Количество нанятых купцами казаков было действительно велико (оно заметно превосходило число, например, всех гребенских и терских казаков), однако Строгановы еще больше увеличили его за счет собственных отрядов. 1 сентября 1581 г. в поход за Уральские горы выступило около 1500 воинов, вооруженных самым современным для того времени оружием, в том числе семипяденными пищалями и испанскими аркебузами. Кроме Ермака казачью армию возглавляли атаманы И. Кольцо, Я. Михайлов, Н. Пан и М. Мещеряк. Закаленное в боях с ногайцами, казачье войско сравнительно легко сломило сопротивление сибирских татар и разгромило Орду Кучума. На завоеванных в Западной Сибири территориях стали возникать русские города и остроги, гарнизоны которых состояли преимущественно из служилых казаков. Первой столицей русской Сибири стал Тобольск, где в 1638 г. было 102 конных и 525 пеших казаков, а в 1651 г. 109 конных и 368 пеших казаков, не считая казаков так называемого "литовского списка", которые несли службу вместе с иноземцами. При сопоставлении цифр бросается в глаза значительное сокращение числа пеших казаков, по-видимому, переведенных в остроги Восточной Сибири.

Во второй половине XVI в. несколько отрядов волжских казаков, продвигаясь по западному берегу Каспийского моря, достигли р. Терека на Северном Кавказе и Гребенских гор, где стала складываться новая казачья область. Есть предположение, что самое первое достоверное упоминание о вольных казаках на Северном Кавказе относится к 1563 г. Важной вехой в истории терского и гребенского казачества стало построение в 1567 г. Терского городка, заложенного в месте впадения Сунжи в Терек. Несмотря на временный уход царских войск с Терека в 1571 г., казаки остались на Кавказе, продержавшись там до возобновления Терского города в 1578 г. Их городки даже выросли за счет уходивших на юг "схожих" людей.

События Смутного времени привели к значительному сокращению численности терского казачества, в XVII в. объединившегося в Терское казачье войско. Если в 1638 г. "вольных атаманов и казаков, которые живут на Терке-реке" значилось 356 человек, то уже в 1651 г. там было 440 терских и гребенских атаманов и казаков.

Ситуация, складывавшаяся в районах поселения вольных казаков, привлекала пристальное внимание в Москве. Правительство прекрасно понимало сложность положения на Дону и других казачьих реках, где находились как сторонники, так и противники сближения с Русским государством, опасавшиеся распространения московских порядков на свои юрты. Серьезно осложняли отношения их "воровские" (разбойные) действия казаков в пределах Московского государства, особенно в Поволжье, а также их нападения на Большую Ногайскую орду, находившуюся в союзе с Россией. Поэтому у царских властей сохранялось настороженное отношение к казачьей вольнице, приводившее порой к враждебным акциям против нее.

В 1574 г. Иван Грозный в ответ на жалобы ногайского князя на умножившиеся разбойные нападения на его владения вольных людей предложил ему своими силами уничтожить донских казаков, которые "не по нашему велению на Дону живут". Тогда же воеводам пограничных городов предписывалось казнить всех объявившихся в их крепостях казаков. В правление царя Федора Ивановича отношение к донцам несколько изменилось. 31 августа 1584 г. от его имени на Дон была отправлена грамота, адресованная "донским атаманам и казаком старым и новым", со следующим предложением: "как воинские люди крымские <…> и нагаи пойдут войною на наши украины, или какие воинские люди пойдут с полоном с наших украин, и вы б в те поры на тех людей на перевозех приходили и над ними промышляли <…> а нам тем служили. А мы вас за вашу службу жаловати хотим, а ныне есмя к вам свое жалованье, которым ходили атаманы и казаки под Калмиус, послали с Борисом с Благим, селитру и свинец, а вперед вас своим жалованьем хотим жаловати". В 1592 г. русскому правительству удалось договориться с Низовым войском Запорожским о совместной борьбе с крымскими татарами, пообещав выплачивать им денежное и хлебное содержание. Периодически царское жалованье получали также запорожцы, волжские, терские и яицкие казаки.

Отношения русского правительства с вольными казаками вскоре вновь испортились. В конце XVI в. правительство предприняло попытку взять юрты донских казаков под свой постоянный контроль. На требование Москвы государевым "делом промышлять" под началом головы П. Хрущова донцы ответили категорическим отказом, заявив, что "прежде сево мы служили государю, а голов у нас не бывало, служивали своими головами. И ныне де рады государю служитьь своими головами, а не с Петром". По сообщению летописца, "казакам от царя Бориса было гонение велие: не пушали их ни на какой город, куды они не придут, и их везде имаше и по темницам сажаху".

В конце XVI в., из-за бегства населения из центральных районов страны на окраины, ряды казачества стали быстро пополняться. Если в первой половине 1590-х г. обшая численность донского казачества едва превышала 2 тыс. человек, то на рубеже XVI и XVII столетий, как предполагает Н.А. Мининков, численность так называемого Главного войска, размещавшегося в городках Нижнего Дона составляла уже не менее 5-6 тыс. человек. При этом следует учитывать, что значительная часть донского казачества, проживавшего в поселениях выше Раздор и по притокам Дона, не входила в это объединение. С мнением Миненкова можно согласиться. Известно, что в годы Смутного времени казачьи отряды, действовавшие на территории Московского государства насчитывали не одну тысячу человек "вольных казаков". К ним примкнуло ("показачилось") немало крестьян, посадских и служилых людей. Отряды донских, терекских и яицких казаков служили самозванцам и даже интервентам, участвовали во многих мятежах начала XVII в. Тем не менее, правительство знало о имевшемся несогласии в казачьей среде и склонно было поддержать казаков, которые оставались в своих городках, продолжая оберегать русские "украйны". Дважды, в 1606 и 1608 гг. на Дон направлялось царское жалованье. Выплата его прекратилась только в 1609 г., после окружения Москвы войсками Лжедмитрия II и начала польско-литовской интервенции и возобновилась сразу же после избрания на царство Михаила Федоровича Романова.

Войско Донское окончательно сформировалось уже после Смутного времени, при деятельной поддержке Москвы. Правительство помогало процессу объединения, рассчитывая, что он облегчит контроль за донской вольницей. В грамоте от 18 марта 1614 г., при обращении к казакам, содержится характерная запись "все наше войско нижних и верхних юртов и запольных речек". В том же году на Дон было прислано царское знамя. С 1613 г. началась посылка казакам регулярного жалованья. В первой половине XVII в., по разным причинам, оно не выплачивалось лишь в 1618, 1620, 1625-1627, 1629-1631, 1636 и 1647 гг.. Первоначально, направляя на Дон "казну" правительство стремилось отвлечь казачество от поддержки Заруцкого и других врагов, переключить внимание донцов на борьбу с татарами, ногаями и азовцами. Расчет русских властей оправдался. Процессу консолидации не смогли помешать даже происходившие в 1617-1618 гг. волнения на Дону, когда был "выбит" из круга сторонник Москвы атаман С. Чертенский. Возглавившие Войско Е. Радилов и И. Мартемьянов не дали ему распасться, сохранив союзнические отношения с Россией.

В 1614 г. численность казаков, живших в Раздорах и других низовых городках, составляла всего 1888 человек. Постепенно ряды донской вольницы пополнились и казаки смогли активизировать свои действия против Турции и Крыма. Первый большой морской поход состоялся весной 1617 г. Казачье войско, численностью 700 человек захватило и разграбило на анатолийском побережье города Синоп и Трапезунд. Это нападение явилось полной неожиданностью для турецкого правительства, попытавшегося принять меры для предотвращения новых казачьих атак. В 1618 г. под Азовом на р. Каланче для наблюдения за выходом донцов в море строиться башня, было засыпано русло Мертвого Донца, через которое незамеченными проходили казачьи струги. Однако нападения донцов и действовавших в союзе с ними запорожцев становились все мощнее.

В первой половине XVII в. лишь однажды – на рубеже 20-30-х годов, отношения русского правительства и казаков обострились и привели к конфликту и полному разрыву. В 1630 г. Москва, вступившая в антипольский союз с Турцией, потребовала от донцов выступить в поход на помощь турецкой армии, стоявшей под Очаковым. Казаки решительно отвергли это предложение, заявив, что они никогда своим врагам туркам "не служивали". Более того, донцы продолжали совершать нападения на Крым. Правительство арестовало приехавших Москву с войсковыми отписками атамана Н. Васильева и 70 казаков, разослав по городам в заточение. Патриарх Филарет объявил казакам "вечное запрещение и отлучение". Действия московских властей вызвали на Дону взрыв возмущения, жертвой которого стал воевода И. Карамышев, казненный донцами по вздорному обвинению в желании "казаков казнить казнью смертною, вешать и в воду сажать и кнутьем достальных бить". Войсковым атаманом был тогда В. Фролов. Правительство попыталось организовать блокаду Дона, однако жители русского порубежья легко обходили запреты властей, пользуясь покровительством местных воевод, поддерживавшими тех кто торговал с донцами в интересах личного обогащения. Определенную роль сыграло разрешение для русских людей ездить на Дон для выкупа оказавшихся в татарском плену родственников. Пользуясь этим целые караваны тяжело нагруженных лодок-будар отправлялись к вольным казакам, доставляя им необходимые запасы. Достаточно подробные сведения об истинном положении дел поступили в Москву в 1631 г. от лазутчиков из числа царицынских стрельцов, посланных на Дон "проведывать всяких вестей" и узнать "казачьи умышленья". По возвращении они доложили, что видели у казаков торговых людей, прибывших на бударах из Воронежа "со всякими хлебными запасы, и с медом, и с вином, и з зельем, и с свинцом, и с сукны". На Дону также ждали прибытия 20 будар из Белгорода и приезда 70 торговых людей из Валуек, которые, как выяснилось позднее, были на Северском Донце перехвачены и разгромлены запорожцами. Правительство попыталось провести розыск в отношении лиц, дерзко нарушавших его запреты, однако он окончился практически безрезультатно. Впрочем, разрыв донского казачества с Москвой оказался непродолжительным. В 1632 г. в канун Смоленской войны при войсковом атамане И. Каторжном, отношения были восстановлены.

В те годы правительство стремилось использовать вольное казачество для прикрытия русских границ, выплачивая им за службу небольшое жалованье. Сохранились достаточно подробные сведения о посылках на Дон царской "казны" за 1621-1648 гг. Анализируя эти данные, нетрудно заметить, что в 1628-1634 гг., по указанным выше причинам, жалованье казакам не направлялось, но затем, в канун Смоленской войны, на Дон вновь стала отправляться царская "казна". Самые значительные "отпуски" правительство производило когда обострялась обстановка на южной границе. Русские власти поддержали и азовскую акцию донцов, именно тогда посылка на Дон "казны" и хлебного жалованья стала почти ежегодной. За 28 учтенных лет только деньгами казаки получили 55 500 руб.

При поддержке России казачество быстро превратилось в силу, с которой считались не только крымские ханы и ногайские мурзы, но и власти Высокой Порты. Донцы оповещали Москву о готовящихся нападениях, уничтожали шедшие на Русь и из Руси небольшие татарские отряды, совершали стремительные набеги на побережье Крыма и турецкие города. В первой половине XVII в. отношения донских казаков с Московским государством определялись их добровольной службой "с травы и воды", при этом в своих обращениях к царю они постоянно подчеркивали, что не поступятся своими вольностями. Накануне Смоленской войны в 1632 г. правительство попыталось связать донцов присягой, предложив их атаманам подписать текст особой крестоприводной записи, однако эта акция полностью провалилась. На верность царю присягнули лишь находившиеся в Москве атаманы Б. Конинский и Т. Лебяжья Шея. На Дону враждебно встреченная крестоприводная грамота была отвергнута. Самым активным противником установления служебных отношений между Москвой и Войском Донским являлся войсковой атаман И. Каторжный. Отказавшись от присяги на верность царю, казаки тем не менее направили достаточно большой отряд в армию М.Б. Шеина, выступившую к Смоленску в 1632 г. . В дальнейшем тесное сотрудничество русского правительства и казачества продолжалось, но строилось оно на взаимовыгодных условиях. Только после подавления восстания Степана Разина казаки признали верховную власть Москвы над Доном. Однако Войско Донское сохранило значительную автономию и право освобождать "от всяких бед" беглых людей и казаков. Широчайщие привилегии донского казачества отмечал Котошихин: "И дана им на Дону жить воля своя, и начальных людей меж себя атаманов и иных избирают, и судятся во всяких делех по своей воле, а не по царскому указу". Несмотря на достаточно благожелательное отношение к казачеству, московские власти решительным образом пресекали их разбойные действия, направленные против русских людей. В 1627 г. правительству удалось добиться от Войска Донского запрещения походов "за зипунами" на Волгу. Поводом к этому решению войскового круга послужил разгром казаками "завозенного" каравана. Уступая требованию Москвы донцы "учинили заказ крепкой, чтоб отнюдь нихто з Дону на Волгу для воровства не ходили, а только <…> хто з Дону на Волгу пойдет, а после объявитца на Дону, и тому быть кажнену смертью". Однако, судя по всему, этот запрет носил декларативный характер – донские отряды продолжали разбойничать на Волге. Интересные подробности о борьбе с казаками в Поволжье содержит грамота из приказа Казанского Дворца, посланная в 1636 г. саратовскому воеводе Г.И. Фефилатьеву. В ней упоминалось о захвате саратовскими стрельцами на Сосновом острове атамана Б. Александрова, который под пыткой показал, что он и его люди "пришли воровать на Волгу з Дону и суды и ватаги грабили и людей мучили". После допроса атаман был казнен. Это решение воеводы Фефилатьева московское начальство одобрило и предписало ему поступать так и впредь: "воровских казаков велети на Волге побивать <…> и с Волги их сбивать", а "которых воинских людей (татар. – В.В.) и воровских казаков возьмут на боех и приведут живых на Саратов по тому ж их про такие вести и про приходы на наши городы войною и про всякое воровство роспрашивал и пытал накрепко. Чтоб у них однолично про всякие вести и про приход войною и про всякое воровство допытатца подлинно. А после роспросных и пыточных речей [если] объявятца в воровстве и для исповеди отца духовного их вершить на Волге – по приметным местам перевешеть". Примечательно, что в данном случае "воровских" казаков правительство сравнивало с татарами, требуя от воевод беспощадной борьбы как с теми, так и с другими.

Спустя 14 лет в тех же местах схвачены были казаки атамана Н Соколова, которых саратовский воевода В.Г. Фефилатьев "пытал накрепко и огнем жег", после чего посадил в тюрьму до получения соответствующего распоряжения из Москвы. Позднее их повесили по местам, "где бывает приход воровских казаков", "чтоб на то смотря впредь воровские казаки по Волге нигде не воровали.

Несмотря на подобные эксцессы, омрачавшие отношения Москвы и Дона, складывающаяся на южных границах обстановка вынуждала русское правительство использовать боевые возможности казачества, направляя их против общего врага – Крымского ханства. Пользуясь поддержкой и помощью Московского государства, Войско Донское значительно окрепло. Умножилось число казачьих поселений. В середине XVII в. на Дону было 30 – 34 городка, на Хопре – 4 городка, на р. Медведице – 3 городка.

На врага казаки ходили "конною" (сухим путем) и "плавною" ратями. Их походы могли представлять собой как общевойсковые операции, так и предприятие некоего сообщества казаков, сплоченных общей целью. Отправляясь на войну, казаки не отягощали себя большими обозами, беря с собой лишь запас сухарей, оружие и боеприпасы. Дисциплина в походном войске поддерживалась идеальная, распоряжения походного атамана выполнялись немедленно и беспрекословно. Своим вождям казаки говорили: "Куда ты глазом кинешь, туда мы кинем головы". За малейшее нарушение, обман и воровство у товарищей, "за некрепкую службу" суд вершился немедленно прямо в казачьем кругу. Виновного либо зашивали в куль и бросали в реку, либо, по свидетельству Котошихина: "посадя на площади или на поле" расстреливали из луков или пищалей. На время военных действий под страхом немедленной смерти казакам запрещалось употребление хмельных напитков. Вооружены они были ручницами, копьями и саблями, легкими пушками. Если в бою их окружали превосходящие силы противника, то донцы, спешившись и образовав круг, отстреливались от нападавших, прикрываясь лошадьми. Атаковали казаки лавой (сотней, выстроившейся в одну линию), стремясь обойти фланги неприятельского строя; при этом за атакующей лавой следовала вторая, а затем, возможно, и третья, довершавшая разгром врага.

Для морских походов они изготовляли корабли – струги, каждый из которых вмещал 70-80 человек. Даже несколько таких судов могли на равных вести бой с турецкими военными кораблями. В документах сохранилось описание сражения, произошедшего недалеко от Керчи, где 2 казачьих струга были атакованы 10 турецкими каторгами, но отбились, обратив врага в бегство. При этом 4 турецкие галеры были казаками захвачены.

В отличие от донского, яицкого, терекского казачества служилые казаки с самого начала входили в действующую военную организацию Московского государства. Как самостоятельный разряд служилых людей "по прибору" они появляются на Руси во второй половине XVI в. Казачьи приказы и сотни были расквартированы не только в южных, но и в северо-западных городах страны. Правительство расплачивалось со служилыми казаками денежным и хлебным жалованьем, а также наделяло их небольшими участками земли. В пограничных городах они размещались преимущественно в особых казачьих слободах. "Прибираемые" для казаки получали название того города, где были поселены, с определением характера службы (станичной, полковой, городовой), а иногда с обозначением способа их обеспечения (вотчинные, поместные, кормовые).

Внутренняя организация служилых казаков, за исключением поместных, была такой же, как у городовых стрельцов. Казаки находились "в приборе" у головы, набиравшего их на службу. Казацкий голова непосредственно подчинялся городовому воеводе или осадному голове. Нормальный состав прибора составлял 500 человек. Приборы делились на сотни, полусотни и десятки. Поместные казаки в включались в состав дворянских конных сотен. Так, в полку воеводы И.Г. Сорнякова-Писарева на смотре в 1629 г. помимо 219 елецких детей боярских и 54 недорослей "объявилось" 16 поместных казаков.

Общее число городовых казаков в середине XVII в. по "Смете всяких служилых людей" 1651 г. достигло 19 115 человек, не считая тех, которые служили вместе с дворянами и детьми боярскими.

Иногда обстоятельства вынуждали правительство нарушать собственные принципы и верстать в казачью службу тяглых людей. Так, в 1590 г. с деревень Спасо-Прилуцкого монастыря было взято в "ратные" казаки 400 человек. Однако подобные случаи являлись скорее исключением из правил. В казаки "прибирались" обычно люди, хорошо знавшие условия будущей службы и умевшие обращаться с огнестрельным оружием. В нашем распоряжении находятся сведения о казаках, принятых в 1635 г. на службу в новопостроенный Чернавский (Усть-Чернавский) острог, "из-за Ивана Тургенева", который "велел их свободить и велел им жити в Усть-Чернавском остроге в казачьей службе". На 26 отпущенных на волю крестьян сохранились короткие справки, благодаря которым можно установить, что 10 из них – это дети или племянники белевских, чернских или крапивенских казаков, 1 – стрелецкий сын, 4 сами служили казачью службу, а затем передали ее сыновьям и зятьям или "сошли" с нее в годы "литовского разорения", 4 родственники детей боярских, разорившихся в Смутное время (трое из них были насильно покрестьянены), 1 – выходец из Серпейска, отошедшего к Речи Посполитой, и только 4 – из зависимых людей, причем один из них, Е. Стаканов, жил в бобылях за казаком. Как видно из перечисленного, большинство вновь принятых в службу казаков хорошо представляли характер будущих обязанностей и, по-видимому, были обучены военному делу. Всего тогда в Чернавском остроге было набрано 310 казаков, в основном присланные с Ельца "казачья братья, дети и племянники, неслужилые люди". Желающих показачиться было много. Проводивший набор И.А. Бунин сообщал в Москву на царское имя, что "бьют челом тебе государю царю и великому князь Михаилу Федоровичу всеа Русии твои государевы розных городов люди козачья и стрелецкая братья дети и племянники, а ко мне холопу твоему приносят челобитные, а в челобитных их пишет[ся], что бы ты государь царь и великий князь Михаил Федорович всеа Русии пожаловал, велел им служить в Чернавском остроге казачью службу". И.А. Бунин особо уточнял, что все желающие поступить на службу "розных городов люди – казачья братья, дети и племянники, а не из-за детей боярских крестьяне и не кабалные и не служивые". Поступить в чернавские казаки или пушкари хотели не только родственники казаков и стрельцов, но и "ливенцов и елецких детей боярских братья и племянники, неверстанные и кормовые дети боярские безпоместные". По-видимому, челобитные этих людей были удовлетворены, так как уже в 1638 г. в Чернавском остроге числилось 404 казака.

Подобно стрельцам за свою службу казаки получали денежное и хлебное жалованье, казенное оружие и боеприпасы. В 30-х гг. XVII в. в южнорусских городах рядовые казаки получали "на селитьбу" - 2 руб., годовой денежный оклад – 3 руб., 4 четверти ржи, 3 четверти овса, 1 пуд соли, пищаль, фунт зелья и фунт свинца. Столько получил при поступлении на службу в Усть-Чернавский острог новоприборный казак Семка Мухортой, оказавшийся беглым кабальным холопом Федосейкой Рожковым.

Управление частями городовых казаков на территории Московского государства в XVI в. находилось в основном в ведении Стрелецкого приказа. В южных городах Стрелецкий приказ делил эту функцию с Разрядом, ведавшим поместными, беломестными, станичными и полковыми казаками, несшими службу "с детми бтво имело порой самые драматические последствия.

Примечание:

Для составления материала были использованы интернет ресурсы, в частности материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/

Арипова Н., студ 4 курса ИФ ДГУ (филиал в г. Кизляре)

Н.рук. Аскеров А.Г., к.и.н.,

ТЕРСКАЯ КАЗАЧЬЯ ОБЩИНА И ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЕ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ

Сельская станичная община (курень) оказывала огромное влияние на экономическую, общественную и культурную жизнь терского казачества.

Несмотря на общие черты и сходство с традиционной земледельческой русской общиной, курень терских казаков имел специфические черты, объяснение которым можно найти в особых исторических условиях складывания данного института, в военизированном укладе жизни терского казачества.

Казачья община основана на уравнительном землепользовании, связанном с периодическими переделами земли, с коллективным владением угодьями.

Одно из интересных явлений терской казачьей общины – функционирование ее как низшей административно-территориальной единицы. Юридически каждая казачья община могла совершенно самостоятельно решать свои дела, но фактически она находилась под контролем государственной военной власти. В военном отношении община находилась в ведении атамана и главнокомандующего Кавказской армией, а по делам исковым, уголовным все население казачьей общины подчинялось окружным начальникам, общей полиции Терской области и находилось в ведении гражданских правительственных учреждений и властей.

Вопросы управления, устройства, прав и обязанностей общины были детально разработаны в 1890-1891годах «Положением об общинах». Законодательную и исполнительную власть осуществлял станичный сход (войсковой круг), станичный атаман, станичное правление и станичный суд.

Сход. Правом решающего голоса в терских казачьих станицах пользовались только лица войскового сословия. Женщины не имели права голоса и могли выступать только в роли просительниц. Станичный сход состоял из станичного атамана, его помощников, судей, казначея и казаков. В тех станицах, где было до 30 казачьих дворов, в сходе принимали участие все казаки, в станицах больше 30 каз. дворов, но менее 300, на сход посылали около 30 выборных. В станицах, имеющих более 300 дворов, в сходе участвовали выборные казаки, по одному от каждых 10 дворов. [1]

Выборных выдвигали на 1 год простым большинством голосов. Избирать и быть избранным мог каждый казак, достигший 25 лет, не состоящий под следствием или под судом. Постановление войскового круга имело силу, если на нем присутствовало не менее 2/3 его участников, а также атаман или его заместитель. Выборных, не явившихся на сход без уважительной причины, наказывали денежным штрафом в пользу станичных доходов. Лица невоенного сословия (иногородние), жившие на территории станицы и имевшие там собственные дома или другую недвижимость, также посылали своих выборных – по одному человеку от 10 дворов. Однако эти выборные могли участвовать в обсуждении вопросов, касающихся только иногородних.

Станичный сход созывался от 12 до 20 раз в год по воскресеньям или праздничным дням. Время и повестка очередного схода определялись на предыдущем.

К ведению станичного схода относилось: избрание войсковых должностных лиц, заведование войсковым имуществом, рассмотрение смет, составление доходов и расходов общины, сбор денежных и натуральных средств на станичные потребности (строительство станичных училищ, ссудно-сберегательных касс и хлебных магазинов), распределение хлебных запасов и денежных ссуд в станице, распределение земель и угодий между членами общины, распределение земских повинностей между казаками, назначение и распределение жалования должностным лицам, дела, касающиеся военной службы казаков, распределение призывников по родам войск.

Казачья община имела право принимать новых членов и изгонять неугодных. Изгнание из общины было одной из наиболее суровых и крайних мер наказания провинившихся.

 Решения станичных сходов могли быть обжалованы (например, распределение земель между отдельными хуторами), но не позднее 6 месяцев со времени принятия решения, а по остальным делам – не позднее 1 месяца со дня принятия решения. Жалобы подавали атаману, который либо решал их сам, либо передавал на рассмотрение начальству области.

Атаман осуществлял исполнительную власть в станицах. Назначался он выборными лицами (большинством голосов) на 3 года. С согласия начальства возможно было смещение атамана до истечение срока его полномочий или, наоборот, продлить этот срок.

В Терском казачьем войске атаман получал ежегодное жалование, размер которого зависел от количества дворов.

Для помощи станичному атаману при исполнении его служебных обязанностей станичный сход избирал одного или нескольких помощников атамана, находящихся в его непосредственном подчинении.

Права и обязанности станичного атамана были очень широки: наблюдать за военным снаряжением казаков и несением ими военной службы, следить за общим благоустройством станицы (содержание дорог и мостов, др.), контролировать исполнение обязанностей должностными лицами и иногородними, наблюдать за станичным общественным имуществом, за погашением недоимок по станичным расходам, следить за состоянием и способствовать развитию школьного дела в станицах.

Правление. Собиралось большей частью по воскресеньям и праздничным дням. Дела решались большинством голосов. Атаман имел 2 голоса. Ведению станичного правления подлежало ежемесячная проверка средств и работы хлебных магазинов станицы, проверка лесов и прочего недвижимого имущества.

Атаман возглавлял станичное правление, куда входили его помощники, казначей, доверенные(3-4 человека) и 2 писаря по военной и гражданской части. Все эти должностные лица получали жалование.

 Станичный суд. Казачья община обладала и судебной властью. Станичный суд состоял из станичных судей и суда почетных судей.

 Суд станичных судей учреждался в каждой станице, а суд почетных судей – обычно на 2 станицы. Суд станичных судей состоял из 4-12 казаков, избираемых станичным сходом. Станичный суд собирался по воскресеньям или праздничным дням не менее 2 раз, а суд почетных судей – не менее 1 раза в месяц. В суде решались дела казаков и иногородних, но членами суда иногородние не могли быть избранными.

В суде рассматривались тяжбы о движимом и недвижимом имуществе на сумму, не превышающую 100 рублей. Станичный суд разбирал дела о кражах, а также иногда обиды, побои и т. п. Обычно суд выносил одно из трех наказаний: денежное взыскание (не свыше 10 рублей), арест или общественные работы. Были некоторые вещи из имущества ответчика, которые ни в каком случае не подлежали продаже. К этим вещам относилось форменное обмундирование, снаряжение, оружие, строевая лошадь, иконы, а также дом и дворовые постройки.

Решения станичных судов могли быть обжалованы в суде почетных судей.

Источником доходов общины терских казаков были: денежные вознаграждения из государственной казны, доходы от рыбных промыслов, сдаваемых в аренду, от нефтяных и соляных источников, арендная плата за общинные земли, сдаваемых в аренду общественных зданий, различные пошлины и проценты на общинный капитал, находящийся в кредитных учреждениях и т. п. Поступления от устройства базаров и ярмарок тоже являлись доходом общины. Основные расходы общины были направлены на содержание местных административных учреждений, постройку и ремонт зданий, мостов, дорог и т. п. Воинская служба и другие повинности:

Весь служилый состав терских казаков делился на три разряда (приготовительный, строевой и запасной).[2] Казаки приготовительного разряда (18-21год) обучались военному делу сначала в своих станицах, а на третьем году призывались в лагерный сбор на 4недели. Казаки строевого состава служили 12 лет (21-33г.). Первые 4 года казак находился в полку на действительной службе. Потом поступал в запасной полк. Числясь в нем, казак находился дома, но не имел права продать лошадь и амуницию, т. к. был обязан ежегодно являться на трехнедельный лагерный сбор. На 31-м году жизни казака перечисляли в 3-ю очередь. Теперь он имел право продать лошадь, но оставить себе амуницию. В запасном разряде состояли казаки от 33 до 38 лет. В это время они продать и амуницию. Таких казаков призывали на службу лишь во время военных действий. Когда казаку исполнялось 39 лет, его выносили из воинского списка.

Кроме воинской повинности терские казаки несли и много других: квартирную, постойную, дорожную, подворную… На них лежала обязанность по доставке леса и строительного материала, по возведению и укреплению зданий и мн. др. Каждую неделю казаки отбывали в станицах внутреннюю охранную повинность.

Землепользование.

Терская казачья область это 2009047 десятин земли, на одного человека мужского пола приходилось 19,8 десятин.[3]

До середины 19 века, когда пахотной земли, лугов и сенокосов было много, каждый казак обрабатывал земельные угодья без ограничений, по своим возможностям. В 1845 году было издано одно из первых положений о землепользовании казаков Терского войска, а в 1869 году – обнародованное утвержденное царем новое положение о поземельном устройстве в казачьих войсках. По этому положению все земли, занимаемые казачьими войсками, делились на три части: 1 часть, получившая название «юртовая земля», отводилась для казаков, живущих в станицах, 2-я часть – для наделения генералов, штаб- и обер-офицеров, а также чиновников войскового сословия, и 3-я часть получила название «войсковые запасные земли». Для станиц отводились земельные угодья, из расчета по 30 десятин на каждую мужскую душу, а также 300 десятин тем станицам, где находились приходские церкви. Для генералов, штаб - и обер-офицеров устанавливались другие нормы наделов.

Положение, изданное в 1869 году, постепенно видоизменялось, уточнялось. Войсковое казачье начальство стремилось в конце 19 века закрепить общинное землепользование в станицах, не дать распасться казачьему сословию.

Земли, отводимые станичным обществам для наделения казаков, распределялись на участки, называемые «паями». Земельный надел получал только мужчина, достигший 17 лет. На рубеже 20 века в отдельных станицах принимались решения наделять казаков землей с более раннего возраста. Такой надел подросткам казаки считали наиболее справедливым т. к. во-первых, с достижением 18 лет казак был обязан приготовить снаряжение для военной службы, в то время как он пользовался наделом всего год. Между тем, снаряжение вместе со строевой лошадью стоило в конце 19 века 100 рублей, а в начале 20 – свыше 200. Накопить такую сумму можно было только за несколько лет. Таким образом, наделение землей лет с 9-10, когда мальчик становился помощником в семье (пасет скот, погоняет быков, свозит копны и выполняет другие с/х работы) считалось более справедливым. Во-вторых, когда станицы перешли к разделу земли на участки, а последние – на паи на 3-4-летний срок, то подростки, не достигшие в год передела 17 лет, не получали пая до нового передела.

Несмотря на естественный рост казачьего населения, терское казачество лучше крестьян было обеспечено землей. По данным Терского календаря на 1914 год, в 1911 году на каждую душу мужского населения терского казачества приходилось в среднем 12,3 десятины земли.

Примечание:

[1] Грищенко Н. П. Горский аул и казачья станица Терека, с.56.

[2] Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы, с.34.

[3] Воробьев Р. Земельный вопрос у казаков СПб, 1908, с. 7.

0 Игнатьев Б.Б. Развитие системы управления казачьими войсками России. Москва, 1997год, с. 97.

6 Хождения купца Федота Котова в Персию. Москва, 1958год, с.33.

7 Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы. 1899год, с. 67.

8 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 154.

9 Песни Терека. Грозный, 1974г., с.98.

10 Детские казачьи игры и забавы. 1993г., с. 46.

11 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 42.

11 Там же, с. 44.

Магомедова З., студ 5 курса ИФ,

филиала ДГУ в г. Кизляре

ВЛИЯНИЕ ДЕМОГРАФИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ НА СЕМЕЙНЫЙ БЫТ ГРЕБЕНСКИХ И ТЕРСКИХ КАЗАКОВ

XVII в.[1]

 Как уже отмечалось, гребенские казаки первоначально обитали на правом берегу Терека. По документам начала ХVII века в Гребнях проживало 500 человек (по-видимому, речь идет о душах мужского пола) (1, с.113, 114, 123), и это свидетельствует о немногочисленности казачьих социоров.

Предания сообщают о ранней семейственности гребенцов. Без нее само формирование стойкой этнической группы было бы просто невозможно. Согласно одному из преданий, горские народы увидели в пришельцах "людей отважных и предприимчивых, стали жить с ними дружески, и связь свою подкрепляли связью родства, выдавали их девок в замужество за казаков" (2, л.7). В то же время казаки, пускаясь на добычу в горы, "возвращались не с пустыми руками, а с лошадьми, скотом, оружием, а подчас и пленницами, которых делали своими женами", а "иной раз и женихались полюбовно на их девках, платя за них дорогой калым скотом, оружием и другими вещами" (3, л.38 - предание записано в 1847 году от 90-летнего казака станицы Червленной). По рассказам старожилов, обычай умыкания они заимствовали у горцев потому, что "иначе женщин не добьешься", так как их "было мало, да и тех стерегли", а "казаков все больше становилось" (см.: 4, с.295). О семейном быте казаков применительно к ХVII веку сообщают и документы. Согласно отписке терских воевод 1649 года, мурзы Большой Ногайской орды, кочевавшие по Тереку, "многих казаков побили и жен их и детей в полон поймали", а в 1653 году после "кызылбашского разорения" 10 казачьих городков прекратили свое существование, а казаки "с женами, детьми разбрелись" (см.: 5, с.38). О "домовитости" гребенских казаков сообщали в начале ХVII века С.Фрич и И.Герольд (см.: 6, с.66). Эти документы интересны не только с точки зрения демографической ситуации. Они свидетельствуют о непростой обстановке, сложившейся в тот период на Северном Кавказе. Именно она и заставила казаков стать "под руку" Российского государства.

Открытость казачьих социоров, деятельность которых сопровождалась людскими потерями, объяснялась вполне понятными причинами регенерации. И в ХVIII веке кабардинские владельцы жаловались, что казаки не отдают беглых ясырей, объясняя это тем, что они уже приняли крещение (7, с.104). Географическая мобильность ранних казачьих социоров влияла на их толерантность, открытость внешним контактам, включая и семейные связи. По данным Дж.Берри и Р.Калина, существует прямая связь между географической мобильностью и этнической толерантностью, то есть чем более подвижно общество, тем оно более открыто для связей с другими группами (см.: 8, с.121). Браки вольного периода носили межэтнический характер, иными они вряд ли могли быть. Даже в ХIХ веке, когда взаимоотношения с горцами серьезно обострились, у казаков-гребенцов были жены из числа дагестанских народов, кабардинцев, чеченцев (9, с.80-85, 194-199; 10, с.87). Однако как в ХIХ веке, так и в более ранний период, этническая и религиозная принадлежность считались по отцу. Подобная ситуация очевидно была близка к той, что наблюдалась во время колонизации Латинской Америки испанцами и португальцами и освоения русскими переселенцами Забайкалья и Камчатки.

Отмеченные межэтнические контакты не могли не оказать своего влияния на свадебную обрядность казаков. По мнению Л.Б.Заседателевой, заимствования выразились в обязательном включении в состав приданного и свадебных подарков металлических предметов и изделий, оставлении части приданного в семье родителей, исполнении лезгинки, игре на местных музыкальных инструментах, спортивно-развлекательных играх и состязаниях (джигитовка, стрельба и пр.), в ряде элементов свадебной одежды и украшений, похищении невесты (11, с. 32 ; 12, с.58). На наш взгляд, это влияние было гораздо глубже (см.: 13, с.49-51). Оно явилось порождением именно межэтнических браков и контактов. Известное наблюдение Л.Н.Толстого о родстве гребенцов с чеченцами, подтверждается и генеалогией многих казачьих фамилий, в числе которых Гуноевы, Гулаевы, Закаевы, Молаевы, Харсеевы и др. Отметим, что калым, избегание, особенности одариваний, свадебного поезда и др. были характерны и для ногайцев. Как и у тюрок, невесты-казачки отдавали предпочтение красному (алому) цвету свадебного платья, украшениям из монет и кораллов.
Эти и другие наблюдения позволяют считать еще одним важнейшим компонентом, из которого складывалась гребенская субэтническая группа, тюркский. В документе начала 50-х гг. ХVII века названы Иван Агрыжан и Евлаш из Шадринского городка, Кардавал и Иван Яхлаш - из Степанова, Бормата, Остай Тагайпс, Илях - из Потапова, Андрей, сын Ивана, сына Сунгура - из Наурского и др. (14, с.41). В ХVIII веке к казакам и в российские крепости уходили ногайцы. И хотя было предписано беглецов возвращать в Кабарду, документы подобных "выдач" не зафиксировали (7, с.71).

Гребенское казачество пополнялось не только за счет естественного прироста, но и постоянного притока различных социальных и этнографических групп русского населения. Источники упоминают и беглых стрельцов, и "воровских" людей С.Разина, выходцев из Переяславля-Залесского, Тулы, Новгорода и др. (15, с.246; 16, с.85). В 1614 году атаман гребенцов Я.Гусевской сообщал, что к казакам вышли из кабардинского плена трое русских людей, которые и остались в Казане городке у Овдокима Мещеряка (17, с.33). О донском компоненте следует сказать особо. Отметим, что донской транзитный центр активно заявляет о себе в ХVII веке, когда сторонники старой веры (партиями и в одиночку) уходят с Дона на Терек (18, с. 39). После восстания в Астрахани в 1614 году часть донских казаков под предводительством И.Заруцкого также бежала на Гребни. Новый приток переселенцев с Дона наблюдается после разгрома сторонников С.Разина. В период восстания на Дону 1707-1708 гг. К.Булавин поддерживал переписку со старообрядцами Терека, а после поражения И.Некрасов увел на Кубань часть казаков. Устная традиция связывает с некрасовцами укрепления близ Шелкозаводской. Во второй половине ХVIII века прекратились религиозные притеснения казаков на Тереке, и сюда стали отправлять донских казаков-староверов.

Документы ХVII века сообщают о донских, запорожских, яицких казаках, которые приходили на Терек на непродолжительное время и курсировали здесь в поисках добычи. Наблюдалось и обратное движение. В 20-30 гг. ХVII века часть гребенцов бежала на Дон из-за притеснений ногайских и кумыкских владельцев. Связь с Доном и в дальнейшем была постоянной, поскольку "ходу" с Дона на Терек было 10-14 дней (19, с.50-51).

С 60-х гг. ХVII века в Притеречье бегут раскольники и спасавшиеся от закрепощения крестьяне. Этот во многом горючий материал послужил основой тех отрядов терцев, которые принимали участие в восстаниях Болотникова, Разина, Булавина, Пугачева. С установлением Российской власти на Тереке подобных лиц запрещалось принимать в казаки, и они находились на положении "беглых". В 1747 году гребенцы сообщали, что при необходимости могут включить в свой состав две тысячи "гулебщиков" (20, с.109).

Гребенские городки пополнялись и за счет представителей соседних северокавказских народов, которые по тем или иным причинам становились изгоями (кровная месть, нарушение обычаев и пр.). По документам известны оставшиеся в гребенских станицах ногайцы, "ясыри" кабардинских, брагунских и других владельцев (5, с.37; 7, с.64, 221; 21, с.33). Принимая крещение, они вливались в состав гребенцов. И в ХIХ веке многие казачьи роды помнили о своем происхождении: Фроловы - от донцов, Тихоновы - от татар, Рогожины - от калмыков (9, с.90), Егоркины, Титкины и другие - от чеченцев. Гулаевы всегда радушно встречали своих родственников из чеченского тайпа Гуной Веденского района, помогали им убирать и перевозить хлеб, поддерживали в случае нужды. По разным сведениям, гунойцы бежали к казакам из-за кровной мести или из-за насаждения ислама (22, с.49-50). О том, что в состав прежде всего гребенского и кизлярского казачества вошли представители разных народов, свидетельствуют прозвища и фамилии казаков : Аука, Басман, Тарывердый, Ходжаев, Велиев, Казиев, Бетапов, Шергипов, Кантемиров, Гусенбеков, Татаров, Черкесов, Грузинов и др. (7, с.180; 21, с.70-71; 23, с.197; 24, с.153; 25, л. 30 об.; 26; 27). Таким образом дореволюционные авторы не случайно писали о гребенцах, как о конгломерате местных народов, спаянных русской кровью и объединенных общей судьбой. По словам В.Г.Белинского, гребенцы стали "новыми и удалыми сынами Кавказа, без которых не полна и не определенна его физиономия" (см.: 22, с.46). Наряду с открытостью казачьего социора на определенном этапе произошло и эндогамное его "замыкание", переход к которому стимулировала не только иноэтничная обстановка, но и утверждение у соседей гребенцов ислама. Эндогамия усилилась в связи с переходом к полной оседлости на левобережье Терека, сохранением старообрядчества, миграционной политикой правительства. В конце ХVIII-ХIХ в. межэтнические браки становятся редкостью.

"Кавказскость" гребенцов, как наследие вольного периода, изучена достаточно подробно. Исследователи отметили заимствования, не только вытеснившие прежние элементы материальной и духовной культуры (см.: 28, с.155-159), но и сосуществовавшие с ними (бревенчатая изба и сакля, сусек и сапетка в одном дворе, складни в киоте и оружие по стенам, трепак и лезгинка, стойкость в пешем бою, присущая русским, и лихое горское наездничество - 29, с.111). Наблюдалось и смешение русских и северокавказских, тюркских культурных компонентов и выработка на этой основе инноваций (одежда, свадебная обрядность и др.). Были сохранены полностью или частично элементы русской духовной культуры (былины, календарная обрядность). Отметим, что при обилии заимствованных вещей, "идеология" их оставалась славянской, русской (30, с.61-76).

Уже в ХVII веке, когда гребенцы выступают на северокавказской арене под названным экзо- и эндоэтнонимом, можно говорить о возникновении новой субэтнической казачьей группы. Под субэтносом мы понимаем часть этноса (в данном случае русских), перешедшего на иной ХКТ (подробнее см.: Гл. Ш) и характеризующегося собственным самосознанием, особенностями материальной и духовной культуры, диалектом. Казачество (речь идет об общности, возникшей естественно-историческим путем) как субэтнос не было единым. В нем выделялись локальные субэтнические группы, имевшие свои культурные особенности, историческую судьбу.

С середины ХVI века в дельте Терека известно Терское низовое казачество. Согласно документу, оно составилось "само собою в древних временах разными людьми из кавказских черкес, донских и гребенских казаков, поляков и грузин" (24, с.59). Терские низовые казаки приняли самое активное участие в событиях начала ХVII века. Абсолютное их большинство ушло с Терека. Здесь сыграли свою роль и тяжелые климатические условия, и рост населения Терского города и его окрестностей, стеснявшего промысловую деятельность казаков. Часть их слилась с гребенцами (20, с.22-23). Гребенская субэтническая общность оказалась наиболее устойчивой. Вокруг ее средне-севернорусского ядра (с его особым говором, религией, ХКТ) происходила консолидация иных этнических элементов.

Таким образом, существование, развитие гребенской этнической группы происходило как путем естественного прироста, так и за счет притока переселенцев из России, включения представителей иных казачьих групп, северокавказцев, которые в тот период добровольно принимали крещение и язык казаков-старожилов, то есть подвергались добровольной ассимиляции.

В ХVII веке начинается переселение казаков-гребенцов на левый берег Терека. Причины выхода с гор (сначала на правый берег) сами казаки видели в том, что "чеченцы и кумыки стали нападать на городки, отгонять скот, лошадей и полонить людей", аулы "горцев стали умножаться и стеснять их своими поселениями и скотоводством" (3, лл.4-4 об., 38). То есть демографическая ситуация на правобережье Терека стала складываться не в пользу казаков. Создание крупных стационарных поселений на левом берегу Терека в начале ХVIII века, все большее внимание, прежде всего со стороны правительства, к вопросам самообеспечения казаков путем развития земледелия положительно сказалось на росте численности гребенской этнической группы (по мнению исследователей, у оседлого населения естественный прирост в 5-6 раз выше, чем у неоседлого, занимающегося присваивающим хозяйством) (31, с.66). В начале 20-х гг. ХVIII в. на левом берегу Терека проживало 4 тыс. жителей (32, с.27; 33). В ХVIII веке укрепленная линия по Тереку была усилена донскими казаками (452 семьи). Это создало новые условия для дальнейшего демографического роста. По данным II ревизии (1744-1745 гг.), на Тереке уже проживало примерно 6 тыс. человек (32, с.28). "Семейный характер" носили и переселения волжских казаков на линию в 70-х гг. ХVIII века (517 семей). Однако, темпы естественного прироста были крайне низкими. Так, с 1762 по 1845 гг. население Терско-Семейного войска увеличилось всего на 677 человек. Это вызывалось громадной детской смертностью, неблагоприятными природно-климатическими условиями, материальными лишениями (24, с. 127). Немалую роль играла и высокая смертность взрослых казаков, которые гибли на полях сражений во всех войнах, которые вела Россия, как на Кавказе, так и за его пределами. Правительство пытается решить демографическую проблему самым простым способом: переселением на Линию государственных крестьян. А.П.Ермолов считал главными своими задачами видоизменить управление казачьими войсками (сделав их абсолютно послушными) и усилить русский элемент в станицах (34, с.8) В первой половине ХIХ века в связи с кровопролитными боевыми действиями и серьезными людскими потерями казачества, получает распространение практика принудительного обращения в казачье сословие не только государственных крестьян из Южной и Центральной России, но и представителей кавказских и иных народов. Так, в 1819 году к казакам станицы Бороздинской были приписаны казанские татары, а в 1837 году - пленные тавлинцы (выходцы из Дагестанцы) (35, с.4). В то же время источники ХIХ века дают достаточно много примеров добровольного перехода в казачье сословие кумыков, грузин, цыган и др. (4, с.214; 9, с.185; 24, с.130; 35, с.4). Подобные "локальные" иноэтничные группы существовали и среди донского казачества (36, с.7, 18-23). Большая их часть, как правило, достаточно быстро ассимилировалась. Правительственные мероприятия привели к тому, что уже в 1834 г. на левобережье Терека казаки составляли более 20 тыс. жителей. В 40-е гг. для подкрепления Гребенского полка в его состав были зачислены нижние чины Куринского полка, в станицы Щедринскую, Новогладковскую, Старогладковскую, Шелковскую были переселены крестьяне из Харьковской губернии. Нам известен лишь один случай, когда старожилы-гребенцы из Червленной наотрез отказались принимать переселенцев. Власти, не пожелавшие в условиях военного времени обострять обстановку, не стали настаивать, и "приписные" в 1849 году основали близ Червленной новую станицу - Николаевскую (3, л. 42). В 1854 году на Терек прибыли вновь украинские переселенцы (37, с.31; 38, с.103; 39, с.210). Таким образом, в дореформенный период действовали как механизмы естественного прироста, так и "искусственного" роста казачества за счет приписных. Последнее обеспечивалось и регулировалось правительственными распоряжениями (40). В середине Х1Х в. население некоторых казачьих станиц пополнялось и северокавказцами. Так, число казаков станицы Луковской с 1856 по 1866 годы увеличилось почти вдвое. Статистические данные 1875 года сообщают, что основными этническими группами в станице помимо "русских" казаков стали черкесские (772 чел.) и осетинские (182 чел.). К концу ХIХ века казаки-"магометане" переселились в Кабарду или приняли крещение, ассимилировались. Лишь в четырех дворах проживали мусульмане. Последние записывались на службу в КЛКВ постоянно, в разные годы от 30 до 57 человек (41). К подобному процессу, происходившему уже в новых условиях, сами казаки относились отрицательно, видя в этом угрозу своей самобытности. Исследователи отмечали напряженные, и даже враждебные отношения между старожилами-старообрядцами и переселенцами-приписными, которые большей частью являлись православными. Эта позиция резко отличалась от той, которая существовала в ХVII и даже в ХVIII веках, когда казачьи социоры сами принимали большое количество беглых. Однако в тот период последние были настроены на добровольную ассимиляцию, чего не наблюдалось в ХIХ веке. Слишком высокие темпы прироста (в 1834 г. на левобережье проживало более 20 тыс. человек, в 1865 г. - более 30 тыс., в 1889 г. - более 40 тыс., в 1910 г. - более 65 тыс. - см.: Приложение) и малый исторический период не привели к полному слиянию разных по своему происхождению, языку, религии казачьих групп. По данным С.Писарева, к началу 80-х гг. ХIХ века в Кизляро-Гребенском округе казаки-великороссы составляли 64,8%, казаки и крестьяне малороссы - 24%, крестьяне-великороссы - 2%, отставные солдаты - 1%, инородцы - 7,2% (42, с.43-44). Эти цифры еще раз свидетельствуют, что формирование терского казачества как единой субэтнической группы не было завершено. В ХIХ веке все более полиэтничным становилось и население казачьих станиц. Так, по данным 1900 года в станице Наурской жили калмыки, армяне, грузины, поляки, чеченцы, евреи, лезгины и даже турки. В религиозном плане они делились на православных, старообрядцев, католиков, ламаистов, армяно-григориан, мусульман и иудеев (43, с.182-184, 188-189).

Переход к мирной жизни положительно сказался на демографических процессах. В пореформенный период продолжилась приписка в казачье сословие, но в значительно меньших размерах, чем в период военных действий. Правительству это было уже не нужно. В начале 70-х гг. ХIХ века терское казачество увеличилось на 248 душ "из-за естественного прироста и из-за зачисления в войско из других сословий" (44, л.40). Казачьи семьи в рассматриваемый период в большинстве своем были многодетными. По данным 1882 года, на каждую казачью семью приходилось 7-8 душ обоего пола (45). Таким образом, до конца ХIХ века у казаков Терского левобережья сохранялся традиционный режим воспроизводства, при котором экономически выгодно было иметь максимальное количество детей.

К началу ХХ века казачество постепенно становится этносоциальным меньшинством на Тереке. Так, в Моздокском отделе на 13 станиц приходилось 81 русское селение (поселок, деревня), в Кизлярском отделе на 21 станицу - 21 селение (46, с.94. См.: Приложение). В самих станицах росло число иногородних. Приток их усилился после 1886 года, когда крестьянам было разрешено переселяться в казачьи области. Уже в 1889 году лишь Курдюковская, Калиновская, Мекенская, Наурская и Стодеревская не имели иногородних, в других станицах их насчитывалось от 2 (в Каргалинской) до 178 (в Галюгаевской) (47, с.6-28; 48, с.42-52. См.: Приложение.). Это усилило консерватизм и замкнутость казачьих общин, негативное отношение к приезду русского и украинского населения. Ведь к тому времени казаки считали себя коренным населением края, охранявшим рубежи России со времен Ивана Грозного, и противопоставляли себя мигрантам, прибиравшим к своим рукам земли, которые они некогда защищали.

Уже ранние административные преобразования на Тереке (определение границ войсковых и прочих земель) сопровождались их этническим осмыслением. В документах подчеркивалось, что казаки, например, Моздокского полка осваивали земли левобережья, "когда не было там ничьего жительства" (49, л. 42 об.) Отсюда становится понятна крайне болезненная реакция казачества на сокращение этнического пространства, что связывалось с угрозой его существования.

В этих условиях эндогамия становится своеобразным защитным механизмом, препятствующим ассимиляции. Именно она выступила фактором стабилизации и дальнейшего существования казачьих групп на Тереке. Браки заключаются преимущественно в казачьей среде, причем предпочтение отдается своей локальной группе, своей конфессии.

В т.н. вольный период рост казачьего населения в Притеречье происходил как за счет межэтнических браков, так и благодаря приему беглых. В дальнейшем правительство стало пресекать последнее. В то же время оно создало в ХVIII-ХIХ веках новые источники механического роста, переселяя на Терское левобережье донских и волжских казаков, а затем и государственных крестьян, приписывая в казачье сословие представителей разных социальных и этнических групп. По данным переписи 1897 года по языку терское казачество делилось следующим образом: 145508 человек говорили на русском языке, 16329 (большая часть их проживала в западных районах Терской области) - на украинском (50, с.122).

Казачество, по крайней мере, трижды в дореволюционный период, пережило демографический шок. В ХVII веке под давлением численно превосходящих исламизированных соседей казаки были вынуждены уходить на левый берег Терека. Во второй трети ХIХ века в станицах появилось большое количество приписных. В конце ХIХ - начале ХХ века казаки стали "тонуть" в массе переселенцев из Центральной России и других областей. В самих терских станицах по данным переписи 1897 года "иногородние" составили 12% населения (50, с.118). Однако и в этих условиях казачество продемонстрировало удивительную стойкость и живучесть, сохранило основные черты материальной и духовной культуры.

Примечание:

1. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.I. - М.: АН СССР, 1957.

2. РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.503.

3. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д.117.

4. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI- начало ХХ в.). Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.

5. Козлов С.А. Взаимоотношения терско-гребенского казачества с северокавказскими народами (2 пол. ХVI-ХVII вв.). // Известия СКНЦВШ, 1990. № 4.

6. Потто В.А. Два века Терского казачества. Т.I. - Владикавказ, 1912.

7. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.II. - М.: АН СССР, 1957.

8. Лебедева Н.М. Психологические аспекты этнической экологии. // Этническая экология: теория и практика. - М.: Наука, 1991.

9. Ткачев Г.А. Станица Червленная. // СОЛКС. - Владикавказ, 1912. № 7-12.

10. Л.Н.Толстой на Кавказе в записях современников (сост. Б.С.Виноградов). // Труды ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.Ш. - Грозный, 1961.

11. Заседателева Л.Б. Традиционная и современная свадебная обрядность русского населения Чечено-Ингушетии. // Новое и традиционное в культуре и быту народов Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1985.

12. Заседателева Л.Б. Культура и быт русского и украинского населения Северного Кавказа в конце ХVI - ХIХ веке. // КЭС. Т.VIII. - М., 1984.

13. Великая Н.Н. Свадебная обрядность казаков и вайнахов как показатель этнокультурных связей. // Из истории и культуры Линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Второй международной Кубанско-Терской научно-просветительской конференции. - Армавир, 2000.

14. Кушева Е.Н. О местах первоначального расселения гребенских казаков. // Историческая география России ХVIII века. Ч.II. Источники и их характеристика. - М.: АН СССР, 1981.

15. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. - М., 1961.

16. Козлов С.А. На Северном Кавказе в ХVI веке. // ВИЖ, 1993. № 11.

17. Русско-дагестанские отношения ХVII - первой четверти ХVIII века. - Махачкала, 1958.

18. Великая Н.Н. Общие корни в формировании терского и кубанского казачества. // Возрождение казачества (история, современность, перспективы). Тезисы докладов, сообщений, выступлений на V Международной (Всероссийской) научной конференции. Ростов-на-Дону, 1995.

19. Козлов С.А. Пополнение вольных казачьих сообществ на Северном Кавказе в ХVI-ХVII вв. // СЭ, 1990. № 5.

20. Васильев Д.С. Очерки истории низовьев Терека: (досоветский период). - Махачкала: Даг. кн. изд-во, 1986.

21. Русско-дагестанские отношения в ХVIII - начале ХIХ века. Сб. док. - М.: Наука, 1988.

22. Калоев Б.А. Из истории русско-чеченских экономических и культурных связей. // СЭ, 1961. № 1.

23. Попко И.Д. Терские казаки с стародавних времен. Гребенское войско. Вып.1. - СПб., 1880.

24. Омельченко И.Л. Терское казачество. - Владикавказ, 1991.

25. ГАСК. Ф. 249. Оп.1. Д.105.

26. СГВ, 1857. № 19.

27. РВИА. Ф. 15255. Оп.1. Д. 4, 8, 10, 13, 22.

28. Гриценко Н.П. Быт и нравы кавказских горцев и терских казаков. Их взаимное влияние друг на друга. // АЭС. Т.3. - Грозный, 1969.

29. Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. - Владикавказ, 1912.

30. Великая Н.Н., Даутова Р.А., Хасиев С.-М.А. Представления и обряды казаков и вайнахов, связанные с жилищем. // Археология и традиционная этнография народов Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1992.

31. Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. - М.: Наука, 1989.

32. Кабузан В.М. Население Северного Кавказа в ХIХ-ХХ веках. Этностатистическое исследование. - СПб.: БЛИЦ, 1996.

33. Следует отметить, что цифры ревизий нельзя признать полностью достоверными, поскольку скрупулезно подсчитывались лишь души мужского пола, облагавшиеся подушной податью (крестьяне, мещане, которых на Тереке было немного), остальных учитывали приблизительно.

34. Чернозубов Ф.Г. Генерал-майор П.С.Верзилин, первый наказной атаман Кавказского линейного войска. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1914. № 3.

35. Бутова Е. Станица Бороздинская. // СМОМПК. Вып.7. - Тифлис, 1889.

36. Черницын С.В. Донское казачество и этнические процессы (ХVIII - ХIХ вв.). // Автореф. дисс. ...к.и.н. - М., 1992.

37. Анчабадзе Ю.Д., Волкова Н.Г. Этническая история Северного Кавказа ХVI-ХIХ века. // Материалы к серии "Народы и культуры". - М., 1993.

38. Гребенец Ф.С. Новогладковская станица в ее прошлом и настоящем. // СМОМПК. Вып.44. - Тифлис, 1915.

39. Ткачев Г.А. Гребенские, терские и кизлярские казаки. - Владикавказ, 1911.

40. Документы конца 50-х - начала 60-х гг. ХIХ века сообщают о зачислении в казаки Кавказского линейного казачьего войска дворян, крестьян, дворовых, военнослужащих, детей священника, титулярного советника, купца, отставного надворного советника, а также землемера, служащего канцелярии, служащего уездного суда, коллежского регистратора, ученика духовной семинарии, служащего палаты государственных имуществ, топографа и др. (РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.19, 20, 22, 24-95, 115 ,117, 123, 139-141).

41. Попов И. Станица Луковская. // ТВ, 1899. № 19-22.

42. Писарев С. Трехсотлетие Терского казачьего войска. 1577-1877. - Владикавказ, 1881.

43. Востриков П.А. Станица Наурская. // СМОМПК. Вып.33. - Тифлис, 1904.

44. РГИА. Ф.1268. Оп.18. Д.150.

 45. ТВ, 1883. № 40.

46. Тютюнина Е.С. Структура поселений Терской области 1900 г. // Вопросы северокавказской истории Вып.6. Ч.1. - Армавир, 2001.

47. Статистические таблицы населенных мест Терской области. Кизлярский отдел. Т.1. Вып. II. - Владикавказ, 1890. 48. Статистические таблицы населенных мест Терской области. Пятигорский отдел. Т.1. Вып. III. - Владикавказ, 1890. 49. РГИА. Ф.398. Оп.81. Д.63.

50. Футорянский Л.И. Численность, национальный и религиозный состав казачества России в 1897-1917 гг. // Проблемы истории казачества. - Волгоград, 1995.

Дроздова Р., студ 6 курса ИФ ДГУ

(г. Кизляр), н.рук Яковенко Е.А.

ОСВОЕНИЕ КАЗАКАМИ ТЕРСКОГО ЛЕВОБЕРЕЖЬЯ В

ХVII-ХIХ ВВ.[2]

До появления российской государственности Притеречье уже было отчасти освоено ногайцами и казаками. Последние были представлены двумя группами: терскими низовыми (обитали в устье Терека) и гребенскими. Первые фактически исчезли с этнокарты региона в ХVII веке, вторые - продолжают проживать на Терском левобережье, справедливо считаясь одной из ранних групп казачества на юге России.

Происхождение гребенцов до сих пор вызывает споры исследователей (1, с.3-55; см.: Гл. I). Основные версии (новгородская, рязанская, донская) почти не имеют письменных подтверждений, предания гребенцов также не содержат указаний на место их исхода.

Документы ХVI-ХVII вв. определенно свидетельствуют, что пополнение казаков в Притеречье шло за счет различных социальных и этнографических групп русского населения (2, с.246; 3, с.85; 4, с.69-70). Признание того, что гребенское казачество формировалось из различных компонентов, не снимает проблемы поиска его этнического ядра. О том, что оно было русским (а не горским, хазарским, половецким и пр.), свидетельствует, прежде всего, восточнославянский пласт материальной и особенно духовной культуры (верований, фольклора). При более конкретном определении встает вопрос: севернорусским или южнорусским? Ведь каждая из этнографических зон имела свои яркие отличительные особенности.

Однако до сих пор значительно лучше исследованы заимствования у горских и тюркских народов, чем те компоненты, которые и составили стержень гребенской культуры. Именно благодаря наличию ранней, достаточно стойкой традиции, ассимилировались многие позднейшие наслоения, и в отдельных компонентах она сохранилась до наших дней. Поиски региона, где возникли основные черты гребенских обычаев, обрядов, языка и пр., уводит нас далеко на северо-запад от Терека.

Прежде всего, отметим, что историческая основа говора гребенцов - северная, поскольку в их языке присутствуют севернорусские черты и отсутствуют южнорусские. На Кавказ они пришли с оканьем (хоровод, помочи и пр.), которое здесь отмирало. То есть окончательное оформление их говора как среднерусского произошло уже на новом месте жительства в результате общения, смешения с прибывавшими сюда "южноруссами" (8, с.75,82-83). Но даже если признать их говор изначально среднерусским, то территориально - это часть Новгородской и Тверской, а также Московская, Владимирская, Псковская области (6, с.94).

Важнейшим показателем материальной культуры народов является жилище. В гребенских станицах, как и в северной зоне (Карелия, Новгородская, Архангельская, Вологодская, Ярославская, Ивановская, Костромская, север Тверской и Нижегородской областей), было распространено срубное строительство. Жилище казаков поднималось на столбах на 1,5-2 метра от земли и имело высокое крыльцо. Эту "приподнятость" исследователи объясняют как влиянием природных факторов (сырые почвы, наводнения), так и этнических (севернорусскими традициями) (7, с.382-383). Поскольку лесов в Притеречье было немного, это приводило к дороговизне строительного материала. Выход был найден в следующем: бревна распиливали и их круглые бока помещали на наружную сторону. Не заставило отказаться от традиции и то, что такие жилища в условиях Притеречья продувались, требовали большого количества топлива. В них жили только летом, хранили скарб, принимали гостей, находились в дни праздников, похорон, свадеб. Они считались обязательными, хотя большую часть времени семья проводила в турлучных и саманных постройках (8, с.234-235; 9, с.234; 10, с.107-109). Бревенчатые дома завершала крыша с резным коньком, окна также были резными. Примечательно, что подобный тип жилища был занесен и в Сибирь выходцами из Европейского Севера (6, с.269).

Средне-севернорусской оставался и план гребенской избы (печь помещалась справа от входа, а по диагонали от нее находился киот с деревянными иконами и литыми медными складнями). Сходными были представления о домовом, обряды, связанные с переходом в новый дом.

Гребенцы не имели традиционных для южных русских представлений о леших и русалках. Они верили в лабасту, нагую женщину с отвислыми грудями, закинутыми на спину, которая безобразна, наводит страх на людей, живет в болотах, омутах, захватывает идущих мимо и щекочет, иногда до смерти (11, с.63-64; 12, с.76). Подобные представления о страшных косматых женщинах с большими отвислыми грудями, которые живут в водоемах или лесах, характерны для северных русских. Их называли водяными чертовками, слово русалка здесь не было известно (13, с.111-117). У гребенцов, по-видимому, "северный" образ под влиянием кавказских соседей-тюрок стал именоваться лабастой (от тюрского - албаслы, злой демон женского пола). Еще больше параллелей мы находим в обрядовой практике гребенцов и северных русских. Важнейшей отличительной особенностью севернорусской свадьбы являлся т.н. свадебный плач. У гребенцов также за семь дней или накануне свадьбы невеста садилась в угол и оплакивала свою долю (12, с.38; 14, с.29). Определенное сходство прослеживается и в других элементах свадебной обрядности гребенцов и "северян" (ср.: 15). В западных и южнорусских областях Святки почти не праздновались, а в средне-севернорусских и у гребенцов они превращались в большие, главным образом молодежные праздники. Примечательно, что в масленичных обрядах упоминалось такое "северное" орудие, как соха (16, с.55), хотя гребенцы в ХIХ - начале ХХ обрабатывали землю плугом. В обнаруженном архивном документе ХVIII века утверждается, что гребенцы на правом берегу Терека выращивали каливу (брюкву) (17, л.14) - культуру, характерную для нечерноземной зоны. Общими элементами религиозного календаря было то, что и на севере страны, и у гребенцов широко отмечались Покров, Никола Зимний и Вешний, Пасха, Масленица, Троица, Успение и некоторые другие. И в то же время отсутствовали егорьевы обходы, купальские игры, дожинки и другие элементы аграрного календаря, поскольку роль земледелия была сведена к минимуму.

Средне-севернорусским обычаем являлись помочи. Их мы находим и у гребенцов.

Общим местом стало утверждение о том, что эпические произведения всех жанров лучше всего сохранились на крайнем севере (Поморье) и юге страны (у казаков) (18, с.14-19; 19, с.182). Причем на Тереке былины бытовали главным образом в гребенских станицах. Объяснение этому не найдено. Отметим, что Поморье и Терское левобережье имеют и другие черты сходства. Население и в том, и в другом регионе большей частью занималось промысловой деятельностью (рыболовством и охотой). В традиционной кухне преобладала именно рыба (поморы говорили: "Безрыбье хуже бесхлебья", гребенцы: "Без рыбы ни в пиру, ни в похмелье, ни на поминках". Здесь возникли центры старообрядчества, сохранившие многие восточнославянские верования и культы. В северных, новгородских говорах бытовало слово "казак", "казачиха" в значении работников. В Поморье имелся и Терский берег. На севере и юге страны эталоном настоящего мужчины был отважный, гордый и свободный духом, независимый человек, ощущавший свою особость и превосходство над соседним земледельческим населением. Ни поморы, ни гребенцы с крестьянами практически не роднились (20, с.78-169; 21, с.110-226).

Возможно, что сходный хозяйственно-культурный тип вызвал к жизни и аналогичные явления в материальной и духовной культуре. Примеров тому этнография знает множество. Однако такой подход объясняет далеко не все. В этой связи нельзя не отметить, что север Европейской России являлся районом преимущественно новгородской колонизации ХIV-ХV вв. (22, с.89-91). Среди первопоселенцев названы атаманы, князьки, беглецы. Здесь сохранилось много преданий о новгородцах, часто упоминается и Иван Грозный. По-видимому, новгородские ушкуйники ХII-ХIV вв. проложили сюда путь. С ними севернорусские предания связывают появление разбойных мест, причем их признаками являлся гористый рельеф, расположение при устьях рек и отдаление от населенных пунктов. Среди исследователей, занимающихся Русским Севером, существует гипотеза об ушкуйническом происхождении разбойных мест, что ассоциируется с ранним способом "новгородского" освоения Севера - набеги, грабежи, обложение данью (23, с.234-237).

Подобная гипотеза существует и в отношении гребенского казачества. Известно, что и в ХIV веке ушкуйники доплывали до Астрахани и, возможно, выходили в Каспий и Терек. В бассейне Терека есть археологические находки средне- и севернорусских древностей (24; 25; 26). По-видимому, настала пора сместить акценты и связать большую их часть не с пленными русичами, которые оказались за пределами своих территорий, а с новгородскими ушкуйниками. Они, "открыв" притеречные земли, подготовили сюда массовые переселения. Последние были вызваны известными историческими событиями конца ХV века (разгром и присоединение к Москве Новгородских -1477 г., Тверских -1485 г., Вятских земель -1489 г.; отметим, что в позднесредневековых склепах Ингушетии Е.И.Крупновым были обнаружены "вятические" подвески). Примечательно, что в гребенских былинах совершенно нет упоминаний о борьбе с монголо-татарами (см.: 18, с.18-19). Переселенцы из новгородских (точнее, средне-севернорусских) земель двинулись как на крайний север (Поморье), так и на далекий юг, несомненно, уже разведанными путями (в Притеречье, скорее всего, по Волге в Каспий и Терек). Своеобразным воспоминанием о прибытии на Терек можно считать ежегодно совершаемый обряд "пускания кораблей", распространенный в гребенских станицах (о "корабельной" тематике в обрядах и фольклоре гребенцов см.: 16, с.59-60).

На новой Родине предки гребенцов "развили" неземледельческий хозяйственно-культурный тип. Причем в новых условиях он стал не просто промысловым, а военно-промысловым (и как у новгородцев, определяющую роль в административно-военной структуре гребенцов играла десятичная система - деление на сотни, десятки) (7, с.83-85).

Таким образом "новгородская" (средне-севернорусская) версия имеет целый ряд доказательств (27). Отметим также, что в состав казачьих групп Предкавказья вошло большое количество однодворцев (потомков военнослужилых людей низшего разряда) (применительно к Кубани эта проблема исследована В.А.Колесниковым - 28). Происхождение их изучено крайне слабо. Для нашей темы важно то, что это были выходцы, в основном, из замосковских уездов северно- и среднерусской полосы (6, с.111-112). Таким образом, и эта группа могла нести на юг черты севернорусского уклада.

Все вышеизложенное показывает, что собственно русские корни гребенцов нуждаются в дополнительном изучении. Это даст возможность более определенно говорить об их далекой прародине. Но уже то, что известно, позволяет утверждать: казачьи группы (донцы, гребенцы, запорожцы и др.) имели разные генетические корни, но "становились казаками" под влиянием сходных экстремальных обстоятельств ("политической анархии", имевшей место в пограничных зонах, Диком поле, на Северном Кавказе и др.).

К ситуации с гребенцами вполне применимы выводы исследователей о том, что бегство и уход от государственной власти составляли содержание истории России. В ходе таких побегов происходило освоение, колонизация новых территорий. Однако, государственная власть шла вслед за переселенцами, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая их население "под свое владычество" (29, с.136-140).

Другой проблемой, давно волнующей исследователей, является определение мест первоначального поселения гребенцов (об этом писали как дореволюционные, так и современные исследователи: Виноградов В.Б., Денискин В.И., Кушева Е.Н., Магомадова Т.С., Нарожный Е.И. и др.). По мнению Е.Н.Кушевой, сведения письменных источников о т.н. вольном периоде крайне скудны и противоречивы, а надежд на новые источники нет (30, с.28). В этой связи считаем необходимым ,обратить внимание казаковедов на такой невостребованный пока источник, как легенды и предания - своеобразную неписаную историю казаков (подробнее см.: 31). Обращение к нему дало прекрасные результаты применительно к кубанскому, запорожскому и донскому казачеству. В этой связи нельзя не согласиться с мнением О.В.Матвеева о том, что скептическое отношение к этому виду источников неоправданно, поскольку фольклорные материалы создавались гораздо раньше письменных и поэтому являются самыми ранними историческими источниками, в которых, зачастую, не больше вымысла, чем в письменных документах. И, кроме того, в них отразились особенности самосознания казаков, их восприятие окружающего мира (32, с.114).

Предания гребенцов (отчасти и чеченцев) указывают, что казаки проживали по рекам Аргун, Баас, Хулхулау, Сулак, Акташ, Сунжа, в Воздвиженском и Татартупском ущельях, по Качкалыковскому хребту, в окрестностях деревни Андреевой (Эндери) и др. Так как казаки жили на гребнях (в горах), отсюда и пошло их название (эндо- и экзоэтноним). Проживание в горах отразилось в их фольклорных произведениях, религиозных верованиях (7, с.356-357; 33). Согласно представлениям гребенцов, рай находился под горой Казбек, где угодившие богу люди проживали в роскошном доме и пользовались всеми райскими наслаждениями. Ад они также помещали в горах, где жара, все кипит, о чем-де и свидетельствуют горячие источники.

Информацию о местах первоначального проживания гребенцов одни исследователи просто сообщали, другие - выбирали что-то одно, третьи - пытались расширить ареал обитания.

Если суммировать сведения из преданий, то мы получим чрезвычайно большой регион (предгорные и горные районы нынешних Северной Осетии, Ингушетии, Чечни, Дагестана). Однако, во второй половине ХVI в. (к этому времени относятся первые упоминания письменных источников о казаках в Притеречье) эта территория не пустовала, а с той или иной степенью полноты была заселена горскими народами. С другой стороны известно о немногочисленности ранних казачьих социоров, которые просто не могли прочно освоить указанный регион. Но все становится на свои места, если учесть указания источников о "кочующих" в гребнях казаках. Впервые на этот термин обратила внимание Л.Б.Заседателева (34, с.23). Он, на наш взгляд, является показателем большой мобильности казачьих групп, ориентирующихся в тот период, согласно преданиям, на присваивающие отрасли хозяйства (охоту, рыболовство). При таком образе жизни казачьи поселения просто не могли оставить сколько-нибудь заметного "культурного слоя" и призывы археологически изучать гребенцов, раздававшиеся как в дореволюционный, так и в советский периоды так и останутся, по-видимому, благими пожеланиями, тем более что материальная культура горцев и казаков трудноразличимы. Хотя полностью исключать археологическое изучение казачьих "опорных пунктов" нельзя (см.: материалы раскопок Е.И.Крупновым "Трехстенного городка" - 35, с. 124-133; отдельные артефакты - 25, с.14-16; 36, с.11-13).

Таким образом, предания о местах расселения гребенцов в далеком прошлом не выглядят противоречивыми. В разное время казачьи "общины" могли находиться в той или иной части Северо-Восточного Кавказа. Это позволяет, на наш взгляд, снять саму проблему, связанную с поиском мест первоначального поселения гребенцов, указывая лишь на регион, в котором происходили их постоянные перемещения.

Однако такая амплитуда перемещений не оставалась неизменной. Пространство, освоенное гребенцами, постоянно сокращалось и накануне перехода на Терское левобережье они проживали в бассейне р.Сунжа (в фольклоре гребенцов эта река именуется Сунжей-матушкой) (37, с.7-9; 38, с.26-32).

О том, как казаки оказались на гребнях, одно из преданий рассказывает, что предки гребенских казаков были некогда казаками Ермака. Когда он пошел в Сибирь, от него отделился некто Андрей (Шадра) с казаками и поселился за Тереком. Еще в 1722 году кумыкский шамхал Адиль-Гирей писал, что его брату Айдемиру жить в Андреевой деревне (Эндери) "нельзя, так как земля эта исстари гребенских казаков" (39, л.37 об.).

В дальнейшем происходило пополнение казачьих социоров разноэтничными местными и пришлыми элементами, но главным "цементирующим" звеном их стал ХКТ, основанный на промысловой деятельности. В северных регионах население окончательно переходило к нему из-за природно-климатических условий, в южных (Дикое поле вплоть до гор Северного Кавказа) к промыслам добавилось военное дело - в силу социально-политических причин.

"Международный" термин казак в период средневековья означал вольного, удалого на войне человека (40, с.146). Группы таких людей могли иметь своей субстратной основой, костяком, вокруг которого происходило формирование более широкой этнической общности, и тюркоязычные, и русскоязычные, и украиноязычные элементы. Сводить все группы казачества к единой этнической основе не представляется возможным. Казачьи группы средневековья были разноэтничны и разноязычны. В документе ХVI века, исходящим от русского правительства, сообщалось, что "на поле ходят казаки многие - казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними ж смешався, ходят" (см.: 41, с.67). Очевидно, что единый ХКТ, образ жизни способствовал "смешению", образованию более многочисленных групп. По мнению исследователей, чем больше факторов (язык, религия, территория, враждебное окружение и пр.) задействовано, тем быстрее идет процесс консолидации (42, с.142).

Не все из известных казачьих групп сумели выжить, сохраниться. Несомненно, что ядро русскоязычного казачества составило русское население, перешедшие в условиях Дикого поля к особому ХКТ. При ином подходе невозможно объяснить наличие в обычаях и обрядах казаков ярко выраженных славянских, древнерусских пластов культуры, которых просто не могло быть у новокрещенов. Тем более нельзя согласиться с утверждением, что "начало гребенскому казачеству дали крепостные крестьяне" (43, с.85), поскольку система ценностей, образа жизни у них были диаметрально противоположны.

Локализовавшись в определенных районах (Терек, горы), казаки стали гребенскими, терскими. Последние известны в устье Терека с 1563 г. (44, с.171). Однако в 1606 году они покинули Терек (4 тыс. казаков отплыли в Астрахань и приняли активное участие в событиях Смутного времени). Назад практически никто не вернулся. От сильного войска "вольных атаманов и казаков" осталось лишь 220 человек. После наводнения 1668 года они переселились на р.Копай (близ Терской крепости) и были включены в состав гарнизона под названием Терского казачьего войска. В ХVIII в. вместе с гарнизоном они были переселены в крепость Св.Креста на Сулаке. Накануне переселения в войске насчитывалось не более 200 человек (из них треть "инородцы") (45, с.57-59, 62, 87, 105; 46, с.18). Хотя в дальнейшем терские низовые казаки продолжали вести свое происхождение от ранних поселенцев, но их позднейшие общины практически не сохранили первоначального ядра и постоянно обновлялись за счет "инородцев" (главным образом крещеных представителей северокавказских народов) (47).

Отправная точка, откуда прибыли казаки в Притеречье, выглядит в преданиях туманно, но путь: Волга - Каспий - Терек - его притоки, уходящие в горы, представляется весьма реальным. Отметим, что некоторые фольклорные образцы и обряды гребенцов обнаруживают связь с Поволжьем (16, с.59; 48, с.112; 49, с.136). Именно в Поволжье и Подонье в средневековье происходили процессы активного взаимодействия восточнославянского и тюркского этнических элементов. Примечательно, что некоторые имена гребенцов, сообщаемые источниками второй половины ХVI-ХVII в., находят аналогии с именами казаков Поволжья ХV- первой половины ХVI в., которые находились на службе у ногайских князей (ср.: 30, с. 41; 50, с.89, 131-132). Отметим в этой связи и документ 1584 г., сообщавший, что турецких гонцов "на Терке волжские казаки громят". В Астрахань к воеводам было направлено распоряжение царя, "чтоб сыскали накрепко тех всех казаков, которые Волгою приходят в Терку" и "чтоб казаки в Терку не приходили" (51, с.35-36). Естественно, российские власти на местах в тот период не могли подобному воспрепятствовать. Указанное сообщение еще раз показывает, каким путем казаки появлялись в Притеречье.

О времени поселения казаков в горах предания сообщают как об очень давнем. Приведем в этой связи запись, сделанную в середине ХIХ века Л.Н.Толстым. В ней говорится о прибытии на Терек Ивана Грозного с войском, который "по самое море землю забрал и столбы поставил... Только пришло ему время домой идти, вот он и говорит: "Земля эта мне полюбилась. Кого мне тут на границе оставить". Ему и сказывают, что мол есть тут за рекой казаки на Гребне живут, им землю отдай, они стеречь тебе ее будут. "Поди, говорит, приведи мне этих стариков-казаков, я с ними говорить буду". Приехали старики, человек сто приехало верхами...". На призыв царя служить ему, старики ответили так : "Мы вольные казаки, отцы наши вольные были, и мы никакому царю не служили, да и детям нашим закажем. А коли ты, мол, нам земли отдать хочешь, мы перейдем, только ты нашу казацкую волю не тронь. А мы из-за Терека татар не пустим" (см.: 52, с.31).

Упоминание Ивана Грозного в этом и других фольклорных произведениях (53, с.76; 54, с.42) не случайно, поскольку именно с ним связан выход границ российского государства на Терек, строительство здесь первых городков и острогов. Иван Грозный на Тереке не был, но терские воеводы его именем осуществляли политику в регионе. Предание определенно указывает, что казаки проживали на гребнях задолго до появления российской администрации на Тереке. Одно поколение сошло с исторической арены, другое состарилось. Конец ХV в. - такова глубина исторической памяти гребенцов, что согласуется с предложенными нами причинами "исхода" населения из средне-севернорусской зоны.

Сложная этническая история ранних групп казачества нашла свое отражение в их внешнем облике. По мнению дореволюционного исследователя Н.В.Гильченко, среди казаков сплошь и рядом "встречаешь типичного низкорослого плотного монгола с его широкими скулами, слабой волосистостью на лице, узкими глазами...И столь же часто попадается тип красавца-горца" (55, с.112). Однако антропологическое изучение казачества нельзя признать удовлетворительным, оно так и осталось на уровне констатации вышеприведенных наблюдений.

С ХVI века начинается новый этап в развитии казачества Притеречья. Оно стало привлекаться на службу. Казаки контролировали торговые и стратегические пути, сопровождали посольства, помогали кабардинским и иным князьям - союзникам России, защищали возникшие городки и острожки от нападений турецких и иранских отрядов и пр. Взамен казаки получали порох, оружие, продовольствие (3, с.84-86).

В 1588 году российскими властями в устье Терека был заложен город (Терки, Терский, Тюменский), который, в отличие от предшествующих, просуществовал более 100 лет. Его воеводы по-прежнему привлекали казаков для выполнения определенных разведывательных и охранных мероприятий. Однако зависимость от властей оставалась номинальной, казаки считали себя вольными людьми и зачастую не выполняли приказы властей (подробнее см.: 7, с.189-196). В ХVII веке начинается переселение казаков-гребенцов на левый берег Терека, окончательное завершившееся в начале ХVIII века (38, с.26-36; 56, с.31-42). Перемещение было связано как с давлением исламизированных соседей ("чеченцы и кумыки стали нападать на городки, отгонять скот, лошадей и полонить людей" - 39, л.38), так и с переходом все большего числа казаков на государственную службу, которая проходила на линии вдоль реки Терек. По преданиям гребенцов, российские власти были разгневаны тем, что казаки принимали беглых и потому требовали переселения на левый берег, где их можно было контролировать (39, л.38 об.).

Внешнеполитическая угроза (нападения крымцев и их северокавказских союзников совершались постоянно) заставила казаков-гребенцов вместо прежних небольших городков основывать на левобережье крупные поселения: Червленный, Шадрин (Щедринский), Курдюков и Гладков (в 1722 году гладковские казаки получали жалование на один городок, а в 1725 году - на два: Старогладковский и Новогладковский - см.: 57). Эти городки (с конца ХVIII века - станицы), названные по "фамилиям" или прозвищам атаманов, протянулись на 80 верст по левому берегу Терека. Они и в дальнейшем являлись основными поселениями гребенцов.

Гребенское войско поставляло на службу не менее 1000 казаков, из которых половина получала жалование, а другая обороняла свои городки "с воды да с травы", то есть бесплатно (7, с.194).

В правление Петра I в жизни казаков произошли серьезные изменения. Гребенское войско в 1721 году переводится в подчинение Военной коллегии и тем самым включается в состав вооруженных сил России. Вместо упраздненного Терского города в междуречье Сулака и Аграхани в 1723 году закладывается новая русская крепость - Святой Крест, близ которой, по распоряжению правительства, расселяется 1000 семей донских казаков (из Донских, Донецких, Бузулукских, Хоперских, Медвединских городков). Трудности, связанные с переселением и обживанием на новом месте, чума привели к тому, что к 1730 году уцелели лишь 452 семьи. После Ганджинского договора с Ираном, по которому граница России отодвигалась на Терек, донцы в 1736 году были переселены на левобережье (от гребенских станиц вниз по Тереку) тремя станицами: Бороздинской, Каргалинской, Дубовской. Они получили название Терско-Семейного войска (7, с.197-200; 58, с.155). Здесь давали жалование не только казакам, но с 1737 года выделяли провиант вдовам и сиротам (17, л.39).

В 1735 году на левобережье Терека в 60 верстах от Каспийского моря был заложен новый город - Кизляр, ставший на долгие годы политическим и культурным центром Северо-Восточного Кавказа. Из крепости Святого Креста сюда были переведены казаки и северокавказцы, издавна находившиеся на службе России (кабардинцы, чеченцы, кумыки и др.). Все они стали именоваться теперь уже Терско-Кизлярским войском. Русские по языку казаки проживали в особом квартале, т.н. "Кизлярской станице", нерусские - жили в других кварталах (59, с.85-86).

С одной стороны малосильность, а с другой - полиэтничный и поликонфессиональный состав Терско-Кизлярского войска способствовали тому, что оно не привлекалось к охранной и сторожевой службе, но из него поставлялись лучшие разведчики, проводники, переводчики. Для выполнения различных поручений они направлялись в Персию, Крым, на Кубань, к калмыцким и прочим владетелям. Причем знание языков и нравов соседних и других народов демонстрировали не только казаки-северокавказцы, но и "русские", о чем свидетельствуют многочисленные документы (см.: 59, с.71-72).

С возникновением Кизляра все группы казаков по Тереку были поставлены в подчинение Кизлярского коменданта. В 40-е гг. ХVIII века была предпринята попытка объединить Гребенское и Терско-Семейное войска, но она не увенчалась успехом (60, с. 121). В ХVIII веке усилилось стремление северокавказцев (прежде всего осетин, ингушей, кабардинцев) к освоению Притеречных земель. В 1762 году кабардинскому князю Кончокину было разрешено с крещеными подданными переселиться в урочище Мездогу на левом берегу Терека. В 1763 году здесь было заложено укрепление, преобразованное в 1765 году в город Моздок. Его основное население составили грузины, армяне, кабардинцы, осетины, греки (59, с.86). Из числа переселенцев, главным образом крещеных осетин и кабардинцев, была создана горская Моздокская казачья команда, насчитывавшая чуть больше 100 человек, под командованием все того же князя Андрея Кончокина. Эти казаки большей частью выполняли функции переводчиков, посылались с почтой (61, л. 48).

Для усиления терской укрепленной линии на левобережье от Моздока до Червленной были поселены 517 семей волжских казаков (тех же донцов, которые несколько десятилетий прожили на Волжской пограничной линии между Камышиным и Царицыным, а с ее ликвидацией не были возвращены в родные места). Как и терско-семейные казаки, они являлись выходцами с Верхнего Дона ("верховыми"). Их говор относился к южному наречию и ближе всего по ряду признаков стоял к Курско-Орловской и Рязанской группам (ср.: 62, с.66-85; 63, с.67-76). Именно с ними, а не с гребенцами, можно связывать гипотезу А.Шенникова о червленоярцах как предках казаков (1, с.99-117).

Как установил С.А.Козлов, хотя правительственное решение о переселении волжцев было принято в 1765 году, однако реальное основание Галюгаевской, Ищерской, Наурской, Мекенской, Калиновской станиц произошло только в 1771 году (64, с.93-96). Казаки названных поселений составили Моздокский казачий полк. В дальнейшем в каждую станицу было дополнительно направлено по 50 семей донских казаков. В 1770 году сто семей донцов на окраине Моздока основали станицу Луковскую. В 1800 году возникла станица Стодеревская, куда поселили и 200 семей крещеных калмыков (65, с.110). Однако, как свидетельствуют архивные документы, калмыки вскоре вернулись в закумские степи к прежнему кочевому образу жизни и к прежним буддистским верованиям (66, л. 47 об.).
После Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией в 1774 году новая пограничная Азово-Моздокская линия стала усиленно укрепляться. В 20-30-е гг. ХIХ века получает распространение практика принудительного обращения в казачье сословие государственных крестьян и представителей кавказских народов. В станицы Терского левобережья направляются крестьяне из Полтавской, Харьковской, Черниговской, Воронежской, Курской, Тамбовской, Симбирской, Астраханской губерний (7, с.212-214).
В 1785 году небольшое казачье поселение возникло в местечке Копай (в устье Терека). В 1825 году сюда переселили 30 семей ставропольских крестьян. Село было переименовано в станицу Александрийскую. В 1847 году в станицу прибыло еще 150 семей из Харьковской и Черниговской губерний (67).

Правительством делались попытки приписать к казакам моздокских осетин и кабардинцев, армян, грузин, но, как правило, безуспешно. Лишь часть осетин (переселенцев с гор), грузин и еще в меньшей степени армян пожелали перейти в казачье сословие. Подобные мероприятия правительства были вызваны низким естественным приростом казачьего населения, возросшими потерями, которое оно несло в ходе Кавказской войны.
В 1832 году было создано Кавказское линейное казачье войско (КЛКВ), куда вошли станицы от Средней Кубани до устья Терека. Все казачьи войска были переименованы в полки. В КЛКВ вошли Гребенской, Моздокский, Кизлярский (объединивший Терско-Семейных и Кизлярских казаков) полки, охранявшие Терское левобережье от Моздока до Кизляра.
В связи с окончанием военных действий на Северо-Восточном Кавказе были проведены административные реформы. В 1860 году создана Терская область, а в следующем году - Терское казачье войско. Вскоре, по мнению И.Л.Омельченко, была прекращена приписка в казачье сословие лиц иного социального происхождения и одновременно наложен запрет на выход из него (59, с. 116-117). Однако, судя по отчетам Наказных атаманов, практика приписок не прекращалась и в дальнейшем. Так, в 1882 году было зачислено в войсковое сословие 36 душ обоего пола (см.: 68).
История формирования Терского казачества показывает, что к концу дореволюционного периода оно представляло собой сложное социальное и этническое образование, в формировании которого, по воле правительства, приняли участие казачьи группы других регионов (донцы, волжцы), крестьяне, представители кавказских и иных народов. Благодаря усилиям властей на Тереке было сосредоточено население, с помощью которого правительство пыталось решить экономические и военно-политические задачи.
Сверху санкционировалось создание городов и станиц. Наделение землей создавало необходимые условия для "коренизации" казачьих групп.
В последнее время Россию все чаще называют политарным образованием (по Ю.И.Семенову), где огромное значение во всех областях жизни играло государство. Как мы видим, колонизация Терского левобережья, его этнокарта во многом определялись правительственными распоряжениями, как и дальнейшее развитие здесь разных по своему происхождению казачьих групп.

Примечание

1.Шенников А.А. Червленый яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в ХIV-XVI вв. - Л.: Наука, 1987.

2. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. - М., 1961.

3. Козлов С.А. На Северном Кавказе в ХVI веке. // ВИЖ, 1993. № 11.

4. Козлов С.А. Терско-гребенское казачество и миграция населения северо-запада России в ХIV-ХVII вв. // Казачество в истории России. Тезисы докладов. - Краснодар, 1993.

5. Бенская Э.Я. Средневеликорусский говор на территории Грозненской области (говор станицы Старо-Щедринской). // Известия Грозненского областного краеведческого музея. Вып.6. - Грозный: Грозн. кн. изд-во, 1954.

6. Русские. Сер. "Народы и культуры". - М.: Наука, 1997.

7. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина ХVI - начало ХХ в.). Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.

8. Статистические монографии по исследованию Терского казачьего войска. - Владикавказ, 1881.

9. Ржевуский А. Терцы. - Владикавказ, 1888.

10. Радченко И.К. Поселения и жилища гребенских казаков (по материалам станицы Старогладковской). // Поселения и жилища народов Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1984.

11. Рогожин Т. Нечто из верований, поверий и обычаев жителей станицы Червленной. // СМОМПК. Вып.16. - Тифлис, 1893.

12. Караулов М.А. Говор гребенских казаков. // СМОМПК. Вып.37. - Тифлис, 1907.

13. Дынин В.И. Некоторые особенности мифологического образа русалки у восточных славян. // ЭО, 1994. № 6.

14. Гребенец Ф.С. Из быта гребенских казаков. // СМОМПК. Вып.40. - Тифлис, 1909.

15. Озаровская О.Э. Северная свадьба. // Художественный фольклор. № 2-3. - М., 1927.

16. Белецкая Е.М., Великая Н.Н., Виноградов В.Б. Календарная обрядность терских казаков. // ЭО, 1996. № 2.

17. РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.503.

18. Песни гребенских казаков (публикация текстов, вступительная статья и комментарии Б.Н.Путилова). - Грозный, 1946.

19. Новичкова Т.А. Сокол-корабль и разбойная лодка (к эволюции "разбойничьей" темы в русском фольклоре). // Фольклор и этнографическая действительность. - СПб., 1992.

20. Бернштам Т.А. Поморы: формирование группы и система хозяйства. - Л.: Наука, 1978.

21. Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья в ХIХ - начале ХХ в. - Л.: Наука, 1983.

22. Жуков А.Ю. Карелия в системе межэтнических отношений Русского Севера в ХV-ХVI вв. // Контактные зоны в истории Восточной Европы. - М., 1995.

23. Русский Север. К проблеме локальных групп. - СПб., 1995.

24. Виноградов В.Б., Нарожный Е.И. О ранних этапах формирования терско-гребенского казачества. // Первая общероссийская научно-практическая конференция "Казачество как фактор исторического развития России". - СПб.: ЗАО "Познание", 1999.

25. Голованова С.А. Русско-северокавказские связи IХ - первой половины ХVI века (историко-археологическое исследование по материалам Центрального Предкавказья). // Автореф. дис... к.и.н. - Ростов-на-Дону, 1993.

26. Джиоев М.К. Еще одна иконка из Притеречья. // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Второй международной Кубанско-Терской научно-просветительской конференции. - Армавир, 2000.

27. Один из прежних аргументов в пользу этой версии (Гребенское войско имело знамя с гербом Новгородской республики) не должен отвлекать исследователей, поскольку еще В.А.Потто установил, что "новгородское" знамя было даровано гребенцам Екатериной I в 1727 году (Потто В.А. Два века Терского казачества. Т.II. - Владикавказ, 1912, с.31-32).

28. Колесников В.А. Однодворцы-казаки. - СПб.: Нестор, 2000.

29. Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. - СПб., 1994.

30. Кушева Е.Н. О местах первоначального расселения гребенских казаков. // Историческая география России XVIII века. Ч.II Источники и их характеристика. - М.: АН СССР, 1981.

31. Великая Н.Н. Этногония гребенских казаков. // Дикаревские чтения (6). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1999 год. Материалы региональной научно-практической конференции. - Краснодар, 2000.

32. Матвеев О.В. "Дэ диды, прадиды служилы..." "Служилое" начало в этногенетических представлениях кубанских казаков. // Из истории дворянских родов Кубани. Материалы научно-теоретической конференции. - Краснодар, 2000.

33. Ткачев Г. Откуда вышло гребенское войско и где было первоначальное место его поселения. // ТВ, № 114.

34. Заседателева Л.Б. Восточные славяне на Северном Кавказе (в сер. ХVI - нач. ХХ века) (динамика этнокультурных процессов). // Дисс. ...д.и.н. в форме научного доклада. - М., 1996.

35. Крупнов Е.И. Городище "Трехстенный городок". // СЭ, 1935. № 2.

36. Нарожный Е.И. Восточные и западные инновации золотоордынской эпохи у населения Верхнего и Среднего Притеречья (археолого-историческое исследование). // Автореф. дисс. ...к.и.н. - Воронеж, 1998.

37. Виноградов В.Б. "Гребенские" казаки и "чеченская" плоскость. // На стыке гор и равнин: проблемы взаимодействия. Материалы аспирантско-преподавательских семинаров. Вып.3. - Армавир, 2000.

38. Голованова С.А. Географический фактор в самоидентификации гребенского казачества. // Вопросы северокавказской истории. Вып.6. Ч.1. - Армавир, 2001.

39. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д.117.40. Благова Г.Ф. Исторические взаимоотношения слов казак и казах. // Этнонимы. - М., 1970.

41. Мининков Н.А. Донское казачество на заре своей истории. - Ростов-на-Дону, 1992.

42. Панеш Э.Х. Этническая психология и межнациональные отношения. Взаимодействие и особенности эволюции (на примере Западного Кавказа). - СПб., 1996.

43. Анчабадзе Ю.Д., Волкова Н.Г. Этническая история Северного Кавказа ХVI-ХIХ века. // Материалы к серии "Народы и культуры". - М., 1993.

44. Казачьи войска. Хроника. (Репр. изд. 1912 года). - АО "Дорваль", 1992.

45. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т.I. - Владикавказ, 1912.

46. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т.II - Владикавказ, 1912.

47. Здесь мы наблюдаем чисто географическое совпадение названия и "тела", которое постоянно менялось.

48. Карпинский М. Гребенские казаки и их песни. // СМОМПК. Вып.27. - Тифлис, 1900.

49. Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. Вып. III. - М., 1838.

50. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1489-1549 гг. - Махачкала, 1995.

51. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.I. - М.: АН СССР, 1957.

52. Л.Н.Толстой на Кавказе в записях современников. // Труды ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.III. - Грозный, 1961.
53. Фарфоровский С. Из фольклора терских казаков (остатки былевого эпоса). // ЗТОЛКС. - Владикавказ. 1914. № 3.

54. Станица гребенцов пред Иваном Грозным (историческая песня). Записал Ф.С.Панкратов. // ЗТОЛКС. - Владикавказ. 1914. № 2.

55. Гильченко Н.В. Материалы для антропологии Кавказа. Терские казаки. // Протоколы заседаний русского антропологического общества при императорском Санкт-Петербургском университете за 1890-1891 гг. - СПб., 1892.

56. Виноградов В.Б., Магомадова Т.С. О месте первоначального расселения гребенских казаков. // СЭ, 1972. № 3.

57. Юдин П. Первые поселения гребенцов. // ТВ, 1913. № 7.

58. Казачий словарь-справочник. Т.III. - Сан Ансельмо. Калифорния. США, 1970.

59. Омельченко И.Л. Терское казачество. - Владикавказ: Ир, 1991.

60. Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. - Владикавказ, 1912.61. РВИА. Ф.414. Оп.1. Д.300.

62. Караулов М.А. Говор станиц бывшего Моздокского полка Терского казачьего войска. // Русский филологический вестник. - Варшава. 1900. № 3-4.

Меджидова П., студ 5 курса ИФ

Кизлярского филиала ДГУ

Н.рук. к.ф.н. Абдуллаева И.А.

ЖИЛИЩЕ И ОДЕЖДА - КАК ОТРАЖЕНИЕ СПЕЦИФИЧЕСКОГО БЫТА КАЗАКОВ-ПЕРВОПОСЕЛЕНЦЕВ НА ТЕРЕКЕ

Специфический быт казаков-первопоселенцев на Тереке, условия, в которых проходило заселение края, отразилось и на форме их поселений. Вероятно, на первых порах это были укрепленные поселения-станицы, окруженные частоколом, оборонительными валами и рвами, внутри которых располагались курени-землянки. Для своих поселений казаки выбирали наиболее по стратегическим соображениям места, используя различные естественные преграды – речные мысы, острова, крутые берега, защищенные оврагами и болотами и т. п.

 «А на Терке город деревянный, не велик, только хорош. А стоит над рекою над Тюменскою на ниском месте. А храмы, и ряда, и дворы в городе; а за городом монастырь один, а против города за рекою слободы великие, а через реку Тюменку мост деревянной на козлах высоко, под него проезд в лодках…».6 На основании этого описания Терского городка, можно полагать, что он, хотя и был основан с учетом стратегических условий местности, стал уже типичным русским государевым «городком-крепостцой», каких много возводилось на границах в то время.
Традиционное жилище первопоселенцев на Тереке формировалось под влиянием нескольких факторов: экономического, исторического, этнического.

Земляные жилища строились, как правило, на зиму в зимних казачьих лагерях-станицах. Летом или во время летних передвижений казаки ставили временное жилище – шалаш. Шалаш двускатный, конический, прямоугольный.

Наиболее распространенной формой жилища терцев были землянки. Их строили на ровном, сухом, возвышенном месте. Для нее выкапывали яму небольшого размера и по центру или углам вкапывали столбы. Крыша – прямоугольная, трехскатная, стены – из плетеного хвороста. Снаружи крышу и выступающую на поверхность часть стен засыпали землей. Зимники (землянка и полуземлянка) были небольшими, однокамерными жилищами без окон; часто они топились по-черному.

В конце 16 века появляются деревянные рубленные «государевы крепостцы» - с традиционной русской городской планировкой: храм, торговые ряды, дворы, слободы и т. п. Это уже является признаком прочной и длительной оседлости.

Во все времена турлучные постройки имели на Тереке самое широкое распространение. У зажиточных казаков помимо срубного имелся еще и турлучный дом. А если семья была слишком большая, то во дворе стояли 2-3 турлучных дома.

Не менее широко были распространены постройки из саманного кирпича. На низком месте, чаще всего на берегу реки, выкапывали яму (выбирали местность с глинистой почвой). Глину перемешивали с водой, рубленной соломой, раскладывали по деревянным формам и давали засохнуть.

Если дома были срубные, то имели подпол высотой 1,5-2 метра – для хранения мелкого инвентаря и старых вещей. Казаки строили свои дома приподнятыми над землей, потому что их станицы были расположены по берегам рек, и принимать меры от наводнения было необходимо.

К концу 19 века на Тереке вместе с переселенцами появляются новые способы строительства. До конца 19 века на Тереке еще сохранялись жилища без фундамента, без подклета, с глиняным полом. Чаще всего, это были турлучные и саманные дома, принадлежавшие станичной бедноте.

Самым распространенным видом покрытия жилищ было плоское плетневое, глино-соломенное покрытие. Встречались двух, трех скатные крыши. Здесь существовало два варианта: потолочное и беспотолочное покрытие. К концу 19 века строение крыши и способы ее покрытия претерпели некоторые изменения. У срубленных домов появилась 4-х скатная крыша, для кровли стали применять железо. Старые способы покрытия крыш тесом тоже изменились – теперь часто стали крыть в два ряда, как в средней полосе России. Зажиточные казаки покрывали свои дома черепицей. Турлучные дома по-прежнему крыли камышом. При закладке фундамента будущего дома на Тереке бытовало большое количество строительных обрядов. На закладку фундамента звали священника, входили в новый дом перед восходом Солнца, при этом священник нес иконы, хозяин вез лапоть с домовым, хозяйка держала хлеб и соль. Хозяйственные постройки.

Кухня чаще всего состояла из двух комнат (хата и сени) небольшого размера. Крышу чаще всего делали из камыша. Летом в такой кухне пекли хлеб, а остальную пищу готовили на открытых печах во дворе.

Сараи распространены в основном двух типов: круглые закрытые, плетеные сапеты и открытые в виде навесов повитки. Сапеты были турлучными и реже – саманными, состояли из 2-3 комнат. Крыли их 2-х скатной соломенной или плоской крышей. Высота такого сарая составляла 2 метра, а ширина – 2,5-5 метров.

Амбары в 18-19 веках в станицах строили все вместе, по одной стороне улицы. Во дворах они стали появляться только к концу 19- началу 20 века. Чаще встречались турлучные амбары, крытые камышом или соломой.

Из других хозяйственных построек следует упомянуть хлев, саж (помещение для свиней), сушки, погреб, курник, баня.

Площадь, отводимая под двор, была велика, однако хозяйственных построек на нем возводилось сравнительно немного. Это было вызвано тем, что казаки на одной из улиц или на краю станицы ставили общие хлева, амбары и т. п. Что же касается иногородних, то они имели небольшие дворы.

Приблизительно до 60-80-х годов 19 века большие казачьи усадьбы, как правило, обносились частоколом и плетнем. Лицевой фасад здания выходил на южную сторону. В нем устраивались основные проемы – оконные и дверные. Задняя сторона была глухой, изредка в ней устраивали небольшое смотровое окно.

Внутренняя планировка и убранство. Когда на Тереке появились первые надежные срубные и другие постройки, наиболее распространенным типом стал 2-х камерные пятистенки с окружавшей их с 3-х сторон террасой. В одной из комнат стояла русская печь. В 18-19 веках на Тереке было распространено и 2-х камерное жилище украинского типа, состоящее из хаты и сеней. В хате стояла русская печь, в сенях хранился инвентарь.

Часто встречалось на Тереке и 3-х камерное жилище (хата+сени+комора). Комора (клеть) возникла путем присоединения к хате с сенями новой постройки - амбара.

У главной стены сеней размещали сундуки. Если не было сундуков, то устраивали лавки, покрывали их ковром, клали на них матрац и подушки. Обычно над этими лавками развешивали оружие. Убранство лавок ковром и оружием говорит о том, что в интерьере жилого помещения казаки некоторые мотивы заимствовали у горцев. Спали на дощатом настиле, лавках.

В конце 19 века – начале 20 значительно меняются мебелировка и украшения жилищ. Помост для сна заменяют скамейки и дощатые кровати. У зажиточных казаков появляются стулья, табуретки и т. д. Во внутреннее убранство жилищ стали проникать городские вещи (настенные зеркала, стулья, посуда). «Хаты если и не новые, то все прямые, чистые, опрятно покрытые камышом, с высокими князьками, все они на столбах приподняты от земли на аршин, с разнообразными высокими крылечками; и расположены хаты не прижатыми одна к другой, а просторно и живописно, образуя широкие улицы и переулки. Перед светлыми большими окнами многих хат поднимаются высоко нежные акации с белыми душистыми цветами. Чистота и изящество в убранстве хаты составляют такую же необходимую привычку казачества, как и щегольство их в одежде. Хаты состоят из двух комнат; и в одной лежат ковры, одеяла, а вдоль лицевой стены, красиво прибранные друг к другу, подушки на лавке; под лавкой же арбузы, дыни, тыквы; на боковых стенах висят медные тазы и оружие, а в другой комнате большая печь, стол, лавка и иконы».

Одежда. Горцы Северного Кавказа оказали определенное влияние на материальную культуру терского казачества, в том числе и на одежду.

Бельевая, или нательная, одежда, рубаха и штаны шились из отбеленного холста – наиболее прочного материала. Бешмет (надевали на рубаху) шили из разнообразных покупных тканей ярких цветов – красного, синего, длиной ниже бедер, с выкроенной спиной, с расширяющимися книзу клиньями по бокам, застегивался бешмет спереди крючками, воротник высокий, стоячий, длинный узкий рукав заканчивался манжетом, облегающим руку. Зимний бешмет был стеганым, а летний – подкладке. На бешмет одевалась черкеска. Она шилась ниже колен, с низким вырезом на груди, открывавшем бешмет, рукава делались широкими к низу, с широкими же цветными отворотами. На груди на такую же цветную подкладку, обычно алую, нашивали газыри, служившие вместе с кавказским поясом, украшением черкески. Шилась она из фабричного сукна (темно-синего, серого, черного). В состав формы одежды входила бурка. Шилась она в виде длинной и широкой накидки из толстого домашнего сукна с застежкой или завязкой у горла.

Зимней одеждой служили длинные прямоспинные шубы (кожухи), расходящиеся книзу колоколом, без застежки, с глубоким запахом и небольшим воротником из дубленых белых и черных овчин. Они шились похожими на бешмет и одевались под бурку.

Головной убор шапку-папаху шили из овчины, реже – из каракуля. В 19 веке они были высокими, с суконным верхом и кантом по цвету полка. Головные уборы носили даже летом. Дома и в поле надевали летом бриль – шляпу из тонкой вяленой белой или серой овечьей шерсти с коническим верхом и довольно широкими полями. В комплект с буркой входил башлык – капюшон из черного сукна на красной подкладке.

[1] Грищенко Н. П. Горский аул и казачья станица Терека, с.56.

[2] Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы, с.34.

[3] Воробьев Р. Земельный вопрос у казаков СПб, 1908, с. 7.0 Игнатьев Б.Б. Развитие системы управления казачьими войсками России. Москва, 1997год, с. 97.6 Хождения купца Федота Котова в Персию. Москва, 1958год, с.337 Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы. 1899год, с. 67.8 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 154. 9 Песни Терека. Грозный, 1974г., с.98.10 Детские казачьи игры и забавы. 1993г., с. 46.11 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 42. 11 .Там же, с. 44.

Алевердиев К. студ 5 курса

ИФ филиала ДГУ в г. Кизляре

СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ И ОБРЯДЫ НИЖНЕТЕРСКОГО КАЗАЧЕСТВА

В первый период заселение Терека здесь преобладали одинокие и малосемейные казаки. Возможно, они на первых порах брали себе жен из местного населения. Скорее всего, часть этих браков имела характер умыкания. В условиях постоянной военной опасности, при отсутствии прочного земледельческого базиса могла развиваться только малая форма семьи, способная прокормить всех своих членов.

В 18 веке численность населения на Тереке постепенно увеличивается. Однако военизированный уклад жизни казаков мало способствовал экономическому процветанию, снижал естественный прирост населения, увеличивал уровень смертности. Переселенцы неохотно селились в местах, разоряемых набегами и войнами, т. о., приток населения из других областей тоже был невелик. Видимо, в этот период все еще ощущалась нехватка женщин. Их похищали не только у горцев, но и у других казаков. Похищение женщины из станицы позорило всех казаков, и участие в ее поиске принимало все мужское население станицы. Подобное умыкание девушек часто практиковалось по отношению к староверам, которые жили замкнуто, мало общались с православными, имели большие многодетные семьи. Быстрой реставрации в старообрядческой среде больших патриархальных семей способствовала замкнутость их быта, жизнь спаянной религиозной общиной, подчеркнутое сохранение старинных традиций и обрядов.

С середины 18 и до начала 19 века на Тереке происходит процесс вторичного образование большесемейных казачьих коллективов. Государство, всячески поддерживая казачью общину, поддерживало и традиционные семейные институты в виде большой патриархальной казачьей семьи.

С 18 лет казак уходил на службу. Прослужив 5-6 лет, он возвращался в станицу и, обычно, обзаводился семьей. Но практиковались и более ранние браки. На стороне большой семьи оказывались и станичная администрация, и центральная войсковая власть, и общественное мнение, и сами родители – основатели большой семьи. Таким образом, во многих семьях число ее членов доходило до 25 человек и больше. Наиболее распространены были семьи, состоящие из трех, реже 4 поколений. Довольно редко встречались семьи, в которых наряду с женатыми сыновьями оставались замужние дочери со своими мужьями. Такие семьи назывались «с примаками». Казаки неодобрительно относились к примаку, даже презрительно. Его положение в большой состоятельной казачьей семье было довольно бесправным, мало чем отличавшимся от чужака – батрака.

Значительную роль в жизни большой семьи играл ее глава – отец или старший брат, если отец по состоянию здоровья не мог руководить семьей. Глава казачьей семьи распределял работу, следил за тем, чтобы она вовремя выполнялась, он был хранителем общей семейной казны, руководил отправлением различных семейных и религиозных обрядов. Глава, или старшой, в казачьей семье обладал единоличной властью. Он творил домашний суд и расправу (побои были обычной формой наказания), представлял семью при решении общественных дел станицы. Почти такое же значение имела в больших казачьих семьях и мать. Она вела все домашнее хозяйство, во время отсутствия мужа распоряжалась работами, получала и хранила деньги и т. д.

Особенно тяжелым в больших казачьих семьях было положение «чужеродцев» - примаков и снох. Сноха в такой семье – это вечная, безропотная работница, находившаяся в полном подчинении у главы семьи, свекрови, мужа, старшой снохи. Тяжесть положения невестки в семье усугублялась еще и тем, что единственный человек, к которому она могла бы обратиться за помощью – муж, часто отсутствовал, находясь на службе. Обособленность невестки в семье мужа сказывалась и в ее имущественном положении. Ее личное имущество состояло из приданного и свадебных даров. Приданное готовилось за счет общесемейного бюджета. Если девушка уходила в более бедную семью, то часть приданного оставалась в ее доме как гарантия для нее и ее детей, если брак окажется неудачным. Вероятно здесь прослеживается отголосок горского влияния, поскольку подобные мотивы встречаются и в их традиции. Народные песни, пословицы, поговорки распространенные в казачьей среде, ярко описывают бедственное положение невестки в доме мужа. Как правило, все снохи подчинялись в семье свекрови. Но непосредственно домашними работами в доме руководила старшая сноха. Ее положение, по отношению к другим было несколько привиллигированным. Когда глава семьи умирал, его заменял старший сын или мать, но чаще всего сыновья делились. Делили все поровну. После смерти мужа, вдове выделяли ее имущество и 1/7 часть пая земли, после чего она могла выходить замуж вторично.

Свадебный обряд.

Свадебный обряд терского казачества отразил пестроту этнического многовекового наслоения. Даже в различных районах Терека заметны значительные различия в нем. Много общего свадебная обрядность терских казаков имела с великорусской и украинской традициями, но, выделяясь своими особенными чертами, развивалась и под влиянием местного населения.

У первых поселенцев на Тереке акт заключения брака состоял в объявлении на кругу о желании стать мужем и женой, в знак защиты и покровительства казак прикрывал женщину полой своего кафтана. Постепенно свадебная обрядность усложнялась.

Женились юноши в 17-19 лет. Церковь на Тереке официально не венчала юношей, не достигших 18 лет. О качествах невесты судили по ее родителям. До середины 19 века выбором невесты занимались родители жениха, но позже главная роль отводилась самому жениху. Казак старался отыскать себе невесту – ровню по материальному положению.

Мало было браков между казаками и иногородними. Казачка, выходя замуж за иногороднего, теряла свое привелигированное положение, а этому очень противились ее родители. Жены из иногородних не оказывали большого влияния на быт казаков, поскольку их положение в доме было вовсе бесправным. Редки были браки между старообрядцами и православными. Как правило, казаки брали себе жен из своей станицы.

Свадьбы у терских казаков устраивались в основном осенью и зимой. Свадьбе предшествовала длительная и сложная процедура сватовства. Обыкновенно в сваты приглашали кого-нибудь из наиболее уважаемых родственников или родственниц. Процедура сватовства одинакова во всех терских станицах и имеет аналогии с восточнославянскими обычаями. Порядок сватовства имел часто обрядовое значение. Сваты под видом купцов или странников входили в дом невесты и заводили иносказательную беседу. Если жених был совсем не по душе хозяевам дома, то они не предлагали даже сесть, и это означало отказ. Но если родители невесты и были рады сватам, то они все равно не давали сразу согласия – обычай требует, чтобы сваты приходили 3 раза. Когда родители невесты давали согласие на брак, вечером в их доме собирались родственники. Невесту и жениха отводили в другую комнату на «первое свидание». Родня жениха угощала будущих родственников, даже в доме невесты вином, «хлебом-солью». Когда родственники невесты выпивали по три стакана вина, они усаживали за стол родственников жениха. Выпив по три стакана вина, те приглашали всех идти «печи глядать», т. е. Осматривать хозяйство жениха. В доме жениха совершался обряд рукобития. Родители вступающих в брак договаривались, сколько должна будет заплатить виновная сторона в случае расстройства свадьбы (40-200 рублей). Договор закреплялся рукобитием: родители жениха и невесты клали руки на стол, сверху клали руки все присутствующие. В первое после рукобития воскресенье устраивали своды или пропой. Обряд сводов о пропоек во многом повторяет сватовство. В эти дни стороны окончательно договариваются об условиях и дне свадьбы, определяют ее церемониал, расходы, приданое. Изменение этих условий после сводов не допускалось. В день сводов на невесту одевали косник повязка на голову из разноцветных лент, который невеста носила до дня свадьбы. Как только проходили пропойки, засватанная девушка официально объявлялась невестой. За день до свадьбы в доме молодых пекли из пшеничной муки вытушки (калачи), каравай, лежень и шиши (маленькие хлебцы), разливали вино. Все эти приготовления называли «лепить шишки». Особое значение имел процесс изготовления свадебного каравая. Для этого в доме невесты собирались замужние женщины. Старались позвать таких, у которых была благополучная семья. Каравай считался символом счастья и плодородия в новой семье. Накануне свадьбы у молодых устраивались вечеринки. В день свадьбы рано утром мать невесту, а та - своих подруг. Часам к 10 утра от жениха к невесте приходила сваха и вместе с девушками, под их песни начинала «убирать невесту к венцу». У староверов невеста одевала алую шелковую, длинную до земли юбку, алую рубашку с длинными, узкими рукавами, черный или синий шелковый кафтан и серебряный поясок. Обязательно одевались серьги, бусы, браслеты. Крепко заплетали косу, чтобы свахе, которая должна была в церкви расплетать косу, пришлось повозиться. Невеста разбирала свой косник и давала подружкам по ленте. У староверов невеста шла венчаться с непокрытой головой. Во всех станицах с нестароверческим населением в наряд невесты входило длинное белое платье, украшенное с левой стороны красным восковым цветком, и длинная фата, прикрепленная к веночку из белых восковых цветов. После того как невеста была убрана, она просила благословения у родителей. Жених в это время наряжался в полную парадную казачью форму: брюки-галифе – темно-синие с кантами, легкие сапоги, белая рубашка, парадный бешмет с длинным узким рукавом. Поверх бешмета одевалась черная черкеска с козырями, в которые были вложены пустые гильзы. На черкеску с левой стороны прикалывался красный восковой цветок. Одевшись, жених просил у родителей благословения. После этого поезд жениха направлялся к дому невесты. Когда жених и невеста отправлялись в церковь, мать и отец невесты оставались дома и переносили приданое невесты в дом жениха. Приданое невесты состояло из сундука, постели, 6-15 подушек, одеяла, тюфяка и т. п. Свадебный кортеж совершал 3 объезда вокруг церкви, чтобы «закружить черта». В церковь первыми вступали жених и невеста. В углу сваха заплетала волосы невесты в две косы. После венчания все отправлялись в дом мужа. Во дворе молодых усыпали хмелем, мелкими деньгами, конфетами. Выпив по три стакана вина, отправлялись в дом невесты. Ее мать всем гостям повязывала на руки платки, а дружку и сваху крест-накрест через плечо перепоясывала рушниками. В конце свадебного пира присутствующие одаривали жениха и невесту. Кое-где на Тереке и в конце 19 века встречался обычай, когда под кроватью молодых всю брачную ночь лежал дружка. Специфика казачества, его военизированный быт отразились и в свадебном обряде.

Почти все ключевые моменты свадебной церемонии сопровождались скачками, ружейной пальбой.

Сокрушаясь о том, что в станицах не хватает врачей, автор одного из исследований быта казаков 19 века8 замечает, что средств на содержание таковых можно было бы найти, если сократить некоторые расходы. «…Такими затратами могут считаться, например, расходы не свадьбы (гулянья), не только убыточные для брачующихся, но и для всей родни жениха и невесты. Разорительные пьянства во время свадьбы бывают два раза, а именно: при сватаньи невесты гуляют с неделю и саму свадьбу более недели. Это происходит таким образом: вся родня жениха и невесты собирается каждая к своему свату (тот, кто женит и тот, кто отдает) и пьют там до обеда; после обеда идут к кому-нибудь из родни, а потом опять к свату «до чепа» и пьют там до самого света. С рассветом собираются у жениха и невесты и похмеляются, а отсюда снова идут по дворам к очередным из родни и так повторяется каждый день, пока не обойдут всю родню. Во время этих гуляний бывает безобразий в виде неприличных песен, ссор, драк и даже разврата. Через свадьбу многие впадают в большой долг, который приходится выплачивать много лет...» Родильные обряды.

Казаки любили детей и были рады и мальчику, и девочки. Если казачка хотела, чтобы у нее родился сын, она некоторое время носила на себе сорочку той женщины, у которой рождались одни мальчики и т. п.

Роды обычно проходили в каком-нибудь темном чулане. Принимала их бабка-повитуха, и только в самом конце 19 века в станицах появляются акушерки. Все уходили их дома, оставались в помощь бабке-повитухе только 2-3 пожилые, замужние родственницы. Для ускорения родов женщину заставляли прыгать с сундука или печи на пол, перегибаться на рукоядке кочерги и т. п. При трудных родах развязывали все узлы в доме, открывали все запоры, разряжали ружья, расплетали у роженицы косы, зажигали венчальные свечи, если это не помогало, просили священника открыть Царские врата. Новорожденного стремились как можно скорее окрестить, т. к. боялись, что его может подменить дьявол. Это же поверие о подмене ребенка известно и среди местных народов Кавказа. Как правило, ребенку старались дать имя бабки или деда. В кумовья выбирали уважаемых соседей или родственников. Существовал обычай: если в семье до этого умирали дети, то в кумовья приглашали первых встречных.

В целом родильные обряды терских казаков похожи на подобные обряды всех восточных славян. Смерть и похоронная обрядность.

Терские казаки верили, что человека со дня его рождения постоянно сопровождает злой и добрый духи. Чем бы ни заболел казак, считалось, что это козни нечистой силы, и вылечиться можно только православной молитвой. Однако знахарей и колдунов в станицах было немало. Для врачевания они использовали способы народной медицины, прежде всего, травы. Приближение смерти терцы связывали с некоторыми приметами. Умрет глава семьи, если трещат, оседая стены дома, или когда икона упадет на пол, если завоет собака без причины, дерево расцветет дважды и т. п. Умирающему старались облегчить смерть, помочь душе выйти из плоти: открывали двери, окна, задвижки в печи. Перед смертью необходимо было причаститься. Покойника терцы хранили через 2 дня на третий. Все предметы и принадлежности туалета, употреблявшиеся при омывании и обряжении, сжигали потом на дворе, чтобы они не принесли вреда живым и чтобы ими не воспользовались для наведения порчи.

Покойника помещали на специально сделанную лавку, головой под образа, и священник читал над ним Евангелие или псалтырь. Во дворе, у сарая в это время делали гроб. Женщины готовили кушанья для поминального стола.

Старообрядцы-казаки хоронили покойников в чистой нательной рубахе саване. Членов семей казаков хоронили в обычной одежде, по возможности новой, но не яркой. Самого же казака хоронили торжественно, в полной парадной форме, с регалиями. Считалось, что казак, представший в полном параде на том свете, будет благосклонно встречен ангелами, узнан по одежде и лампасам своими товарищами и вместе с ними будет, если он праведный проводить время в развлечениях и дружеских пирушках. Девушек терцы при похоронах наряжали как невест, клали в могилу цветы, на голову одевали венок из цветов, заплетали косы, ибо были уверены, что каждая умершая девушка находит мужа-юношу, умершего неженатым.

В день похорон у старообрядцев покойника просто несли на кладбище. У православных его сначала несли в церковь, отпевали, затем родственники и знакомые прощались с ним, и все шли на кладбище, которое располагалось за станицей. После похорон все возвращались в станицу, и желающие шли в дом покойного справлять помин. Последующие поминки православные устраивали на 3, 6, 9, 40-й дни, затем ежегодно в день смерти отмечали очередную годовщину. В «родительские дни» устраивали на кладбище поминки по всем усопшим в семье. Казаки полагали, что особенно плохо приходится на том свете самоубийцам и колдунам. Колдунов хоронили наравне со всеми, на кладбище, т. к. не знали наверняка каких он дел сделал больше – плохих или хороших. Самоубийц хоронили отдельно, вне кладбища.

Примечание

[1] Грищенко Н. П. Горский аул и казачья станица Терека, с.56. [2] Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы, с.34. [3] Воробьев Р. Земельный вопрос у казаков СПб, 1908, с. 7. Игнатьев Б.Б. Развитие системы управления казачьими войсками России. Москва, 1997год, с. 97. 6 Хождения купца Федота Котова в Персию. Москва, 1958год, с.33.

7 Александров Н. А. Казаки черноморцы и терцы. 1899год, с. 67.

8 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 154.9 Песни Терека. Грозный, 1974г., с.98.10 Детские казачьи игры и забавы. 1993г., с. 46.

11 Статистические монографии по исследованию станичного быта. Владикавказ, 1881г., с. 42.

11 Там же, с. 44.

Магадова В, студ 6 курса ИФ филиала

ДГУ в городе Кизляре

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ НИЗОВИЙ ТЕРЕКА ХVIII - ХIХ веках

В ХVIII - ХIХ веках произошли серьезные изменения во взаимоотношениях государства и казачьих групп на Тереке. Если ранее Москва обращалась к казакам с просьбами о "вспоможении", а они "учиняли меж себя совет", то есть собирались на круг и решали, откликнуться ли им на призыв Российского государства или нет, то в начале ХУШ века следовали Указы, которые подлежали безусловному исполнению (1, с.52).

По приказу Петра I гребенские казаки приняли участие в 1717 году в Хивинском походе, где понесли большие потери. При строительстве крепости Святого креста в 1723 году на них была возложена заготовка леса, угля, сена и др. У гребенцов было взято 200 арб, 61 каюк. Их заставили конвоировать почту, курьеров, давать подводы "грузинским и горским владельцам" (от последнего, в связи с жалобами, освободили). Подобные притеснения вызвали бегство части гребенцов на Кубань (2, с.108-109). В то же время впервые гребенцам было определено постоянное хлебное и денежное жалование (от 30 рублей и 21 четверика муки войсковому атаману до 12 рублей и 6 четвериков муки рядовым казакам, кроме того всем чинам выдавалось по 3 четверика круп, по 6 четвериков овса и по 48 фунтов соли в год). По словам В.А.Потто, "гребенские казаки начинают жить общею жизнию с государством, принимающим на себя заботы об их материальных и нравственных нуждах" (3, с.17). Правительство в тот период еще не посягало на казачье самоуправление. Однако такое положение не могло продолжаться долго.

В 1744 году Астраханский губернатор докладывал, что "оные гребенские, хотя и могут из всех казаков за лучших воинов почитаться, только от того, что атаманов погодно переменяют и старших против прочих не имеют, в великом беспорядке находятся". Посланный к гребенцам бригадир Кольцов так и не смог найти достойную кандидатуру атамана, угодную царской администрации. Его ужаснуло то, что "атаману никакого почтения и страха казаки не имеют", каждый считает себя вольным и независимым (1, с.65).

По преданиям, записанным в середине ХIХ века, гребенцы ранее все "дела решали общим советом. Для этого казаки собирались по заклику на станичный сбор. Большинством голосов решалось обыкновенно всякое предложение станичного атамана, который лично не имел особенной власти, но был только блюстителем порядка, каждый казак считал себя участником общего дела, имел полный голос и потому станичные сборы были очень шумны, а нередко происходили на них и ссоры" (4, л.6 об.).

Правительство попыталось ликвидировать гребенскую "особость" путем слияния гребенцов с уже покорными правительству семейными казаками. В 1745 году по Указу Елизаветы Петровны было решено соединить Гребенское и Терско-Семейное войска и выбирать на кругу общевойскового несменяемого атамана в присутствии Кизлярского коменданта. Станичные атаманы, есаулы, сотники, писари, хорунжие избирались на один год. С 1746 года атаман и старшины войска стали утверждаться Военной коллегией (5, с.11-12). Войсковой атаман наделялся неограниченными полномочиями "под страхом за противные поступки жестокого истязания". Он должен был вершить суд, хотя и при участии казачьего круга, и лишь о важных государственных делах доносить в Военную коллегию (1, с.68-69). Таким образом, был сделан первый шаг по осуществлению контроля над казачьим самоуправлением.

Постоянная борьба за "атаманство", которая велась в объединенном войске, заставила правительство назначить в 1752 году наказным атаманом гребенца Ивана Иванова, а затем в 1754 году и разделить войска.

В Терско-Кизлярском ("разноплеменном") войске, фактически созданном правительством в ХУШ веке, с самого начала выборы были признаны нецелесообразными, и его возглавил подполковник Э.Черкасский. В середине ХVIII века три войска (Гребенское, Терско-Семейное, Терско-Кизлярское) подчинялись Кизлярскому коменданту - Астраханскому губернатору - Военной коллегии. У гребенцов, хотя выборы войскового атамана вновь происходили погодно, атаманы находились на своей должности фактически пожизненно. Как писал современник, их уже волновали чины, почести и прочие выгоды. Приручение казачьей верхушки, таким образом, шло достаточно успешно (1, с.88 - 89). Примечательно, что во второй половине ХVIII века атаманами Гребенского войска оставались представители одной семьи Ивановых (дед, отец, внук) (3, с.60). Переселенцы с Волги, составившие Моздокский полк, с момента появления на Тереке были лишены самоуправления. Правительство считало (и так оно и было), что при переселениях легче всего изменить управление, поскольку мысли переселенцев заняты, прежде всего, обустройством на новом месте, борьбой за выживание. Во главе Моздокского полка был поставлен полковник (бывший атаман И.Д.Савельев) (1, с.96). Однако выборные начала в полку не были забыты. В 1771 году беглый донской казак Е.Пугачев избирается войсковым атаманом казаками Ищерской, Наурской, Галюгаевской и собирается ехать в Москву, дабы выхлопотать повышенное жалование и провиант. После ареста, а затем бегства Е.Пугачева из Моздокской тюрьмы была произведена расправа над теми, кто выбирал его. Виновных "при собрании народа нещадно батожьем" наказали (3, с.101). Это одно из первых упоминаний о расправе над казаками Терека. В дальнейшем подобные меры воздействия в отношении не подчинявшихся властям были продолжены, что вызывало возмущение казаков, бегство их в горы. Создание в 1785 году Кавказского наместничества, включившего Кизлярский и Моздокский уезды, поставило проживавших здесь казаков в двойственное подчинение военным и гражданским властям. Последние постепенно регламентировали права на землю, рыболовные угодья, добычу соли, продажу вина и прочее. Все, что касалось внутренней жизни станиц, все отставные, не служащие казаки, женщины, малолетки были изъяты из подчинения военных и находились в ведении губернских или уездных учреждений. За войсковым атаманом остались служилый состав полка, военные действия. Обо всех происшествиях: пожарах, падеже скота, посевах, урожаях сообщалось гражданским властям, которые и давали соответствующие предписания. Губернское правление обложило казаков денежной податью на содержание почт, сторожа Кизлярского земского суда и пр. Казаки обязаны были не только размещать по хатам прибывших солдат, но и представлять им часть своих пастбищ и сенокосов. Однако четкого разграничения полномочий между гражданскими и военными властями на Тереке еще не произошло, и при обострении обстановки власть военных резко возрастала (1, с.101-102).

Бюрократизация системы управления, по мнению кубанского этнографа Н.И.Бондаря, привела к тому, что община потеряла контроль над военной организацией, и военно-территориальная община (войско) фактически распалась на ряд сельских территориальных общин (станиц) (6, с.63). Этому способствовала и ориентация на хозяйственную деятельность, как главный источник существования, поскольку жалование казаков уменьшилось.

Верховным собственником земли считалось государство, которое часть Терского левобережья передало войскам. Войсковая собственность переходила в пользование станичных обществ, в свою очередь те передавали земельные наделы казакам в зависимости от должностного положения. За пользование землей казаки должны были нести службу.

В конце ХVIII века один из острых вопросов, с которым столкнулась власть, был вопрос земельный. Появившиеся на Тереке Волжские казаки сообщали, что они переселились на линию тогда, "когда не было там ничьего жительства" (7, л.42 об.). Однако вскоре земли близ станиц оказались в руках частных лиц, казны, сдававшей их в оброчное содержание кизлярским армянам и грузинам "с платежом в год малозначащей суммы" (7, л.4). Управляющий Кавказской губернией генерал-лейтенант Ртищев подтверждал, что "земли состоящие в Кавказской губернии не приведены еще в точную известность... народам надлежащим порядком не отмежеваны и каждое состояние и звание людей не наделено узаконенною пропорциею земли отчего... каждый старается удержать оные за собою по одному только самовольному праву сильного, и одни делают распашки... от чего беспрестанно продолжаются между жителями и в особенности между поселенными казаками и крестьянами и частию азиатцами споры и жалобы" (7, л.19-19 об.). Было решено "утвердить во владение казакам те земли и леса, которые были заняты при первом... переселении на Линии и придать нужное количество земли в той пропорции, которая назначена в 1797 году", командирам - 300 десятин, старшинам - 60, рядовым казакам - по 30 десятин земли (7, лл.6-8 об.). Тот же документ свидетельствует о том, что обязанности казаков также не были точно определены. Хотя в Указе Сената 1731 года говорилось, что кроме Линии, караулов и разъездов казаков никуда не посылать, а в 1777 году было предписано, чтобы казаки и дети их "ни в какие работы отнюдь употребляемы не были" (7, л.32 об.-33), на деле все происходило по иному. Мало того, что при переселении с Волги казаки "понесли великие убытки", а затем претерпели "разорение и грабительство от горских хищников, захвативших целые их семейства, жен и детей и имущество и истребивших пламенем первые их жилища" (7, л.36), на Линии заставили нести службу и неслужащих казаков, "кои только имеют силы, не получая притом никакого от казны содержания" (7, л. 34 об.). Казаки стали отправлять земские повинности, почтовую, сопровождения. У них брали подводы на разные надобности (привоз и отвоз аманатов и депутатов от горских народов, для казенных крепостных работ), на собственные деньги казаки были вынуждены выкупать тех, кого захватывали "горские хищники". Далее в жалобе говорилось, что вот уже 30 лет "утруждают они правительство беспрерывным испрашиванием в обращении внимания на их истощение и оскудение чрез неполучение дарованных выгод и удовлетворении всякой их просьбы" (7, л.37 об.). После многолетней переписки правительство признало необходимым оказать казакам покровительство и облегчение, и впредь без специальных указов "тягостей не налагать и не взимать" (7, лл.39, 41 об.). Таким образом определение прав и обязанностей казачества происходило в постоянной борьбе, которая на Тереке приобретала мирный характер (просьбы казаков рассматривались вышестоящим руководством, вплоть до Сената, императора, по ним принимались определенные решения). В конце ХVIII века происходит постепенное уравнивание казачьих и армейских офицерских званий (так, И.Д.Савельев стал генерал-майором) (3, с.204-206; 8, с.28-29; 9, с.18). Это дает казачьим офицерам право на получение личного и потомственного дворянства и, соответственно, право на земельные владения. Помимо поземельного устройства власти занимались и реформированием системы местного управления. При А.П.Ермолове гребенские казаки лишились возможности избирать себе войскового атамана. В 1819 году первым наказным (назначенным) атаманом гребенцов стал полковник Е.П.Ефимович. "С этого времени начинается настоящий перелом в правах и образе жизни гребенских казаков" (4, л.8). По мнению А.П.Ермолова, необходимость указанной меры диктовалась тем, что постоянно на казачьих кругах возникали распри и драки, происходили имущественные захваты и самовольство, казаки злоупотребляли "правом убежища для людей беглых и часто вредных", слабо уважали выборные власти, да и выбирали далеко не лучших. Командующий Кавказским корпусом решил покончить с этим "беспорядочным" самоуправлением. Войсковыми атаманами теперь назначались офицеры регулярной армии. Им было предоставлено право заменять и выборных станичных атаманов (10, с.6-7). Таким образом, в начале ХIХ века прежним принципам самоуправления был нанесен сильнейший удар. В весьма ограниченной форме они продолжали существовать лишь на уровне станичных обществ.

Казаки были вынуждены с этим смириться. Если раньше они пугали правительство бегством на Кубань, то в новых условиях бежать было некуда. На Кубани существовала такая же военная, заселенная по инициативе властей, Линия. Побеги к горцам не приветствовались, так как в военных действиях они выступали противной, враждебной стороной. Кроме того, в условиях Кавказской войны, за любым неповиновением следовало наказание по военно-уголовным законам. Казаков наравне с солдатами пороли розгами, били палками, шпицрутенами. Этноисторические взгляды гребенцов своеобразно характеризуют их представления о государстве, как об оформленной границами территории (Иван Грозный ставит столбы и просит казаков границу охранять). Однако начавшееся взаимодействие с властью привело не только к выполнению ими пограничной службы, но и к трансформации самих казачьих социоров (их внутренней структуры, самоуправления, хозяйственных занятий и пр.). Эти разные стороны взаимодействия с государством воспринимались казаками неоднозначно. Первая (охрана границ) - рассматривалась как священный долг, вторая (вмешательство государства во внутреннюю жизнь) - вызывала протесты, облекавшиеся в разные формы (неповиновение, побеги, жалобы и пр.). Культивирование лояльности к государственной власти, введение в общее социально-правовое пространство с четким определением прав и обязанностей придавали казачеству все больше черт сословности.

Сложная внешнеполитическая ситуация заставляла мириться с постоями войск в станицах, с действиями войсковых и корпусных командиров, в частности Е.П.Ермолова. Последний стал достаточно широко привлекать, приписывать к казакам переселенцев из России, отдельные группы и представителей северокавказских народов. Это был разительный контраст с предыдущим веком, когда Кизлярские коменданты посылали драгунские команды, которые в притеречных лесах ловили и выдворяли желающих пополнить казачьи общины. Теперь, в условиях военных действий I половины ХIХ века, казачество понесло серьезные потери, и власть взяла на себя заботу о пополнении населения станиц. Причем никого не смущало, что пополнение идет из разнородных, "разноплеменных" элементов. И ранее таковые принимались в казачью среду, но с условием принятия крещения и русского языка. Теперь же, причислявшиеся в казаки казанские татары, грузины и другие сохраняли свою речь, религию, традиции. Такой подход создавал возможность для "размывания" старых казачьих групп, утверждения представлений о социальной, а не этнической природе казачества. Однако естественные процессы ассимиляции приводили к слиянию небольших подразделений приписных с основными группами казачества (Терско-Семейного, Гребенского, Моздокского). Помимо общевойсковых правил, которыми должны были руководствоваться казачьи части, командиром гребенцов Е.П.Ефимовичем были разработаны и в 1820 году изданы "Постановления для Гребенского казачьего войска, которыми станичные начальники и сотенные командиры во всякое время должны руководствоваться". Этот документ был опубликован в конце ХIХ века историком И.Д.Попко (13, с.420-424), и исследован недавно В.Н.Нефедовым, который считает его памятником норм обычного права (14, с.25-30). Однако "Постановления" носили обязательный характер, и ряд дел уже нельзя было рассматривать "так, как установили отцы" (то есть по обычному праву, которое господствовало ранее). "Постановления" представляют значительный интерес с точки зрения того, как постепенно происходила трансформация норм обычного права у казаков и замена их имперским законодательством.

Здесь впервые было подробно рассмотрено управление на базе низшего звена - станицы. Для решения станичных дел устанавливалось три инстанции: начальник, станичный сход, суд выборных почетных стариков. В сходах могли участвовать все, но право голоса предоставлялось офицерам и тем казакам, которые отличались трезвостью и безупречным поведением. Кричать, говорить одновременно строго запрещалось, вплоть до ареста. Суд почетных стариков состоял из 6-8 отставных казаков в возрасте не моложе 35 лет и прослуживших не менее 12 лет. Они избирались на один год и освобождались от телесных наказаний. Суд собирался по предложению начальника станицы и разбирал иски и ссоры, по которым не было принято решение на станичных сходах. Недовольные имели право обращаться к командиру войска, который мог отстранить при необходимости почетных стариков от должности. Высшей инстанцией становился командир войска, который, как уже говорилось, назначался со стороны. Его полномочия стали фактически неограниченными в 1849 году, когда казакам было строжайше запрещено обращаться к высшим властям, минуя своих командиров (15, с.50). Таким образом от былого самоуправления остались лишь сходы, да и то, с весьма урезанными функциями. Отметим, что с созданием земских судов в Кизляре и Моздоке казаки стали разбирать тяжбы и здесь. Однако в период военных действий подобное не всегда было возможно, и в виде исключения Военный министр в рапорте Сенату писал о необходимости изъятия дел казаков из общей юрисдикции, с тем чтобы они, "прекращая дела словесным судом на месте, избавлялись от судебных издержек и не отвлекались от обязанностей службы и хозяйственных занятий" (16, л.1). В 1843 году император разрешил учредить в Кавказском линейном казачьем войске словесные суды, где рассмотрение дел происходило по нормам обычного права. Однако, это была временная уступка, вызванная войной.

Характер наказаний за те или иные проступки, также был сильно изменен (аресты, привлечение к общественным работам), если сравнивать даже с концом ХVIII века. Тогда за кражи предусматривалось возмещение двойной стоимости украденного плюс денежный штраф в станичный бюджет. Последний также должен был пополняться за счет сумм, взимаемых за переправы, лавки и спиртокурительные заводы, находившиеся в станицах. Ежегодно составлялись станичные отчеты о доходах и расходах. Часть сумм, но с разрешения командира войска, могла выделяться в качестве помощи тем, кто не мог работать и не имел родственников.

"Постановления" регламентировали и брачные отношения. Возраст жениха определялся не моложе 18 лет, невесты - 14. При заключении брака требовалось разрешение начальника станицы, уведомлялся об этом и командир войска. До конца ХIХ века станичный атаман выдавал удостоверения не только на брак, но и на погребение умерших. Заявления об этом регистрировались в специальных станичных книгах (17; 18). Таким образом, под контроль местной администрации постепенно ставилась не только общественная, но и личная жизнь казаков. Вмешательство государства в жизнь казачьих социоров продолжалось.

Согласно Указам императора 30-х гг. ХIХ века, ограничивался срок казачьей службы тридцатью годами (двадцать пять полевой и пять внутренней). С 17 лет казак наделялся пожизненным участком в размере тридцати десятин (9, с.18-19). С созданием линейного казачьего войска в 1832 году его наказной атаман получил широкие полномочия. Они касались не только воинской службы казаков, но и их "гражданской жизни". Атаман отдавал распоряжения о развитии виноградарства и шелководства, об исполнении населением христианских обязанностей. Сгорел стог сена - следовало распоряжение, чтобы подобного не было впредь и т.п. (10, с.31).В 1845 году было издано Положение о Кавказском линейном казачьем войске, которое четко определяло права и обязанности казаков и предусматривало формирование войсковых единиц из равного числа жителей. Это привело к тому, что Гребенской полк составили станицы Калиновская (населенная моздокскими казаками), Николаевская (состоящая из переселенцев-малороссов и отставных солдат), Шелковская (где большая часть жителей являлась приписанными к казакам грузинами). И в то же время собственно гребенские станицы (Старогладковская, Курдюковская) были переданы в состав Кизлярского полка (19, с. 120). В указанный период правительство не обращало уже никакого внимания на этнические различия казачьих групп, осуществляло помимо масштабных переселенческих мероприятий, перекройку административных границ.

Последнее касалось не только границ полковых территорий, Моздокского и Кизлярского уездов (отделов, округов), но и их постоянного переподчинения (см.: Приложение). Это являлось своеобразной профилактикой против сепаратизма. Однако, переподчинения оставляли казаков все в том же российском социально-правовом пространстве и поэтому не вызывали у населения серьезных протестов и недовольства.

Приведенные (и другие) мероприятия и законодательные акты свидетельствуют о том, что правительство в ХIХ веке подходит к казачеству как сословию, права и обязанности которого, как и других социальных групп Российской империи, четко регламентируются законами. Это военно-служилое сословие вряд ли следует считать привилегированным, если вспомнить, что и в конце ХIХ века, помимо военной службы, терские казаки выполняли почтовую, подводную, дорожную, квартирную, паромную и другие повинности. (20, с.238). По-прежнему, идя на действительную службу, казаки за свой счет приобретали коня, холодное оружие, обмундирование. Станичные органы управления были поставлены под жесткий бюрократический контроль. Сохранились лишь воспоминания о былой казачьей вольнице и привилегиях, но именно они давали казакам повод относиться к другим сословиям с презрением, считать себя выше и благороднее их. О гордости, заносчивости старожилов, утверждавших формулу "не казак - не человек", писали многие дореволюционные авторы (11, с.176-177; 21, с.21; 22, с.161). По мере того, как военные действия на Кавказе шли к своему логическому завершению, в верхах все чаще заговаривали о "невыгодах" всеобщего вооружения казачества. Один из высокопоставленных чиновников по этому поводу писал: "Всем известны невыгоды всякого вооруженного народонаселения. Везде, где подобные учреждения существуют, - они были вынуждаемы крайней необходимостью и терпелись как зло - но зло неизбежное, отвращающее, может быть, гораздо большее зло. Однако ж всякое правительство старается по мере возможности уменьшить этот разряд населения, и там, где исчезает цель, с которой оно было некогда учреждено, должно всеми силами стараться подводить его под общие установления государственные" (см.: 6, с.62).

В 1859 году закончились военные действия с горцами на Северо-Восточном Кавказе, то есть исчезла цель, ради которой казачество поддерживалось и ради которой правительство мирилось с рядом его вольностей. С созданием Терской области и Терского казачьего войска (ТКВ), куда вошли Моздокский, Гребенской и Кизлярский полки, казаки перешли в подчинение начальнику Терской области и наказному атаману ТКВ, который существовал в одном лице и осуществлял руководство как по гражданскому (как губернатор), так и по военному (как командир дивизии) направлениям (19, с. 124). В пореформенный период власти приступили к окончательной ликвидации "духа особости" в государстве, который исходил от казачества. В 1867-1872 гг. утверждается жеребьевый порядок службы, то есть в этот период служат далеко не все казаки. В связи с принятием Устава о воинской повинности 1874 года, срок службы казаков определяется в 20 лет, причем на действительной службе - только 4 года. Это в значительной степени уравняло представителей различных российских сословий в отношении к воинской службе.

Как отмечали дореволюционные авторы, "с водворением мира казак стал более гражданином, чем воином. Сам стал заботиться о хозяйстве и пропитании" (20, с.1). В 1869 году было принято Положение "О поземельном устройстве в казачьих войсках", объявившее станичные земли в общинном владении. Лицам не войскового сословия разрешалось селиться на землях казачьих войск. Позволялось выходить из казачьего сословия. Казаки могли заниматься промыслами и торговлей на общих основаниях. Положение 1869 года предусматривало выделение земельных паев всем казакам, достигшим 17-летнего возраста и обязанных отбывать воинскую повинность. Однако в некоторых станицах (Дубовская, Бороздинская) паи нарезались на каждого родившегося мальчика. Во всех станицах полпая давалось вдовам, из свободных земель могли выделить участки сиротам, а также семьям, в которых было много дочерей (23, с.236). То есть в ряде случаев (в том числе не предусмотренных законом) продолжали действовать нормы обычного права.

В полной мере это относится к так называемым родным участкам, родовым владениям, под которыми понимались окультуренные отдельными семьями земли. Они не подлежали традиционному переделу, не включались в пай, могли передаваться по наследству, продаваться внутри общины (23, с.243-244, 248-253). Этот институт вольной заимки на пашенные, лесные, сенокосные угодья, огороды не был юридически оформлен и признан государством, но, тем не менее, просуществовал до начала ХХ века.

С государственно-правовыми нормами было связано возникновение другой формы частной собственности на землю, получившей распространение в пореформенный период. Казачьи офицеры и чиновники, взамен прежних денежных пенсий, после выхода в отставку наделялись землей. К началу ХХ века казачьей верхушке было роздано около 350 000 десятин. Однако, зачастую, не имея возможности эти земли обрабатывать, новые землевладельцы продавали их, но чаще - сдавали в аренду. В аренду передавались и свободные земли войскового запаса, которые к концу ХIХ века давали до 50 000 рублей дохода (23, с.242-246).

В 1870 году были приняты "Положения об общественном управлении в казачьих войсках" (конкретизированные в 1890-1891 гг.), которые распространялись на все казачество России, уничтожая таким образом какие бы то ни было региональные особенности, существовавшие в этой сфере ранее. С 1870 года были признаны всесословный характер станичных обществ и право участвовать в сходах лицам не войскового сословия (однако иногородние рассматривали только те вопросы, которые их непосредственно касались) (9, с.17-24). Согласно Положениям, распорядительную и исполнительную власть осуществляли станичный сход, станичный атаман, станичное правление и станичный суд (Их полномочия и характер деятельности подробно описаны М.Ф.Куракеевой - см.: 24, с.56-88). Таким образом было возрождено самоуправление на уровне станичных обществ. Однако после "прививки" 1 половины Х1Х века оно не представляло для правительства никакой угрозы, к тому же в его ведении находились главным образом хозяйственные вопросы, устранение различных конфликтов, дела, касающиеся военной службы казаков. Полномочия указанных органов вполне сопоставимы с теми правами, которые имели соответствующие сходы, старосты и старшины, волостные суды сельских обывателей, то есть крестьян России. Функционирование норм обычного права в области казачьего общественного самоуправления хотя и продолжается, но уже в измененном виде и под жестким контролем властей. Усиление государственного бюрократического давления сковывало инициативу казачества, которое, по словам современника, все меньшее число вопросов могло решать самостоятельно, а все надежды возлагало на начальство, от которого получало жалование, льготы (22, с. 163).

Исследователь А.Н.Мануйлов на кубанском материале пришел к выводу о том, что законодательство о казачестве развивалось в двух направлениях: инновационном (когда официальное законодательство проникало в сферы обычного права и ставило под свой контроль регулирование социальных отношений) и реформационном ( когда оттачивались и упорядочивались формы управления казачеством со стороны государства) (25, с.13-21). Примером первого, по терским данным, могут служить "Положения" Е.П.Ефимовича, Закон о словесных судах 1843 года и др. Однако большинство законодательных актов носило именно реформационный характер. Казачьи социоры и управление ими моделировались по типу крестьянских общин, создавались верховные органы управления, которых не было у казачества раньше. Сложность этого процесса, растянувшегося на столетия, заключалась в том, что социальные отношения вольного казачества были далеки от того общинного идеала, к которому стремилось правительство, и который был для него привычен и во всех отношениях удобен (как со стороны хозяйственных, так и административно-полицейских функций). Употребляемые исследователями термины "ватага", "отряд", "дружина", "община" применительно к вольному периоду не отражают всей полноты и сложности социальной организации раннего казачества. Здесь необходим новый понятийный аппарат. На наш взгляд, возможна характеристика небольших казачьих групп вольного периода, как социоров (то есть социально-исторических организмов, прошедших определенный путь развития). Ранние казачьи социоры отличались заметной мобильностью, открытостью, ориентацией на присваивающие отрасли хозяйства и военное дело во всех его проявлениях. Согласно этнографическим данным, присваивающее хозяйство никогда не приводило к резкому социальному расслоению. Материалы по казачеству Терека эту закономерность подтверждают. В казачьих социорах эксплуатация, то есть присвоение "чужого" общественного продукта, была перенесена не внутрь общества, а вовне, то есть являлась межсоциорной. В условиях, когда казак и воин в течение многих столетий являлись однопорядковыми явлениями, процесс классообразования был затруднен даже с усилением роли производящих отраслей хозяйства и связанным с этим имущественным расслоением. Набеги, военная добыча помогали решать назревавшие противоречия. Как свидетельствует донской материал, именно "голытьба" выступала инициатором походов "за зипунами", в ходе которых можно было серьезно поправить свое положение. В условиях подчинения государством в ХVIII-ХIХ веках социальная структура казаков моделируется по общероссийским стандартам. Казачьи социоры постепенно превращаются в крестьянские общины с их ориентацией на земледелие. В казачьей среде выделяются дворянство, духовенство и другие слои. Искусственность этого процесса осознавалась казачьей общественностью. Но еще и в начале ХХ века наказной атаман Терского войска М.А.Караулов восклицал, что хотя казачество и превращено в своего рода сословие, но все-таки остались "живы в сознании народном остатки прежней бессословности: и генерал, и чиновник, и урядник, и рядовой все дома - в станице - и теперь еще родные братья-казаки" (см.: 19, с.22). Традиции мужского "братства" сохранялись в обычаях взаимопомощи при обработке земли, сенокошении, ловле рыбы, охоте, строительстве домов и других занятиях. В них в пережиточной форме бытовало прежнее отношение к полученному продукту, как общему, на который, например, не только рыбак, но и все общество имели равные права. Несмотря на большое число работ по казачеству, взаимоотношения его с государством изучены недостаточно полно. И.Л.Омельченко рубежным для казачества региона считал 1721 год, когда Гребенское войско было переведено в подчинение Военной коллегии и тем самым стало частью вооруженных сил России (19, с. 65). По мнению С.А.Козлова, полное военно-административное подчинение Гребенского войска государством происходит "с 60-х гг. ХVIII века" (1, с. 89). Дореволюционные авторы в качестве рубежного называли 1819 год, когда выборных атаманов сменяют назначаемые сверху командиры (13, с. 290-296; 26, с. 47). Указанные и иные авторы обращали внимание на изменения в военной организации и управлении казаками, отмечая постоянное наступление "царизма на казачьи вольности и автономию" (19, с. 18). Однако этим взаимоотношения государства и казачества не исчерпывались. Не отрицая важности каждой из отмеченных дат (которые касаются большей частью лишь гребенцов), подчеркнем, что главное заключается в выяснении самой направленности политики правительства в отношении казачества, тех целей, которые оно преследовало в разные исторические периоды. На наш взгляд, во взаимоотношениях государства и казаков Терского левобережья можно выделить несколько периодов.

На первом этапе (с начала и до конца ХVIII века) постепенно определялись повинности, обязанности казаков и в то же время размеры постоянного жалования (как в деньгах, так и продуктах), которое государство выплачивало им за службу. На Терек переселяются донцы, волжцы, северокавказцы, издавна находившиеся на российской службе. Они явились основой для создания новых казачьих войск. При этом Терско-Кизлярские и Моздокские казаки, имевшие в своем составе разнородные и "разноплеменные" элементы, уже при переселении лишаются права на самоуправление. На этом этапе власти во многом идут путем проб и ошибок, пересматривая свои же решения. В конце ХVIII - начале ХIХ века происходит усиление гражданской администрации на Тереке. С этим связано размежевание земель, насаждение общинных земледельческих порядков. Делается ставка на продовольственное самообеспечение казаков. Наделение их паями рассматривается как главная компенсация, вознаграждение за службу. В 10-50-е гг. ХIХ века завершается формирование военно-служилого сословия с четким законодательным оформлением его прав и обязанностей и полным подчинением государственной власти.

И наконец, в пореформенный период хозяйственная деятельность и организация самоуправления казаков были максимально приближены к крестьянским, что позволяло как некоторым дореволюционным, так и современным историкам считать казачество особой группой крестьян России. Казачьи социоры действительно постепенно превращались в крестьянские общины с их ориентацией на земледелие. Однако развитие "мирных" хозяйственных занятий тормозилось сохранением продолжительной воинской службы, которая в новых условиях стала рассматриваться самими казаками как помеха нормальной жизни.

Таким образом в ХVIII и особенно в ХIХ веках, правительство пытается "вписать" казаков Терского левобережья в общероссийскую социальную структуру. Процесс этатизации, огосударствления был достаточно длительным и сложным. Особенности образа жизни и занятий казаков невозможно было игнорировать, и власти были вынуждены создавать правовые нормы, которые вводили бы целиком данную общность в определенное правовое поле, придавая ей тем самым сословный (этно-социальный по В.П.Труту - см.: 27, с.78) и достаточно замкнутый характер. В документах ХIХ века казаки определенно именуются войсковым (военным, казачьим) сословием (см.: 4, л.8 об.; 28, л.5). В феодальной России не существовало общегражданского права, а были четко определены права и обязанности сословий, куда и относились отдельные представители и целые этнические группы региона. Положение каждого конкретного человека определялось, прежде всего, тем, к какому социальному слою (страте) он принадлежит.
Государственное регулирование коснулось не только сословности (упорядочения прав и обязанностей казаков левобережья), но и административного деления региона, поземельных отношений.

В пореформенный период делаются заметные шаги по сближению правовых норм, касающихся разных сословий, то есть к созданию гражданского общества. Но это процесс так и не был завершен к началу ХХ века.

Примечание

1. Козлов С.А. Кавказ в судьбах казачества. - СПб., 1996.

2. Юдин П.Л. В низовом корпусе (из прошлого Кавказского казачества). // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1915. № 13.

3. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т. II. - Владикавказ, 1912.

4. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д. 117.

5. Юдин П.Л. Состав казачьих войск на Кавказе в 1767 году. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1914. № 4.

6. Бондарь Н.И. Традиционная культура Кубанского казачества. Избранные работы. - Краснодар, 1999.

7. РГИА. Ф.398. Оп.81. Д.63.

8. Виноградов Б.В. Кавказ в политике государя Павла I (1796 - 1801 гг.). - Армавир - Славянск-на-Кубани, 1999.

9. Желтова В.П., Иванова Н.А. Российское законодательство о казачьем сословии (ХVIII-ХIХ вв.). // Проблемы казачьего возрождения. Сборник научных статей. Ч. 2. - Ростов-на-Дону: НМЦ "Логос", 1996.

10. Чернозубов Ф.Г. Генерал-майор П.С.Верзилин, первый наказной атаман Кавказского Линейного войска. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1914. № 3.

11. Толстой Л.Н. Казаки (Кавказская повесть 1852 года). Собр. соч. в 20 т. Т. 3. - М., 1961.

12. Козлов С.А. Взаимоотношения терско-гребенского казачества с северокавказскими народами (вторая половина ХVI - ХVII вв.). // ИСКНЦВШ, 1990. № 4.

13. Попко И.Д. Терские казаки с стародавних времен. Вып.1. Гребенское войско. - СПб., 1880.

14. Нефедов В.Н. Письменное оформление норм обычного права у казаков в первой половине ХIХ в. // Проблемы развития казачьей культуры. Материалы научно-практической конференции. - Майкоп, 1997.

15. Чернозубов Ф.Г. Очерки Терской старины. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1914. № 12.

16. РГИА. Ф. 1341. Оп. 52. Д. 860.

17. ГАЧР. Ф. 60. Оп. 1. Д. 41.

18. ГАЧР. Ф. 119. Оп. 1. Д. 1.

19. Омельченко И.Л. Терское казачество. - Владикавказ: Ир, 1991.

20. Статистические монографии по исследованию Терского казачьего войска. - Владикавказ, 1881.

21. Бутова Е. Станица Бороздинская. // СМОМПК. Вып. 7. - Тифлис, 1889.

22. Максимов Е. Терское казачье войско. // ТС. Вып. 1. - Владикавказ, 1890.

23. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина ХVI - начало ХХ в.). Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.

24. Куракеева М.Ф. Верхнекубанские казаки: быт, культура, традиции. - Черкесск, 1999.

25. Мануйлов А.Н. Обычное право кубанских казаков и государственное законодательство: этапы взаимодействия. // Вопросы северокавказской истории. Вып. 4.- Армавир, 1999.

26. Ткачев Г.А. Гребенские, терские и кизлярские казаки. - Владикавказ, 1911.

27. Трут В.П. К вопросу о скрытом расказачивании советского периода и о перспективах казачьего возрождения. // Возрождение казачества: история и современность. - Новочеркасск: НГТУ, 1995.

28. РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.121.

Таймазова А., студ 6 курса ИФ

филиала ДГУ в г. Кизляре

ОБРАЗОВАНИЕ В КАЗАЧЬИХ СТАНИЦАХ

Первые школы в станицах Терского казацкого войска появились в первой трети 19 века. До этого центрами грамотности были церковные приходы, где обучение проводили местные священники. В школьных программах значились следующие предметы: закон Божий, чистописание, грамматика, арифметика и русская история. Школы открывались во многих станицах, но по количеству учащихся они были небольшие, в них обучались далеко не все станичные дети.

Все школы содержались за счет станичных доходов. Организация учебного процесса была направлена на воспитание подростка-казака в духе верности своим традициям, безусловной дисциплине и т. п. Военная администрация принимала ряд мер по увеличению грамотности: увеличивается сеть учебных заведений, ассигнования на их открытие, а некоторых станицах открываются «воскресные» школы.

Терское казачье войско не имело своих высших учебных заведений. Для получения высшего образования Войсковое правление выделяло специальные суммы на содержание стипендиатов. В 1915 году в высших учебных заведениях России обучалось 46 юношей и 4 девушки казачьего сословия.

Помимо занятий в гражданских учебных заведениях, часть молодых людей направлялась в высшие, средние и низшие военноучебные заведения, где их готовили для управления казацкими формированиями. Однако численность этого контингента была малочисленной.

Терское казачье войско постоянно испытывало недостаток в высококвалифицированных специалистах. Сословная замкнутость предоставляла казакам возможность учиться лишь в станичных учебных заведениях и церковно-приходских школах. В дальнейшем казак попадал под действие закона 1882 года о прохождении службы, где он будет занят до 38 лет, а, следовательно, дорога в высшее учебное заведение для казака, за редким исключением, была закрыта.

Сведения об авторах

[1] [1]Ïî ìòàåðèàëàì :  Âåëèêàÿ Í.Í. Êàçàêè Âîñòî÷íîãî Ïðåäêàâêàçüÿ â XVIII-XIX ââ. - Ðîñòîâ-íà-Äîíó, 2001. – Ñ.195-196

[2]По мтаериалам :  Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII-XIX вв. - Ростов-на-Дону, 2001. – С.195-196.